Лицо Фальке расплылось в знакомой, преображающей весь его облик улыбке. Он распахнул боковую калитку и с глубоким поклоном пропустил гостью в сад.

— Еще одна порция древних отваров? — Врач указал на корзинку и, не дожидаясь ответа, крепко обнял Мадлен.

Та, когда у нее появилась возможность дышать, рассмеялась.

— В какой-то степени, да. — Она с сожалением повернулась, размыкая кольцо его рук. — Во всяком случае, секрет их изготовления восходит к временам фараонов. Это вот средство заживляет ссадины и царапины, а то, что рядом, унимает сыпь, вызванную укусами насекомых. Раствором из третьей бутылки можно лечить распухшие десны, в четвертой содержится бальзам, применяемый при ожогах, но им нельзя натирать вокруг глаз. — Мадлен протянула корзинку Фальке. На ней было кисейное, расшитое золотом платье, высокий, отделанный жемчугом ворот которого облегала кружевная косынка.

— И все это приготовлено по рецептам, найденным в недавно обнаруженном храме? — спросил Фальке, предвидя ответ. В последние полгода Мадлен сумела его убедить, что маленький храм служил некогда лазаретом, хотя коллеги посмеивались над ней. — Когда наконец ты ознакомишь меня с ними? — наверное, раз в двадцатый спросил он.

Мадлен тяжело вздохнула.

— Почему ты все время на этом настаиваешь?

— Потому что лишь наблюдаю, как идет процесс исцеления, никак не участвуя в нем. — Фальке повертел в руках одну из бутылок. — Что входит в этот бальзам?

Мадлен снова вздохнула.

— Очень многое.

Он легонько встряхнул корзинку.

— Пойми, я чрезвычайно благодарен тебе. Говорю это совершенно серьезно, Мадлен. Все, что ты сюда носишь, облегчает страдания многим, но я хочу знать, как это происходит и почему. Разве это не ясно?

— Я вполне тебя понимаю, — кивнула Мадлен, решив, что пришла пора потихоньку сдавать позиции, хотя не очень-то понимала, как отнесется к этому Сен-Жермен. — Так и быть. Я сделаю что смогу и предоставлю тебе кое-какие рецепты, но помни… это очень древние средства. Понадобится время для их досконального изучения.

— Я терпелив.

— Пропорции, указанные в текстах… не всегда точны.

— Тем не менее эти лекарства действенны, — сказал Фальке и, поскольку они подошли к дому, распахнул дверь, ведущую в ту его часть, где он обитал. — Я скучал по тебе, Мадлен.

Она только кивнула.

— Пойми, я не всегда с уверенностью могу утверждать, что правильно понимаю древние письмена. Слишком уж в них все зыбко и неоднозначно.

Он улыбнулся.

— Прости, дорогая. У тебя куча забот, а тут еще я. И все же мне радостно видеть, как ты подходишь к проблеме. Ты ведь не просто пытаешься заставить прошлое заговорить — ты хочешь найти в нем то, что пригодилось бы нам. Скажи, разве ты врач? Нет. Но ты мне помогаешь. А другие суют руки в брюки и воротят носы. Они бегут ко мне с чирьями, а потом обо мне забывают. Они говорят, что интересуются прошлым, а сами считают, что в жизни древних народов не было никаких значимых достижений. — Фальке остановился и посмотрел на Мадлен. — Я часто перечитываю «Годы странствий Вильгельма Мейстера». Лично для меня эти странствия начались лет десять назад. Я восхищаюсь Гёте. Думаю, у меня самого не нашлось бы отваги уйти из уютного отчего дома. Он дал мне напутствие и, если хочешь, толчок.

Мадлен не рассмеялась лишь из боязни обидеть оратора, однако заметила:

— Но твой обожаемый Гёте преспокойно сидит сейчас дома.

— Он занят серьезной работой, — без тени иронии откликнулся Фальке. — Здесь, в пустыне, он бы понапрасну растратил себя. Его ум — величайшее из сокровищ, так и не познанное никем до конца.

— А ты, значит, не занят серьезной работой? — спросила Мадлен и поспешно продолжила, не давая Фальке заговорить: — Не могу выразить, как я благодарна судьбе за нашу встречу, и все же я предпочла бы, чтобы ты избрал для своей практики не египетскую, а, допустим, баварскую глушь. Неужели на родине для тебя не хватило бы дела? Неужели ты не сумел бы внести свой вклад в медицину, не подвергаясь при этом смертельному риску?

— Женская логика, — отмахнулся возбужденный дискуссией эскулап. — Как бы я изучал болезни этого края, оставаясь в Германии, а? — Он рассмеялся, распахивая перед спутницей еще одну дверь.

— А надо ли их вообще изучать? — спросила Мадлен, входя в большую гостиную. — Кстати, в твоих покоях кто-нибудь бодрствует?

— Сейчас час ночи, — напомнил Фальке. — Прислуга вся спит. У главных ворот сидит сторож, который тоже наверняка видит сны. Раньше лишь Яантье засиживалась допоздна, но теперь ее со мной нет, и мне помогают пришлые египтянки. Они днем работают, а на закате уходят, чтобы не нарушать местные законы.

Мадлен изумленно уставилась на него.

— На это имеется разрешения судьи Нумаира?

Фальке потер щетинистый подбородок.

— Да я его и не спрашивал, — с нарочитой беспечностью сказал он.

Мадлен застыла на месте.

— Ты действительно не обращался к нему? Я правильно поняла?

Фальке поставил корзинку на сундук возле окна.

— С какой стати мне к нему обращаться? Он бы опять потребовал денег, которых у меня совсем мало, а после начал бы вымогать еще и еще. Деньги нужны на лекарства. Ни на что другое я тратить их не могу.

— Но нанять мусульманок — ты ведь их нанял? — без разрешения — значит своими руками создавать себе трудности. Как, впрочем, и им. — Мадлен прикоснулась к его руке. — Не хочу волновать тебя, Фальке, но послушай меня: спрячь подальше свою гордость, раскошелься и заплати судье столько, сколько он спросит, иначе последствия окажутся прос… — Она запнулась на полуслове, увидев, что он ее вовсе не слушает, а разглядывает окно, превращенное ночной тьмой в высокое зеркало.

Фальке смущенно рассмеялся.

— Гляди. Ты должна стоять вот где. — Он показал рукой, куда надо смотреть. — Но тебя там нет.

— Просто так падает свет, — пробормотала Мадлен, лихорадочно пытаясь придумать, чем бы отвлечь его от окна.

— Нет, тут дело не в свете. Видишь, позади тебя находится резная доска. По всем правилам, мы не должны ее видеть, но мы ее видим. Как замечательно… — прошептал он, словно боясь развеять волшебный мираж. — Отражения нет вообще.

— Иллюзия, — отмахнулась Мадлен, испытывая неловкость.

— Нет, это нечто иное. Ты ведь об этом мне уже говорила… о переменах в твоей сущности и так далее, но я, признаться, не очень поверил тебе.

— Я говорила, что в тысяча семьсот сорок четвертом году умерла, — намеренно жестко сказала Мадлен, — а через сутки воскресла. Теперь ты мне веришь?

— То, что я вижу, вполне убедительно, — хмыкнул с нарочитой иронией Фальке, показывая тем самым, что он ничуть не взволнован, хотя это было не так. — Но… немного ошеломляет.

— Пустое, — уронила она. — Воспринимай это как часть меня, вот и все.

— Да, разумеется… Так, наверное, и нужно, — пробормотал врач, — однако… Однако я в жизни ничего такого не видел, — заявил озадаченно он.

— Считай, что это мой единственный недостаток. — Мадлен старалась не смотреть на окно. Она так и не смогла свыкнуться с отсутствием своего отражения в зеркалах. Попытки вглядеться в них обычно заканчивались приступами сильнейшего головокружения.

— Нет, это все-таки удивительно, — пробормотал Фальке и, подавшись вперед, поскреб стекло кончиком ногтя. — А если бы кто-нибудь подошел к окну с той стороны, он бы тебя увидел?

— Конечно. Точно так же, как ты видишь меня. — Мадлен положила голову ему на плечо. — Не думай об этом. — Потянувшись губами к его шее, она тихо спросила: — Ты отведешь меня в спальню?

— Разумеется, нет, — возмутился наигранно Фальке, но все-таки спрятал глаза. — Разве такое возможно в порядочном доме? Ты ведь не хочешь, чтобы нас обвинили в распутстве. Я перенес подушки в кладовую, где хранятся всякие травы. Вполне безопасное место.

— Да, действительно. Кому придет в голову, что оно просто создано для любовных свиданий? Ведь даже если нас там увидят, мы всегда сможем сказать, что занимались приготовлением снадобий, — поддела своего чересчур щепетильного кавалера Мадлен. — Правдоподобно, не правда ли, и очень логично?