Ракоци честно ответил:

— Да, преподобный отец.

Но Савонарола не удовлетворился этим ответом.

— Ваш родственник не ходил к причастию и на мессы.

— Мой дядюшка, — сказал Ракоци на ломаном итальянском, — добрый христианин, но он не принадлежал к вашей церкви. Причастившись у вас, он совершил бы грех.

Савонарола нахмурился.

— Значит, он исповедовал восточное вероучение? Мы жили в союзе с этим течением, пока восточные пастыри не стали нас отрицать. Они ступили на ложный путь и должны признать свои заблуждения, иначе всем им грозит погибель. Свет истинной веры миру несем только мы.

— Возможно, — кивнул Ракоци и добавил: — Мой дядюшка в таких тонкостях не разбирался. Он принял веру своей родины и старался держаться ее.

— Но вы ведь приняли наши догматы, так?

— Да, преподобный отец.

— Тогда вам, прежде чем причаститься, следует попросить Господа о прощении. Грешнику Святые Дары не помогут. К причастию идут с чистой душой.

Ракоци мысленно усмехнулся. Савонарола борется с самим Папой, однако считает возможным освящать хлеб и вино. Кто из них двоих больший грешник, это еще вопрос.

— Просить Господа о прощении? Но в чем?

— Вы одеты неподобающе, сын мой, — заявил елейным тоном аббат. Он считал, что припер спорщика к стенке, и улыбнулся, весьма довольный собой. — Вы вооружены.

— Да, но лишь потому, что это соответствует моему положению, — произнес Ракоци невозмутимо. Он был абсолютно спокоен. Флорентийские законы позволяли титулованным особам носить положенные им по рангу рапиры. Впрочем, Савонарола мог этого и не знать.

По рядам прихожан пробежал шепоток. Авторитет доминиканца был очень высок, но и блестящий, непринужденно держащийся чужеземец также вызывал у многих сочувствие. Он вдруг живо напомнил публике о том, что она потеряла с уходом Медичи, — о конных скачках, турнирах, маскарадах, балах.

— Вы так дорожите своим званием? — нахмурился Савонарола. — Истинное величие не нуждается в вещественных подтверждениях. Слава земная меркнет в лучах славы Господней. Или вам кажется, что это не так?

Ракоци холодно глянул на проповедника.

— Досточтимый отец, не понимаю, с чего вам вздумалось говорить со мной в таком тоне. У меня нелегкая жизнь. Моя родина стонет под владычеством турок, там каждый день льется кровь. Я боролся с врагами во славу Христа и отечества, я делал что мог и сейчас, находясь во Флоренции, живу достойно и честно, соблюдая законы республики и Божьи заветы.

Это был сильный ход. Савонарола опешил. Впервые за долгое время прихожане Сан-Марко осмелились симпатизировать кому-то другому. Он попытался выправить положение и скрипучим голосом заявил:

— Разумеется, это похвально, но многие титулы подчас весьма легко раздаются, особенно в странах, разоренных войной.

В голосе чужеземца звякнула сталь.

— Мои предки правили моей родиной еще до рождения Христа. Эта линия не нарушена и сегодня.

— Ваши предки — возможно, но мы говорим о вас… Кем являетесь вы?

— Принцем по крови. — Ракоци словно бы невзначай прикоснулся к рапире. Даже врать не приходится, подумал с иронией он. Правда, три тысячи лет не проходят бесследно, и народ, каким правили его славные и грозные родичи, давно растворился в других племенах.

— Но на вас нет короны, — заметил Савонарола язвительно.

— Да, ибо здесь — республика, но там, где меня признают, мне воздаются все почести, и Италия знает об этом. Я надену корону, когда дипломаты Рима, Франции и Неаполя договорятся между собой.

Доминиканец проигрывать не любил, и прихожане знали об этом. Тихо подталкивая друг друга локтями, они прятали взгляды и втягивали головы в плечи, ожидая грозы. Однако ничего страшного не случилось.

Ласково улыбнувшись, Савонарола взял хлебец и, осенив его крестным знамением, положил Ракоци в рот.

Ракоци поцеловал крест и, поклонившись, медленным шагом пошел к группе стоявших неподалеку чиновников. Там был человек, с которым ему хотелось поговорить.

Прошло три года, но Градаццо Онданте за это время постарел лет на десять и словно усох. Однако во взгляде чиновника светилось неподдельное любопытство.

— Вы очень походите на своего дядюшку. Тот, правда, был старше и выше. Но сходство все равно поразительно. Хотя отличия есть.

— В самом деле? — вежливо спросил Ракоци, удивляясь, что за отличия мог обнаружить чиновник. — Вы, очевидно, хорошо знали его?

— Я кое в чем пытался быть ему полезен. Накоротке мы не общались, но он внушал уважение. — Онданте еще раз внимательно оглядел подошедшего. — Вы хотите о чем-то поговорить?

Ракоци решил начать с малого.

— Мне бы хотелось вступить во владение собственностью да Сан-Джермано. Но до сих пор никто не сказал мне, какие бумаги я должен представить в доказательство моих прав.

Онданте сухо заметил:

— И с итальянским у графа было получше. — Его глаза сузились. — Я спрошу у приора, что требуется от вас. Но, если не возражаете, через какое-то время. Сейчас ведь Великий пост, и Синьория не может надлежащим образом рассматривать гражданские иски.

Ракоци выругался про себя, но изобразил на лице понимающую улыбку:

— Пост — это важно, синьор Онданте, как же я могу возражать? Но, возможно, другая моя просьба менее затруднит вас. Не сможет ли консул, взвесив все обстоятельства, освободить из-под стражи женщину, приглядывавшую за палаццо да Сан-Джермано, или, по крайней мере, отдать ее под мою опеку?

— О да, понимаю. — Онданте нахмурился. — Я видел ваше ходатайство, оно попало ко мне. Но консул сейчас очень занят, а потом… все не так просто. Я бы даже сказал, достаточно сложно. Речь ведь идет о ереси.

— О возможной ереси, — мягко поправил Ракоци.

— Да. О возможной ереси, а это чревато. Пока нет свидетельств, что узница чистосердечно раскаивается в своих заблуждениях, ее освобождение… гм… нежелательно.

— Но я представлю любые ручательства, — сказал Ракоци веско. Онданте вздрогнул и внимательно посмотрел на него. — Под моей опекой она быстро исправится.

— Не сомневаюсь. И все-таки ситуация необычна. Слишком много крючков. — Чиновник поджал губы и покачал головой — Но я попытаюсь что-нибудь сделать. Не подобает молодой женщине… тем более ее воспитания… тюрьма жестока, я понимаю… да. — Онданте умолк.

— Я умею быть благодарным, — вкрадчиво сказал Ракоци и увидел, что в глазах собеседника вспыхнули искорки интереса. — К тому же, — заявил он чуть громче, заметив, что окружающие прислушиваются к их разговору, — долг каждого состоятельного человека заботиться о людях, оберегающих его состояние. Эта женщина много сделала для моего дядюшки, и честь нашей семьи требует, чтобы я помог ей вернуться на истинный путь.

Прихожане, стоящие рядом, кивнули в знак одобрения. Если богатый человек берет в дом экономку, он должен ей обеспечить достойное будущее. Им было приятно, что чужеземец рассуждает по-флорентийски.

Онданте посмотрел на Ракоци с отеческой грустью.

— Да. Разумеется. Я сделаю все, что смогу.

Он поклонился и отошел к своим сотоварищам, радуясь, что разговор окончен. Дело могло не выгореть, а хлопот обещало хоть отбавляй.

Покидая Сан-Марко, Ракоци ощутил, что за ним наблюдают. Он уронил шляпу и, поднимая ее, оглянулся. Пристальный взгляд маленького доминиканца ничего хорошего ему не сулил.

Письмо Жермена Ракоци к Орландо Риччи, настоятелю францисканской общины при Санта-Кроче.