— Так… отсрочка возможна?

Приор Санта-Кроче внимательно оглядел стоящего перед ним иноземца, одетого в темно-красный дамасский камзол.

— Почему это так важно для вас?

— Во-первых, как человек, получивший определенное воспитание, я не могу спокойно на все это смотреть. А во-вторых, меня волнует судьба домоправительницы моего родственника.

Орландо Риччи вздохнул.

— От меня вы можете не таиться. Ваша выдумка хороша, и Флоренция в нее верит. Однако я точно знаю, что вы — не Жермен, а Франческо… и довольно давно.

Лицо Ракоци не изменилось, но словно бы отвердело.

— Как вы догадались? — глухо спросил он.

— По голосу. У вас особенный тембр. В прежние времена я слышал, как вы пели с Лоренцо. — Он рассмеялся. — А на днях вы подпели монахам. Все очень просто, мой дорогой.

Ракоци досадливо подвигал бровями.

— И что же теперь? — Помолчав, он добавил: — Что вы собираетесь делать? На мне лежит обвинение в дьяволизме. Вы ведь не можете с ним не считаться?

— Могу.

Заметив изумление в глазах собеседника, приор пояснил:

— Мой дорогой Ракоци, вы заходите к нам частенько, и я что-то не заметил, чтобы вы сторонились меня, или алтаря, или какой-то святыни. Мы стоим сейчас возле мощей, но вы почему-то не кричите от боли. Вы осеняете себя крестным знамением, и это тоже никак вам не вредит. Почему же я должен не доверять очевидному и считаться с напраслиной, какую на вас возвели?

Францисканец покосился на тускнеющее окно и прибавил другим тоном:

— Подходит время вечерни. Я должен уйти. Приходите ко мне снова, как только получите более твердые вести из Рима. Будьте уверены, в день, когда Савонаролу низвергнут, я буду свидетельствовать за вас.

Ракоци поклонился:

— Благодарю вас, святой отец.

Приор торопливо благословил его и поспешно ушел.

Ракоци тоже не стал задерживаться в Санта-Кроче. Утром он собирался нанести очередной визит консулу, и к нему следовало подготовиться, да и в палаццо дел хватало, правда, вернувшийся Руджиеро взял львиную часть этих забот на себя. Дворецкий вполне оправился от ранений, хотя все же прихрамывал. Впрочем, хромота была ему на руку. Вкупе с пороховым пятном на лице она сделала его совершенно неузнаваемым, а новое имя Ферруджио окончательно путало все следы.

В тот момент, когда Ракоци шел по виа делла Примавера, Руджиеро-Ферруджио пытался сдержать натиск Христовых воителей, вторгшихся во дворец Сан-Джермано. Севшим от возмущения голосом он кричал на юнцов, срывавших со стен главного зала картины. С «Триумфом Париса» им пришлось повозиться, но в конце концов тяжелая рама треснула и грохнулась на мраморный пол. Двое подростков, вынув ножи, принялись кромсать полотно.

Кучка погромщиков столпилась возле резных панелей, пытаясь найти дверь, ведущую в секретные комнаты. Руджиеро порадовался, что догадался запереть ее изнутри.

Еще двое юнцов поднимались по лестнице, но вход на второй этаж охранял Натале.

— Дальше никто из вас не пройдет. — Он взмахнул тяжелым жезлом. Погромщики рассвирепели.

— Отойдите, синьор. Вы не должны нам мешать. Нам велено уничтожить роскошные вещи.

— Интересно, кто вам это позволит? — Натале поднял жезл. Подростки переглянулись и приняли вызов.

Завидев распахнутые ворота палаццо, Ракоци понял, что там творится что-то серьезное, и побежал. Полы длинного красного плаща его развевались как крылья.

Треск мебели, грохот посуды, вопли погромщиков — все эти звуки вызвали в нем волну отвращения. Он встал на пороге, лицо его побелело от гнева. Погром был в разгаре. Уго с искаженным отчаянием лицом оттаскивал от Натале осатаневших воителей. Тот лежал на ступенях, лоб его был разбит. Руджиеро загнали в угол и прижали громоздким шкафом к стене.

На мраморном полу зала валялись искореженные картины, в той же груде поблескивали весы и мелкие гирьки. Сломанные альт и скрипка старинной работы сиротливо прижались к китайским нефритовым львам. Разрозненную кучу пергаментов с нотами покрывали турецкие пояса, всюду катались драгоценные кубки, под ногами погромщиков похрустывали черепки. В дверях музыкальной гостиной появились четверо покряхтывающих от натуги юнцов. Они волокли огромную ширму красного дерева, инкрустированную слоновой костью. Кто-то пнул ее, дерево затрещало — эта капля переполнила чашу терпения Ракоци.

— Прекратите! Сейчас же! — Этот окрик заполнил весь зал.

Погромщики замерли, обернувшись к застывшей в дверях фигуре. Ширма упала, ее удар о мраморный пол был зловещим и громким, как громовый раскат.

Ракоци в полной тишине прошествовал в центр зала и, стиснув зубы, оглядел Христовых воителей.

Позже никто из них так и не смог объяснить, чего они так испугались. Владелец палаццо не был вооружен и ни ростом, ни статью не превосходил даже самого щуплого из подростков. Однако в темных бездонных глазах иноземца таилось нечто такое, что вызывало предательскую слабость в коленках у каждого, на кого падал его пылающий взгляд.

Облизнув губы, старший подросток попробовал пояснить:

— Мы не причиняем вреда. Мы просто боремся с проявлениями человеческого тщеславия.

— Молчите.

Приказ прозвучал как удар хлыста.

Вожак Христовых воителей вызывающе выпятил подбородок.

— Меня зовут Иезекиль Аурелиано. Мы действуем по указанию Савонаролы.

— Я приказал вам молчать.

Ракоци взглянул на юнцов, удерживавших Руджиеро.

— Отпустите дворецкого. Ну же. Я жду.

Смутившись, подростки оттащили шкаф от стены.

— Ферруджио, — велел Ракоци, — посмотри, что с Натале.

Руджиеро кивнул и молча пошел к лестнице.

Молчали все. Ракоци прошелся по залу. Он присел у альта и прикоснулся к струнам. Их жалобное дребезжание, отозвалось в нем болью. Он поднял одного из нефритовых львов. Передняя правая лапа прекрасного изваяния раскололась, полголовы было отбито. Ракоци все смотрел и смотрел на него, пораженный произошедшим.

— Убирайтесь из моего дома. Немедленно. Все, — сказал он наконец. — Иначе я за себя не ручаюсь.

Подростки засуетились и потянулись к дверям. Многие облегченно вздыхали.

Но Иезекиль Аурелиано не двинулся с места.

— Вы не имеете права нас гнать.

— Я? Не имею?

Ракоци задохнулся от ярости. Он встал, подхватив с пола осколок нефрита, и пошел к наглецу. Дикарь рассуждает о праве?

Иезекиль Аурелиано вдруг понял, что может произойти. Он попятился, зацепился за перевернутый стул и чуть не упал, потом повернулся и побежал к двери.

— Вы еще горько пожалеете обо всем!

Этот крик донесся уже с улицы. Ракоци глубоко вздохнул, потом осторожно положил осколок нефрита на пол и посмотрел на Уго.

— Они добрые христиане, — заговорил было тот и умолк.

— Они варвары. — Ракоци нахмурился. — И ты варвар, Уго.

— Но наш приор говорит, что людям не надо излишеств. Люди должны владеть только необходимым.

Ракоци не ответил. Он обратился к Руджиеро, склонившемуся над Натале:

— Как он, Ферруджио?

— Не думаю, что череп его поврежден, но удар был сильный. — Руджиеро выпрямился. — Ему нужно отлежаться, а позже посмотрим.

— Я отнесу его. Ступай к нему в комнату и приготовь кровать.

Поднимаясь по лестнице, Ракоци обошел Уго. Брезгливо, словно боясь испачкаться.

— А что делать мне? — спросил тот обиженно.

Ракоци повернулся.

— Ты впустил их сюда. Как бы ты поступил на моем месте?

— Я поблагодарил бы слугу, попытавшегося спасти мою душу от ада! — вскричал Уго в отчаянии, понимая, что его не простят.

— В самом деле? Тогда, возможно, ты будешь мне благодарен за то, что я позабочусь о твоей благочестивой душе и не позволю тебе оставаться в гнездовье порока? К завтрашнему утру ты должен покинуть мой дом. — Ракоци посмотрел на Руджиеро. — Мне стыдно. Я взял его в услужение.

Руджиеро, казалось, не слышал его слов.

— Натале аккуратен. В его комнате ничего не надо готовить. Я бы помог вам, хозяин, но я еще не окреп.