— Черт возьми, — прошептал Троубридж. — У меня же отличные пистолеты. И почему только я не прихватил их с собой?

— Вы ведь не знали, что они вам понадобятся, — сказала Мадлен, приставляя ладонь ко лбу и оглядывая окрестные скалы. — Уилкинсон, где вы? — прокричала она, после чего подбоченясь уставилась на Троубриджа. — Куда подевался этот негодник? Вы говорили, он встретит нас. — Голос ее звучал преувеличенно громко.

— Я сам так думал, — включился в игру Троубридж. — Встреча назначена на час дня, а сейчас уже половина второго. Должно быть, он нас не слышит.

— Почему? — скривилась Мадлен, решив не тратить энергию на производство фальшивых улыбок. Губы и так не слушаются, лучше капризно надуть их. — Слишком увлекся работой? Ох, Уилкинсон! Он не лучше других. Нашел что-нибудь и забыл обо всем, а мы тут страдаем. Я и сама такая, но пренебрежения к себе не терплю. — Она раздраженно поиграла поводьями. Ладони ее моментально вспотели, на кружевной ткани перчаток появились разводы.

— В таком случае я не прочь его наказать, — громогласно объявил Троубридж, делая спутнице большие глаза. — Мадам, что нам в нем? Давайте уедем!

— Почему бы и нет? Тут такая жара! Нельзя же весь день торчать на солнцепеке. У меня от всего этого уже ломит в висках, — пожаловалась Мадлен, ничуть не греша против истины.

Троубридж бесшабашным движением сбил на затылок шляпу.

— В таком случае вас надо развлечь. Не устроить ли нам состязание? Мой гнедой против вашей чалой. Что скажете, а? Кто первым выскочит из каньона. Расстояние подходящее. Тропа тесновата, но ничего. Финишем будет дорога. Победителю достанется… поцелуй. — Он картинно прижал руку к груди, потом хлопнул себя по карману. — Или десять фунтов — на выбор?

— Вы предлагаете мне пари, Троубридж? — спросила Мадлен, испытывая прилив благодарности к толстяку. Не каждый на его месте держался бы столь достойно. Счастлива будет женщина, которой достанется такой муж. Жаль, что он уезжает.

— Я понимаю, кавалеру не очень прилично себя так вести, но, учитывая, что мы совершенно одни, этим можно и пренебречь! — прокричал с вызовом англичанин. — Пощады не ждите. Скачем до дальней скалы и поворачиваем к дороге.

Мадлен еще раз окинула взглядом каньон, словно оценивая дистанцию, а на деле надеясь заметить, где прячется враг.

— Углы не срезаем. Держимся тропки, — сказала она, зная по опыту, насколько коварны обочины. Если лошадь споткнется и скинет седока, ситуация станет не просто рискованной, а обвально катастрофической. — По рукам — десять фунтов. На старт.

Троубридж искусно и незаметно горячил своего жеребца, делая вид, что никак не может подстроить его к чалой кобылке. Воспользовавшись заминкой, он прошептал:

— Скорее всего, стрелок сидит за дальним утесом. Тот служит ему отличным прикрытием и кроме того блокирует нам путь к отступлению. — Англичанин выпрямился в седле и, уже не таясь, объявил: — С тропы противника не теснить, обгону никак не мешать!

— Согласна, — кивнула Мадлен, опасаясь, что стрелок не один, но стараясь не выдать волнения. В конце концов, перекрестный огонь опасен не только для беглецов, но и для тех, кто стреляет. Она понимала, что это слабое утешение, и зашептала, тыча для отвода глаз кнутовищем в наиболее крупные валуны: — Нам надо вместе пройти опасное место. Старайтесь не удаляться от меня более чем на корпус. И следите внимательно, не сверкнет ли где проволока или…

— Ружейное дуло, — договорил Троубридж и приосанился вскинув пухлую ручку. — Вы совершенно правы, мадам. — С этими словами он всадил шпоры в бока гнедого и громко гикнул, отпуская поводья.

Мадлен хлестнула кобылу кнутом, чтобы та взяла с места в галоп, и пригнулась пониже. Гнедой успел уйти вперед на два корпуса, его следовало нагнать. Горячий ветер ударил в лицо и внезапно сорвал с наездницы шапочку. Та, зацепившись лентой за шею хозяйки, сделала в воздухе пируэт и упала на морду кобылы. Чалая жалобно взвизгнула и прыгнула в сторону, а гнедой тем временем уносился все дальше. Мадлен вновь подхлестнула кобылу, та наддала, сокращая разрыв. Подставляться под пули разумнее вместе, чем поодиночке: кому-то может и повезти. Прическа Мадлен растрепалась, длинные волосы облепили лицо, лезли в глаза. Вдали и чуть справа бурой зловещей махиной дыбилась роковая скала, она все росла в лучах яркого солнца. Троубридж махнул кнутом в ее сторону и что-то прокричал, но Мадлен не расслышала что: мешали свист ветра в ушах и топот чалой.

И тут прогремел выстрел.

Троубридж пошатнулся и с жутким воплем рухнул на переднюю луку седла, инстинктивно обхватывая руками конскую шею. Гнедой всхрапнул и помчался во весь опор, запаниковав от выстрела и запаха человеческой крови, заливавшей его правый бок. Мадлен закричала, пытаясь подогнать свою чалую, но та и так выжимала из себя все, что могла. Жеребец, уносящий на себе раненого седока, удалялся.

Снова грохнули выстрелы, их было два. Чалая кобыла упала на землю и забилась, истошно визжа. Всадница, вылетев из седла, покатилась по мелкому щебню. Она катилась, как кукла, ибо вторая пуля задела ее, оставив на лбу длинную ссадину, теряющуюся в растрепанных волосах. Мадлен не почувствовала удара, но контузия лишила ее возможности двигаться. Она была в полном сознании, когда замерла на горячих камнях с лицом, обращенным к беспощадному солнцу.

Кое-как поднявшись на ноги, кобыла увидела жеребца и поскакала за ним, обезумев от страха и боли. Ей удалось продержаться с минуту, потом чалая перешла на шаг и зашаталась, сотрясаясь от приступов кашля. Колени злосчастной лошади подкосились, и она во второй раз упала, чтобы уже не встать. Высоко в небе появился первый стервятник. Влекомый безжалостным ветром пустыни, он неумолимо снижался, описывая большие круги.

Четырежды Троубридж был близок к падению, но руки его инстинктивно сжимались, и он удерживался в седле, мотаясь из стороны в сторону, чем приводил в исступление своего жеребца. Охваченный ужасом конь хрипло дышал, его шкура потемнела от пота, а из ощеренной пасти толчками шла пена. Но, несмотря на жару и усталость, гнедой продолжал бежать. Сердце животного стучало так бешено, что тело наездника сотрясали толчки.

Впереди забелела дорога, за ней темнели орошаемые плодородные земли, их омывал Нил. Троубридж сознавал все это, а также и то, что руки у него затекли — наверное, из-за нелепой позы. Что за глупость, сидеть в седле, прижимаясь к шее коня, словно ты обезьяна. Он даже рассмеялся, но почувствовал во рту привкус крови. Что-то произошло, что-то очень серьезное, и Троубридж это понимал. Бок болел так, словно его проткнули чем-нибудь раскаленным, а руки и ноги почти не слушались. Кажется, над ним нависла опасность, огромная, даже смертельная. И не только над ним, но и над мадам де Монталье. Мадам де Монталье? Мадам де Монталье? Он должен… что-то… что же он должен?

Наконец он вспомнил — и закричал, но уже не от боли, а от внутренней муки. Мадам де Монталье рядом нет. Она ехала сзади. Потом прогремели выстрелы. Только тут Троубридж понял: он ранен. И словно в подтверждение этого заключения боль в ране усилилась. Убийственная, беспощадная, она принялась рвать его бок, будто дикая кошка — зубами, когтями. А мадам де Монталье осталась одна. Господи, подумал он, пытаясь нащупать поводья, чтобы сдержать бег гнедого, иначе тот мог загнать себя до смерти. Господи, пожалуйста, дай мне продержаться ровно столько, чтобы послать ей помощь. Позволь мне это. Только это. А после я с радостью предстану перед тобой, обещаю. Он повторял это снова и снова, цепляясь за поводья и подбирая их под живот, пока наконец жеребец не перешел на усталую рысь.

Сколько времени конь тащился к реке, Троубридж не знал, ибо сознание то покидало его, то возвращалось. Наконец вдали послышались голоса, потом крики. Он попытался поднять голову, но на это уже не было сил. Он попытался позвать на помощь, но из горла вырвалось только мычание. Он почувствовал, что его окружили какие-то люди, услышал местную речь, а чуть позже французские и, слава Богу, английские восклицания.