— Можно узнать, над чем вы работаете?

Сандро нервно взъерошил свою шевелюру.

— Тема библейская. Избиение младенцев. Но у меня ничего не выходит. Вот, посмотрите. О чем говорит вам эта рука? Ни о чем ровным счетом. А она должна пробуждать сочувствие, жалость. Или это лицо? Оно неживое, как маска. — Он забрал у гостя эскизы и швырнул их на стол. — Все много хуже, чем в худших вещах Леонардо. Я молюсь, но молитвы не помогают. В последнее время мне все труднее писать, — Боттичелли раздраженно поморщился и потер руками лицо.

Ракоци промолчал. Сандро говорил правду. Эскизы были бездарны. Художник терял талант.

— Впрочем, все это не важно. Что вас сюда привело? — Сандро потряс головой, пытаясь сосредоточиться. — Надеюсь, не какая-то скорбная весть? Например, о смерти да Сан-Джермано? Это было бы уже чересчур.

Ракоци пристально глянул на живописца.

— Нет. Он жив и здоров. Меня заботит другое.

Сандро облегченно вздохнул.

— Вот и прекрасно. Смертей слишком много. Я рад, что с Франческо все хорошо. Мне очень его не хватает. Я сам убедил его покинуть Флоренцию, а теперь об этом грущу. Мне почему-то кажется, что он сумел бы справиться со всеми напастями и остановить надвигавшуюся на город беду. То, что сейчас происходит, ужасно! — Боттичелли потряс руками и замер, потерянно глядя на них. — Я не хочу во всем этом участвовать! Но у меня нет другого пути. Мне приходится принимать их, я молюсь вместе с ними и пишу то, что они велят. Я предаю сам себя и становлюсь все более одиноким. Флоренция изменилась. Вместе с ней изменился и я.

Ракоци молча слушал, он понимал, что художнику следует выговориться. Хотя выплескивать эти признания первому встречному было не очень-то благоразумно с его стороны. Похоже, Сандро и сам понял это. Он опустил руки и глухо пробормотал:

— Надеюсь, вы никуда не пойдете с доносом? Мое положение и без того достаточно шаткое. — Лицо его отразило сильнейшее замешательство. — Сам не знаю, зачем я все это сказал. Просто вы очень походите на своего родственника, а тот…

Ракоци усмехнулся и сказал на чистейшем итальянском:

— Посмотрите-ка на меня. — Он снял шляпу, бросил ее на стул и согнал с лица остатки высокомерия.

Сандро замер, потом отшатнулся, его золотистые глаза загорелись.

— Франческо?

— Да, это я.

Он видел, что Боттичелли колеблется, и стоял, выжидая. Сандро теперь набожен. Еще неизвестно, как он воспримет внезапное возвращение еретика.

— Боже, вы сумасшедший!

Ракоци только пожал плечами.

Сандро медленно обошел вокруг стола, затем порывисто бросился к гостю и крепко обнял его.

— Сумасброднее человека я еще не встречал! Господи боже, вы хоть себе представляете, что вас ждет, если кто-то узнает, что вы — это вы?

— Да, представляю, — мягко сказал Ракоци, отстраняясь. Он не раз видел воочию, как поступают с вероотступниками, но не стал об этом говорить.

— Так зачем вы вернулись?

— Затем, — слова Ракоци звучали спокойно, — что Деметриче Воландри в тюрьме. И я намерен оттуда ее вызволить.

Сандро смутился. Судорожно сглотнув, он сказал, отводя взгляд:

— Это практически невозможно. Вы лишь добьетесь того, что арестуют и вас.

— Что они собираются с ней сделать? — Дыхание Ракоци пресеклось.

— Пока неизвестно. — Сандро в растерянности рухнул на стул и замер, не сводя с гостя жалких, измученных глаз. — Но… как вы узнали? — Ракоци промолчал. Боттичелли беспокойно дернул бровями и уставился в пол. — Ну да, я сам… я первый должен был вам обо всем сообщить, но… меня так зажали. Постоянная слежка, доносчик-брат, я не имел возможности написать вам ни строчки! — Он замолчал и хватил себя кулаком по колену. — Нет, это ложь! Я мог извернуться, я мог найти какой-нибудь способ, но струсил. Я недостоин вашей дружбы, Франческо. Они запугали меня.

— Сандро, амико, — сказал Ракоци, — успокойтесь. Вам не стоит себя так корить. — Он прошелся по комнате и вновь подошел к Боттичелли. — Я вас ни в чем не виню.

— Зато я себя обвиняю. — Сандро досадливо дернул плечом. — Я ненавижу себя.

Ракоци вздохнул, он не знал, что тут сказать. Людям свойственно каяться задним числом и носиться со своими несчастьями, не замечая бед и горестей близких. Если Деметриче жива, то все, возможно, и обойдется.

Если же нет…

Сандро заговорил снова:

— Не буду ничего обещать, потому что сам себе плохо верю, но я готов вам помочь. Вам же не стоит слишком на меня полагаться. Однако что-нибудь сделать я все же смогу. Итак, теперь вы племянник графа Франческо Ракоци да Сан-Джермано. Как вас зовут?

— Жермен.

— Жермен Ракоци. Что ж, хорошо! Я постараюсь быть вам полезным. — Он посмотрел в окно и нахмурился. — Теперь говорите — в чем?

— Достаточно, если вы будете держать мою тайну в секрете. — Ракоци прислонился к столу. — Впрочем… надо бы срочно узнать, где содержится Деметриче. Если она, конечно, жива.

— Она жива. Но времени у вас мало. Доминиканцам не терпится кого-нибудь сжечь. — Сандро покачал головой. — Аутодафе во Флоренции! Кто мог бы в это поверить?

Ракоци помрачнел.

— Вы шутите, Сандро!

— Нет, не шучу. Эти четыре года отбросили наше просвещенное общество на сто лет назад. Что будет дальше, трудно себе представить.

— Где держат узников? В местной тюрьме?

— Нет. Их увозят из города. Кажется, в окрестные замки. Но конкретно ничего неизвестно. — Он пожал плечами и встал — Я попробую это выяснить. У Эстасии. Возможно, она что-то знает. А возможно, и нет.

— У Эстасии? — переспросил Ракоци. — А откуда ей знать?

— О! — Сандро передернулся. — Она теперь — шишка. После того как приняла монашеский сан, Эстасия стала кумиром толпы и первой фигурой в клике Савонаролы. Люди сбегаются, чтобы послушать ее вдохновенные гимны. Она их на ходу сочиняет и имеет огромную популярность. Такому успеху мог бы позавидовать и Лоренцо, хотя его песенки тоже были у всех на устах.

— Погодите, Сандро. Вы хотите сказать, что сестра Эстасия и ваша кузина — одно и то же лицо? — Ракоци хлопнул ладонью по столу. — Я должен был догадаться! Монахиня, приобщенная к таинствам! Так это она? Ну да, это вполне в ее духе! А я — абсолютный глупец! — Он был не на шутку взволнован. — Вот уж не думал, что Эстасия облачится в сутану. И что же, она ей идет? А как же мужчины? Разве они уже стали ей не нужны? Ни за что не поверю: она слишком чувственна. Ей постоянно надо себя ублажать.

— Сначала она была одержима дьяволом, — хмуро сказал Сандро. — Но это ей вскоре наскучило. Возможно, вскоре ее утомит и Господь. — Он взял со стола какой-то рисунок и тут же резко его отшвырнул.

Ракоци понял, что тронул запретную тему, и на минуту умолк. Потом, прикоснувшись к руке живописца, произнес:

— Узнав, где находится Деметриче, вы очень поможете мне. Но если у вас не получится, ничего страшного не случится. Я сам найду способ ее отыскать. Я ведь зашел не за помощью, а убедиться, что с вами ничего не стряслось.

— Я недостоин подобного отношения, — пробормотал Сандро. — Я сделался слишком пуглив.

— Ну-ну, Боттичелли. — Ракоци начал сердиться. — Перестаньте себя казнить. — Он бросил косой взгляд на неоконченные работы. — Лучше скажите, когда вы почувствовали, что стали хуже писать?

Лицо Сандро вновь сделалось жалким.

— Около года назад. Когда взялся за все это. — Он оглядел свои руки и отвернулся к окну. — Но я не связываю одно с другим. Просто мне уже за пятьдесят, и моя сила уходит.

Яркие лучи солнца заполнили мастерскую, словно бы возражая этим словам. «Сила Сандро уходит, а день ее лишь набирает, — подумал Ракоци. — Надо идти».

— Если я найду вам заказчиков на стороне, вы согласитесь уехать отсюда?

Не поворачиваясь, Сандро спросил:

— Вы говорите о себе?

— Возможно. Но есть и другие.

Сандро вздохнул.

— Нет. Я утратил талант. То, что я рисую сейчас, недостойно внимания. Такое может нравиться только священникам и тем, кто стремится на небеса. — Он неуверенно улыбнулся и вдруг без всякого перехода спросил: — Скажите, у вас еще сохранился «Орфей», заказанный мне Лоренцо?