— Долг? — взвизгнул юноша. — Ты так говоришь, потому что мало что знаешь!
— Ошибаешься, — возразила ему Ранегунда. — Тут нечего знать. Ты и Уолдрих просто боитесь. Боитесь, что этот огонь привлечет к берегу призраков утонувших. Я тоже слышала подобные бредни, но не стану из-за такой ерунды навлекать на нас гнев короля.
— А навлекать на нас демонов лучше? — взъярился Карагерн. — Ты сходишь с ума! И нас заставляешь! Ты сама уже стала как демон!
За дверью воцарилось молчание. Потом Ранегунда ровным тоном сказала:
— Или ты сейчас же поднимешься наверх, или ступай паковать свои вещи.
— Свинья! — крикнул юноша, и Сент-Герман решил, что настало время вмешаться.
— Какие-то затруднения? — осведомился он, толкая дверь и переступая через высокий порог.
Ранегунда перевела жесткий взгляд на него.
— Откуда вы тут взялись?
— Ищу помещение для занятий, с вашего позволения, — прозвучало в ответ. Сент-Герман взглянул на Карагерна и спокойно добавил: — Если вам нужен кто-то, чтобы приглядывать за огнем, я могу взяться за это.
Карагерн резко повернулся к нему, правильные черты лица его исказились и сделались неестественно жуткими в колеблющемся свете масляной лампы, зажатой в его руке.
— Ты! — задыхаясь, выкрикнул он. — Ты опять тут как тут! И, как всегда, в надежном убежище, вместо того чтобы покоиться под волнами. Ты должен был утонуть, но тебя выманил на берег свет. Не думай, что это для кого-нибудь тайна. Ты хуже, чем призрак, ты отмечен нечистым! Все это видят, но боятся сказать. С тех пор как тебя обнаружили, у нас ничего тут не ладится. И скот, и люди встревожены! А ты еще заявляешь, что хочешь присматривать за огнем! Зачем? Чтобы дать знак морским чудищам, что дорога свободна? Чтобы они напали на нас, когда мы будем спать? — Глаза юноши дико блеснули. Он вскинул голову и, трясясь от негодования, воззрился на чужака. Потом взволнованно зашептал: — А может, тут что-то другое? Может, мы все ошибаемся, считая тебя порождением моря? Возможно, ты никогда там и не был, а лишь притворился мореплавателем, потерпевшим кораблекрушение, чтобы пробраться к нам в Лиосан? Ведь я прав, не так ли? Ты выждешь, когда мы расслабимся, и дашь о том знать своим дружкам из лесов. Чтобы те зарезали нас, как ягнят, или продали в рабство датчанам, а эту крепость превратили в разбойный притон. — Карагерн умолк на мгновение, потом, скрипнув зубами, еще тише проговорил: — Вот, значит, каков твой истинный план. Вот почему нас осаждают совы, а к берегу прибивает мертвых тюленей.
Сент-Герман молча выслушал всю тираду, потом спросил с долей легкого изумления:
— Если бы я и впрямь задумал нечто подобное, как бы мне удалось… гм… вас расслабить?
— Через герефу, — мгновенно ответил Карагерн. И добавил с явным презрением: — Ведь она женщина и, несомненно, считает, что мужчина, с ней сблизившийся, не причинит ей зла.
Сент-Герман слегка поклонился своему юному обвинителю.
— Если вы полагаете, что мои намерения именно таковы, будьте добры, докажите свою правоту. Иначе я буду вынужден вас урезонить. — Он повернулся к Ранегунде. — Я повторяю свое предложение и не вижу причин, почему бы вам его не принять.
— Сегодня дежурит Карагерн, — ответила Ранегунда, и между бровями ее пролегла жесткая складка. — Он присягал королю и Саксонии и обязан исполнить свой долг. Пусть сам решает. Либо он честный и храбрый солдат, либо жалкий предатель и трус.
Карагерн понял, что зашел чересчур далеко, но не видел путей к отступлению, а потому с гордым видом поставил лампу на лестничные ступени и заявил:
— Я покину крепость к утру.
— Не к утру, а сейчас, — отрезала с отвращением Ранегунда. — Людям, отказывающимся защищать Лиосан, не место в его пределах. Можешь заночевать в деревеньке. Ступай, собирай свой скарб. Да смотри, не прихвати с собой чего-нибудь лишнего. Я проверю тебя у ворот.
— Я рад, что ухожу! — запальчиво крикнул Карагерн. — Да! Ухожу! Позволю себе поскорее отделаться от вашего Лиосана. — Он обиженно склонил голову набок и закусил губу — совсем как ребенок, которого собираются незаслуженно наказать. — Сами спохватитесь, но будет поздно. Это место проклято! Над ним кружит беда!
— Это моя забота, а не твоя, — нахмурилась Ранегунда и брезгливо посторонилась, давая дорогу пятнадцатилетнему дезертиру. Когда тот ушел, она посмотрела на чужеземца и, как всегда, ощутила смущение, заглянув в глубину его темных загадочных глаз.
— Вам не следовало…
— Соваться не в свое дело, — докончил он за нее. — Вы правы, но я сказал, что сказал. И готов заступить на дежурство.
— С вами там никого больше не будет, — предупредила она.
— Это меня не пугает, — без малейшего колебания заявил Сент-Герман. — А если вы опасаетесь, что я могу там заснуть, позвольте признаться, что я уже выспался… Мне днем лучше спится. — Граф солгал: он был в своей комнате, но не спал. Он мог не спать сутками, не чувствуя утомления, но говорить о том было опасно. И все-таки с губ его неожиданно сорвалось: — Я часто бодрствую по ночам.
Ранегунда неловко кивнула.
— Я это заметила. — Она кашлянула. — Я думала, причиной тому ваши ранения или… косые взгляды наших солдат. Но брат Эрхбог сказал, что ваша бессонница может быть вызвана совсем другим обстоятельством, ведь вы мужчина, а всем мужчинам…
— Простите, герефа, — поспешил перебить ее Сент-Герман, — но мне представляется, что именно брат Эрхбог внушил Карагерну тот вздор, что он нес… как и некоторым другим вашим воинам. Возможно, с наилучшими намерениями, но результат налицо.
— Брат Эрхбог говорит то, что думает, не заботясь о своей или чьей-либо выгоде, — тихо произнесла Ранегунда. — Он настолько… — Она попыталась жестом пояснить свою мысль. — Для него не существует ничего, кроме поста, молитв и блаженного забытья.
Веков пять назад Сент-Герман, повидавший немало религиозных фанатиков, не колеблясь, оспорил бы подобное заявление. Сейчас же он ограничился тем, что сказал:
— Любой человек может впасть в забытье после длительной голодовки.
— Это гордыня, — без промедления возразили ему. — Брат Эрхбог — один из немногих отмеченных Богом людей. — Ранегунда перекрестилась. — Он весь словно светится в минуты прозрения.
— Возможно, — кивнул Сент-Герман.
Наступило молчание — достаточно напряженное.
Затем Ранегунда, хлопнув в ладоши, решительно разорвала его:
— Огонь должен гореть ровно. Уголь найдете в кадушках. Вас сменит Фэксон. Жаровню двигать нельзя. Если заметите судно, идущее к берегу, или что-то, из ряда вон выходящее, звоните в колокол, об остальном позаботимся мы.
Сент-Герман поклонился.
— Благодарю за доверие. Почитаю за честь служить вам, герефа.
Она пристально посмотрела на него, стараясь понять, не подтрунивают ли над ней, потом, убедившись, что ничего подобного нет, в свою очередь произнесла:
— И я благодарна вам… граф.
Это было первым признанием его права на титул, и Сент-Герман поклонился еще раз. Когда он поднял глаза, Ранегунда уже шла через внутренний двор к тяжелым воротам, обремененная не менее тяжким раздумьем. Ослушник-мальчишка был ей симпатичен, и она втайне жалела его.
Сент-Герман подхватил с пола оставленную Карагерном лампу, после чего стал подниматься по лестнице. На площадке третьего этажа он приостановился и заглянул внутрь прядильни, хорошо сознавая, что после заката в ней никого быть не должно, но все-таки ощущая некое смутное беспокойство. Оглянувшись, чтобы удостовериться, что за ним не следят, он шагнул в помещение и осмотрелся.
Два больших ткацких станка были, видимо, остановлены в процессе работы: на крюках, вбитых в их боковины, болтались заряженные челноки. В корзине с шерстью годичной стрижки валялись чесальные гребни, рядом стояли четыре веретена. Готовая к пуску в дело пряжа висела на колышках; два мотка были гладкими, третий, усыпанный мелкими узелками, заметно топорщился. Теми же узелками была покрыта поверхность ткани, сбегающей со второго станка, из-под которой выглядывал обрывок выцветшей красной ленты.
