На подходе к алтарю Лоренцо хотел преклонить колени, однако суставы его пронзила сильная боль. Он стиснул зубы и, шатаясь, прошел к надгробной плите.

— Странно, — сказал он себе, — я много раз здесь бывал, но никогда еще события того дня не представлялись мне столь явственно, как сейчас. Я словно воочию вижу и брата, сраженного коварным ударом, и пытающихся скрыться убийц…

— Я вас оставлю, Лоренцо, вам следует побыть одному, — сказал священник и удалился. Медичи его словно не слышал.

— Ах, Джулиано, — обратился он к алтарю, — как мне тебя не хватает! Особенно сейчас, когда смерть стоит за моей спиной. Если бы ты был жив, мне умиралось бы легче. Они приговорили меня и, возможно, сожгут. Во всяком случае, настоятель церкви Сан-Марко настаивает на этом. А еще он говорит, что я обречен на вечные муки. И за что же? Неужели за то, что стремился к знанию и любил красоту? Нет, это слишком нелепо. Я, конечно, не праведник и готов идти в ад за свои прегрешения… ну, хотя бы за Вольтерру,[34] но не за остальное. Я даже готов раскаяться… правда, мое раскаяние ничему не поможет. Сделанного не воротишь. Господи, если я должен идти в ад, пусть это будет мне суждено за Вольтерру, пусть то, что я любил, оставят в покое!

Он помолчал, затем, усмехнувшись, спросил:

— Что это — глубокая уверенность в собственной правоте или пустое тщеславие? Или гордыня, за каковую ты, мой Джулиано, всегда меня упрекал? О Джулиано, я честно пытаюсь смириться. Однако проигрывать все равно не люблю. Если мне на роду написано быть проклятым, пусть это произойдет, но на моих условиях.

Он взглянул вверх — на церковный свод — и, как всегда, залюбовался его красотой. И как всегда, ни вокруг, ни под куполом церкви не обнаружил присутствия Бога.

— Здесь много места для Медичи и маловато для Христа, — сказал он, посмеиваясь над собственной дерзостью. Потом в его памяти всплыли еще две строки. Из другого стихотворения, написанного в неясном томлении, но сейчас вдруг обретшего отчетливый смысл:

Вот именно. Не только затем. В жизни есть еще очень многое, что нуждается в пригляде Всевышнего. Лоренцо свел воедино больные руки и начал молиться.

На другой стороне площади Сан-Лоренцо — на третьем этаже палаццо Медичи — выглянувшая в окно Деметриче Воландри тихо охнула и застыла, прервав беседу.

— Что вас отвлекло, дорогая?

Ее собеседник пересек комнату и подошел к окну. Он был в черном испанском камзоле, выгодно контрастировавшем с белизной кружевного жабо. Лицо его сделалось озабоченным.

— Видите, там. У церкви. — Она указала на площадь.

— Что? Там — мул, это значит, что настоятель где-то поблизости.

— Нет. Правее. — Ее палец немного сдвинулся — Там лошадь Лоренцо.

Ракоци узнал жеребца.

— А ведь и правда. Что ж, у Лоренцо, как видно, есть к настоятелю дело.

— Но он сказал, что отправляется в Синьорию…

Она смешалась и смолкла.

— Наверное, мне не стоит волноваться по пустякам.

Ракоци очень бережно взял ее руки в свои.

— Донна Деметриче, чего вы боитесь?

Она осторожно высвободилась и отвернулась, потупив глаза.

— Ничего, да Сан-Джермано.

Ее нежелание продолжать разговор не было принято.

— Вам нет нужды скрывать свое горе, донна. Я знаю, что вас тревожит. Я тоже тревожусь!

Она колебалась, не зная, насколько можно довериться чужеземцу.

— Он вам сказал?

— Нет. Я сам сказал ему это. — Ракоци вновь повернулся к окну. — Хотите спуститься и поискать его? Хотя, если все в порядке, он разозлится ужасно.

— Пусть себе злится.

Деметриче быстро прошла в конец комнаты и решительно сдернула со спинки стула длинную красноватую шаль.

— Видите ли, — сказала она, словно бы извиняясь за свою торопливость, — если он хотел переговорить с настоятелем, то почему же сначала не заехал домой? Ведь до церкви рукой подать. К ней вовсе незачем ехать на лошади.

Ракоци разделял ее опасения, но постарался придать своему тону беспечность.

— Возможно, он увидал у ворот португальцев. И, не желая ставить их в неловкое положение, решил где-нибудь переждать.

Он распахнул дверь комнаты, пропуская Деметриче вперед.

— Возможно, — согласилась она без особой уверенности. — Но он бы тогда прислал домой свою лошадь. Он часто так делает. Когда, например, заворачивает в зверинец или когда решает зайти куда-то еще. Осторожнее, здесь очень крутые ступени.

— Благодарю.

Они спустились на первый этаж и, толкнув узкую дверь, вышли в небольшой сад, уставленный мраморными изваяниями.

— Сегодня здесь никого, хвала ангелам, нет, — сказала, зябко поежившись, Деметриче. — Иначе нам пришлось бы идти в обход. Скульпторы, — она указала на дверь, — задвигают засовы…

Окончив молиться, Лоренцо поднял голову и вздохнул.

— Джулиано, — тихо произнес он, — помнишь ли, как мы отпраздновали рождение моего первенца? Мы напились испанского и отправились петь серенады. Мы были совершенно пьяны. Матушка наша тогда очень на нас рассердилась. А сейчас Пьеро — женатый мужчина. — Он потер лицо, стараясь собраться с мыслями. — Твой сын тоже вырос. Замечательный сын. Он далеко пойдет в служении церкви.[35] — Медичи склонился к надгробию. — Мы повесили многих заговорщиков, включая епископа. Сандро написал в твою память прекрасную фреску. Я сочинил стихи, клеймящие вероломство. Но ты по-прежнему мертв. О, Джулиано! — Он оглядел незатейливо обработанный мрамор. — Я все собирался установить тебе надгробие попышней. Я думал, успею, ведь мне всего сорок два. Не сердись, Джулиано. Как мог я знать, что срок подойдет так скоро? Ты помнишь о наших планах? К своим тридцати пяти я намеревался передать тебе власть, чтобы целиком и полностью заняться стихами. Я даже подумывал удалиться в деревню. О, если бы так все и сталось! Но судьба распорядилась иначе. — Лоренцо вздохнул. — Мир и спокойствие дорого стоят, но, по крайней мере, теперь мы за них платим золотом, а не жизнями. Сейчас во Флоренции холодно. Я только из Синьории. Представь себе, руки меня не послушались, я не смог подписать обращение к флорентийцам по случаю Рождества.

Медленно, преодолевая жуткую боль, он опустился на колени возле надгробия и, оперевшись руками о камень, застыл.

Он не помнил, сколько времени так простоял. Легкое прикосновение к плечу вывело его из оцепенения. Лоренцо почувствовал прилив раздражения. Чего ему надо, этому служителю Божьему? Разве не видно, что человек хочет побыть один? Он обернулся, и удивленное восклицание сорвалось с его уст:

— Деметриче!

Она приготовилась к худшему и потому осталась совершенно спокойной.

— Да. Ты должен нас извинить. Мы заметили твою лошадь и…

— Нас? — Он пришел в еще большее изумление — Ракоци, — узнал он алхимика, одетого в черное, — что вам здесь нужно?

Ракоци приблизился.

— Я хотел переговорить с вами о донне Деметриче и о ее переезде в мое палаццо. Она выразила желание стать моей экономкой, что будет связано главным образом с тем, чтобы смотреть за книгами и расплачиваться с поставщиками провизии. Так что у нее останется время и для вашей библиотеки, и для дел, какие вы найдете нужным ей поручить. Теперь нужно только решить, когда удобнее совершить переезд.

Ракоци произнес весь монолог без запинки и с любезной улыбкой, но она нимало не обманула Лоренцо.

— Что за беда? Разве нельзя обсудить это дома? Я, конечно, всегда рад вас видеть, но… — взгляд его стал сердитым, — но в других обстоятельствах, более располагающих к дружескому общению. А сейчас ваш визит очень смахивает на подсматривание в замочную щелку. Вам что, нравится наблюдать, как я умираю?