Октябрь стоял жаркий и солнечный, Флоренция изнывала от зноя. В полуденные часы жизнь города замирала, но Сандро Филипепи погнала в дорогу нужда. С утра он успел побывать в Сакро-Инфанте и возвращался оттуда весьма удрученный. Аббатисса Мерседе просила еще на какое-то время оставить Эстасию в монастыре. Это была уже третья отсрочка, и Сандро сильно обеспокоился, ибо ответственность за судьбу приболевшей кузины лежала теперь только на нем. Письмо в Парму не возымело последствий. Родственники Эстасии отписали, что вполне полагаются на волю Божию и житейский опыт прославленного флорентийца, то есть, говоря попросту, повернулись к несчастной спиной.

Пройдя сквозь ворота алья Ланца, Сандро направился к монастырю Святейшей Аннунциаты. Он пребывал в дурном настроении, ибо встречаться с Ракоци ему не хотелось. Однако участь Эстасии надлежало как-то решить.

Пересекая площадь Сан-Марко, он огляделся. Слева от него возвышались доминиканская церковь и монастырь, где некогда тихо трудился фра Анджелико[45] и в каковом теперь властвовал неукротимый аббат. Справа тянулось здание академии, в классах которой вместо Платона и Аристотеля теперь изучали самые одиозные речи Савонаролы. Спасителя, посланного Флоренции Господом, по словам Симоне.

Сандро нахмурился. Возможно, Симоне в чем-то и прав, но, боже, как все-таки скучен этот неистовый доминиканец! Как мало в нем сострадания к ближнему, о котором он так любит распространяться!

Приветливый вид палаццо да Сан-Джермано не улучшил настроения Сандро. Трижды стукнув в дверной косяк молотком, он опустил руку и решил было отправиться восвояси, но тут дверь распахнулась.

— Боттичелли! — воскликнул Ракоци с искренней радостью. — Входите же поскорей. На улице слишком душно.

Делать нечего, Сандро вошел в дом и вздохнул.

— Сегодня и в самом деле очень уж жарко.

Он вытер вспотевшее лицо рукавом и покосился на изящного покроя кафтан, облегавший владельца палаццо. Ракоци перехватил его взгляд.

— Дайте мне свои мерки, и завтра у вас будет такой же. Какой цвет вы предпочтете? Уж конечно, не черный. Может быть, голубой или желтый? Желтое подойдет к волосам.

— Это лишнее, граф, — пробурчал Сандро, смутившись.

— Граф? — переспросил Ракоци — И это говорит флорентиец? Прежде я был для вас просто Франческо. Почему же вдруг — граф?

Сандро потупился.

— Не знаю. Мы ведь не очень близки. А в последнее время… — Он потерянно смолк.

Ракоци улыбнулся.

— А в последнее время пол-Флоренции называет меня не иначе как «этот нездешний граф»?

— Да, это так, — вынужден был признать Сандро, — но, полагаю, за этим ничего не стоит. Это всего лишь прозвище, и не больше.

— Надеюсь. — Ракоци жестом пригласил Сандро в гостиную. — Что я могу вам предложить? Мой Амадео очень искусен. — Он хлопнул в ладоши, но мог бы этого и не делать, так как Руджиеро уже появился в дверях.

— Простите, хозяин, я был на заднем дворе и не успел встретить гостя. — Он поклонился Боттичелли. — Весьма рад вас видеть, синьор.

— Я тоже рад видеть тебя, Руджиеро, — отозвался Сандро рассеянно.

— Руджиеро, принеси нашему гостю все, чем Амадео хотелось бы его угостить.

Лицо слуги осветила улыбка.

— Тогда, хозяин, позвольте накрыть большой обеденный стол. Только на нем сможет поместиться все то, что сочтет нужным подать Амадео. Он прекрасно готовит, но давать ему волю нельзя.

— Мне ничего особенного не нужно. — Сандро уселся в турецкое кресло и снова вздохнул. — Если можно, я бы выпил чего-нибудь освежающего. Сегодня я был в Сакро-Инфанте, и солнце совсем иссушило меня.

После этого заявления в комнате повисла напряженная тишина. Руджиеро поклонился и вышел. Ракоци отвернулся к окну.

— Как здоровье донны Эстасии? — спросил он словно бы невзначай, но фраза прозвучала неловко.

— Мне трудно об этом судить. — Выражение лица Сандро не поддавалось определению, беспокойство мешалось в нем с раздражением. — Бывают дни, когда она ведет себя совершенно нормально и хочет вернуться домой. Но чаще я застаю ее всю в слезах, не выказывающей расположения к разговору. И это лучше, чем слушать то, что она говорит. Бедным сестрам приходится терпеть от нее многое. Кузина осыпает их бранью и признается в ужасных вещах. Монахини делают вид, что таким образом она освобождается от болезни. Я же не знаю, верить им или не верить.

— Сандро, — мягко спросил Ракоци, — зачем вы пришли?

Он отошел от окна и взглянул гостю в глаза.

— Я… я не знаю, Франческо.

— Возможно, ваш визит связан с тем, что я был любовником вашей кузины и вы бы хотели меня к ней вернуть?

Сандро вздохнул с облегчением. Главное было сказано. Ракоци продолжал:

— Что ж, нам и впрямь следует объясниться. Наши отношения с донной Эстасией закончились, и возобновиться им не дано. Но разобраться в том, как они развивались и почему оборвались, я думаю, стоит.

Сандро отвел глаза в сторону.

— Сейчас не принято говорить о подобных вещах.

— Почему же? Уж не потому ли, что местные доминиканцы берут в городе верх? — Ракоци сузил глаза, ему вдруг вспомнилось о временах сравнительно не очень далеких. Именно орден неистовых проповедников возглавил тогда массовые истребления ни в чем не повинных людей.[46] — Я отвечу на любой ваш вопрос. Вряд ли за это нас потянут в Сан-Марко.

Он усмехнулся, усмехнулся и Сандро.

— Вряд ли, конечно. Но полной уверенности все-таки нет.

Взгляд Ракоци потеплел.

— Что именно вам хотелось бы знать?

— Все. Я хочу разобраться, что с ней случилось. Чтобы понять, как дальше быть.

Ракоци сел в кресло и, немного подумав, начал рассказ:

— Я встретился с донной Эстасией вскоре после того, как приехал сюда. Это было воскресным утром в палаццо Медичи. По воскресеньям гам всегда собирались большие компании. — Он смолк, отдавшись власти воспоминаний. — Вы помните эти приемы?

Сандро кивнул.

— Разумеется, помню.

— Вы тогда приехали вместе с кузиной. У вас с молодым Буонарроти еще затеялся спор по поводу приобретенной Лоренцо скульптуры. Что же касается донны Эстасии, ей это все казалось довольно скучным, а я… я был в вашей компании чужаком, неудивительно, что у нас завязалась беседа. Ей льстило мое внимание, меня привлекала ее красота; слово за слово, мы прошли с ней в соседние комнаты. Когда мы остались наедине, она приспустила корсаж и… в общем, мы потянулись друг к другу.

Сандро неловко задвигался в кресле и устремил взгляд в окно.

— Хм… я понимаю.

— Так продолжалось какое-то время, потом она предложила мне ее навестить, и… ночь друг от друга нас не оттолкнула.

Глаза художника недоуменно расширились.

— Мои ласки были несколько… экзотическими, — пояснил Ракоци, — и это могло ей не понравиться. Впрочем, со мной она не рисковала ничем.

Сандро быстро взглянул на Ракоци.

— Что это значит?

— Я доставлял ей удовольствие, но не в манере, принятой у большинства мужчин, — Он помолчал и добавил: — Я просто не способен на это.

Лицо художника побагровело.

— Послушайте, Франческо, вы совсем не должны…

Ракоци усмехнулся.

— Я рассказываю вам все, чтобы вы могли лучше понять, что между нами происходило.

В комнату вошел Руджиеро с подносом, на котором стояли высокий кувшин, стеклянный бокал и вазочка с медом.

— Амадео приготовил для вас шербет. Это изысканный восточный напиток, хорошо утоляющий жажду.

Живописца обрадовала пауза в разговоре, и, пока Руджиеро священнодействовал, наполняя бокал охлажденным фруктовым отваром и добавляя в него мед, он с преувеличенным вниманием следил за движениями слуги.

— Понадоблюсь ли я вам еще, хозяин?

— Думаю, нет. Ты можешь вернуться к своим занятиям.

— Слушаюсь. — Руджиеро склонил голову. — Донна Деметриче работает вместе со мной. Мы скоро закончим. — Он не стал говорить, что они разбирают тележку с алхимическими веществами, доставленными из Модены.