— Прекрасно. — Отклик был более чем ледяным.
— Хорошо, — пробормотал Жан Марк, пятясь к выходу и не зная, что бы придумать в свое оправдание. — Хорошо. Рад был служить вам, мадам. — Он ушел, а Мадлен осталась стоять, глядя в пустой дверной проем, освещенный полуденным солнцем.
* * *
Письмо Алена Бондиле к Ямуту Омату в Фивы.
«Мой дорогой друг!
Я договорился с университетским начальством об еще одной выплате судье Нумаиру, вдвое превышающей предыдущую, но его аппетиты растут. Не представляю, как это урегулировать и уповаю только на вас. Подскажите, что можно сделать, не ставя никого в неловкое положение.
Кувшинчик, который вам передадут с этим письмом, найден возле одного из недавно обнаруженных сфинксов с бараньими головами. Поверхность его малость повреждена, но в том, что это древняя вещь, нет никаких сомнений. Однако, поскольку я не могу точно определить, к какому веку относится сей сосуд, у меня нет причин включать его в число экспедиционных находок. Буду очень рад, если вы соблаговолите принять этот дар в знак нашей дружбы.
Да, я обдумал все, о чем мы беседовали в прошлую встречу, и понял, что ваши замечания очень точны. Согласен, что мадам де Монталье весьма привлекательная молодая особа, и полностью разделяю ваше недоумение по поводу ее пребывания на раскопках. В то же время я не могу не признать, что она готова щедро платить за возможность работать с нами и до сих пор ведет себя безукоризненно — и как исследователь, и как финансист. Откровенно говоря, я поначалу не был уверен, что она тут задержится, но мадам де Монталье пересидела два наводнения; думаю, пересидит и третье. Я покривил бы душой, если бы не сказал, что и в другом вы правы… Ее присутствие здесь и впрямь вносит в мое душевное состояние некоторый разлад. В ней много достоинств, притягательных для разумного человека, пусть даже женатого, как я, например, но мне дали ясно понять, что мои надежды более чем иллюзорны и что никто не закроет глаз на мое супружество, даже если о нем позабуду я сам. Меня раздражает мысль, что она охотится за этим чертовым немцем, успевая при этом благосклонно кивать толстяку-англичанину, который от этого просто млеет и разве что не пускает слюну.
Короче, подчас я довольно сильно расстраиваюсь, а это мне ни к чему. Нужно как-то переменить существующее положение. Возможно, следует поручить Гиберу тайком за ней последить. Дополнительная информация о мадам, полагаю, поможет мне обставить своих конкурентов; впрочем, один из них практически безобиден (я слышал, как земляки за глаза называют его „толстой плюшкой“). Не думаю, что он стремится к чему-то большему, чем полудетские заигрывания, а это ей вскоре наскучит. Эскулап с его добропорядочными манерами и немецкими взглядами на отношения между полами — вот заноза, какую не вытащишь сразу. Я даже подумываю, не принять ли мне мусульманство, чтобы иметь возможность вступить в еще один брак, ибо, боюсь, на меньшее наша красотка не согласится.
Хочу также сообщить, что с недавнего времени меня интригует наш общий приятель Пэй. Он говорит, что обнаружил кое-то ценное, но где именно, не указывает, утверждая лишь, что раскопки велись в недозволенном месте и что там ничего больше нет. Мальчик вскоре намерен показать мне добычу. Всю, как он говорит, то есть три статуэтки, но я полагаю, что еще одна-две у него припрятаны про запас. Впрочем я на то не в претензии, пусть встает на ноги. Человеку свойственно заботиться о себе.
Ваша благодарность за те вещицы, что я прислал вам, излишне велика. Это мне следует благодарить вас за постоянное и своевременное урегулирование моих трений с властями. Без вашей помощи нас тут связали бы по рукам и ногам, и потому я искренне полагаю, что вы имеете право на равную со мной долю — уж если не в обретении научных регалий, то в каком-то материальном эквиваленте.
Буду рад участвовать в трехдневном празднестве, которое вы намеренье устроить по случаю подъема воды. Думаю, что возможность отвлечься от монотонной работы, наслаждаясь счастьем общения с вами, приведет в восторг и моих коллег.
Что до мадемуазель Омат, то позвольте заверить: ваша дочь делает поразительные успехи. Чем больше она старается, тем лучше ей все дается. И на сегодняшний день, я уверен, вы могли бы представить свою девочку в любом парижском салоне без опаски, что кто-то посмотрит на нее свысока. Мадам де Монталье оказалась превосходной наставницей, хотя я более восхищен ученицей. Можете не волноваться на ее счет.
Не окажете ли вы мне честь, посетив меня послезавтра, ближе к закату? Я буду дома, и мы сумеем без помех обо всем переговорить. Уточним наши планы, а также обсудим, что делать с судьей Нумаиром, вернее, с его настойчивыми стремлениями перейти все границы разумного в наших с ним отношениях.
С искренним уважением,
профессор Ален Бондиле.
16 мая 1827 года, Фивы».
ГЛАВА 3
Халат был в крови — от воротника до подола, как, впрочем, и рукава, закатанные выше локтей, и словно покрытые ржавчиной руки. Но он не обращал на это внимания. Он стоял, прислонившись к стене, и тупо смотрел в ночное пространство.
— Господин доктор, — позвала Яантье.
— Что? — спросил он отрешенно.
— Я беспокоюсь. Вы чересчур быстро покинули лазарет.
— Он умер, — бесстрастно произнес Фальке.
— Он был тяжело ранен, — сказала Яантье. — Его нельзя было спасти.
— Будь у меня подходящее оборудование, я мог бы справиться.
— У него были сломаны ребра и повреждены легкие, — спокойно продолжила Яантье. — Если бы вы и вытащили его, то все равно ненадолго. В этой стране инвалиды не выживают. — Она помолчала, потом тем же тоном сказала: — Приехала мадам де Монталье.
Фальке отвернулся.
— Она хочет поговорить с вами, — не отступалась голландка. — Я обещала ей вас найти.
— Я не могу сейчас с ней говорить. — Он оглядел свои руки.
— Так ей и сказать? — спросила Яантье.
— Да. Именно так.
Голландка ушла и через минуту передала Мадлен слова доктора, а от себя добавила:
— Смерть землекопа — большой удар для него. В последние пять дней мы потеряли четырнадцать пациентов. Этот случай был самым сложным. — Она кивнула, указывая на двери приемного помещения. — Теперь, когда всем известно, что здесь открыт лазарет, люди идут к нам потоком. Доктор Фальке сбивается с ног. В этом году у нас вдвое больше больных, а помогают ему только я и Эрлинда. — Яантье слегка приосанилась. — Но я не жалуюсь.
— Хотя у вас есть на то все основания, — сказала Мадлен, и взгляд ее сделался жестким. — Как получилось, что он здесь один?
Яантье в раздумье сцепила на животе пухлые пальцы.
— Сюда должны были приехать еще два врача и три медсестры. После того как мы обустроимся. Но одно дело — сказать, что ты будешь там-то и там-то, и совсем другое — сдержать свое слово. Отчеты доктора, посылаемые в Европу, лишили его коллег храбрости. Один испугался заразы, другого не пустила родня. Конечно, куда приятнее сидеть где-нибудь в Тюбингене. — Она развела руками. — Трусы и есть трусы, вот что я вам скажу.
— А что же медсестры? — поинтересовалась Мадлен.
— О них ничего не известно. Ни одна не приехала. — Голландка поморщилась. — Мы пытаемся как-то помочь. Делаем все возможное, но этого мало. И всегда будет мало.
Те же чувства, наверное, испытывал и Сен-Жермен, глядя на несчастных, валяющихся во дворе Дома Жизни, подумала вдруг Мадлен и дотронулась до запястья голландки.
— Велите кому-то из слуг подменить вас, а сами ступайте-ка отдыхать. Вы устали не меньше доктора Фальке.
— Времени нет. — Яантье повернулась, чтобы уйти.
— И никогда не будет. Вы должны научиться выкраивать его для себя, — строго сказала Мадлен и спросила: — Где мне искать доктора?
— В старом саду. — Яантье помрачнела. — Если кому и нужен отдых, то это ему. Он окончательно измотался.
