— Матч отменили, — небрежно сказал Кит.

— Почему?

— Вопрос, блин, в моей готовности.

— Что?

— Да так, связано, блин, с повреждением пальца.

— Что случилось? Она сидела по-турецки?

— Ладно, замнем.

— Я все равно пойду.

— Что ж, мы, блин, живем в свободной стране, — единственный раз слова Кит более или менее соответствовали действительности.

— Ты заглянешь позже?

Кит повесил трубку, даже не ответив «может быть». Вернувшись к стойке, он увидел Гая.

— Приветствую, Кит.

— Здорово, приятель.

Кит ощутил нечто такое, что ему доводилось ощущать нечасто: смущение. Точнее сказать, он, возможно, и ощущал бы его — смущение, — когда бы располагал досугом. Смущение довольно редко обременяло Кита: книга под названием «Кит и смущение» оказалась бы очень короткой книгой — она, собственно говоря, закончилась бы странице на второй или третьей… Он поднял взгляд. Гай взирал на него с выражением жалостливой привязанности.

— Требования, — сказал Кит. — Обязанности, что ты принужден исполнять. Все эти требования. А ты так ограничен во времени…

Гай кивал.

— А событьице-то немаленькое, — сгибая свой метательный палец, проговорил Кит. — Ну, ты-то разбираешься, глубоко копаешь.

Гай по-прежнему кивал. Казалось, он готов согласиться с любым предположением, какое бы ни выдвинул Кит.

— Да, — продолжал Кит, — событие немаленькое. Уж за это-то я отвечаю. Ты будешь там завтра? Да, будешь, какой тут разговор. Слышь, приятель, ты не мог бы оказать мне одну услугу?

— Разумеется.

— Пригласи туда Ники.

— Разумеется.

— Николь. Мне, видишь ли, не по зубам.

На мгновение оба они облокотились на стойку, совершенно одинаково, как равные. Потом Кит рассеянно произнес:

— Этой кошатины у меня как грязи.

К ним подошел Джон Дарк, продажный коп — грязнотца неопределенного рода. Кит заказал выпивку для всех троих: он кое-что задолжал Дарку за улаживание дела Телониуса. Но все обернулось еще большей фигней. Мгновенно — или почти мгновенно — имя Телониуса выпрыгнуло из файла с данными по ДНК. И тут то же самое приключилось с Китом. Тупость с его стороны, да и только: на крошках от пирога со свининой была его, Кита, слюна. Ради пирогов со свининой Кит немало бы сделал, Кит черт знает что совершил бы во имя пирогов со свининой; но идти ради них в тюрьму, уж это, он полагал… увольте, это уж чересчур! Они втроем с полчаса провели за обсуждением трудностей, которые неизбежно встают перед «Рейнджерами» и которые те вынуждены преодолевать, чтобы преобразовать превосходство в воздухе в забитые голы. После этого разговор вдруг перешел на тему обескураживающего спада посещаемости матчей в первые месяцы сезона.

— Это просто-таки разрывает вам душу, — сказал Дарк со всегдашней своей веселостью. — А ведь может стать и того хуже. Что сегодня поутру видали вы на телеэкранах? План действий при чрезвычайной ситуации! Частичная эвакуация Центрального Лондона!

Кит посмотрел в сторону, а Гай — вниз.

— А как тогда с «Рейнджерами», а? — смеялся Дарк. — Если эту вот кучку народу эвакуировать? Сдвинуть эту вот кучку? Да они, туды их растуды, просто мечтают об этом.

В дверь просунул голову Шекспир и помахал рукой. Кит сказал, что он на минутку. Снаружи, под фонарным столбом, стояли Ужастик и Правдивец. Все они сгрудились вокруг, когда он, развернув обрывок газеты, поднес его содержимое к свету.

— Они, что ли? — спросил Кит.

— Они, конкретно, — сказал Правдивец.

— И что, хороши?

— Из спортзала, — сказал Ужастик. — Анаболики, блин.

— А у меня из-за них буферов или чего еще не появится?

— Нипочем, — сказал Правдивец. — Лучше станешь метать, вот и все.

— А почем штука?

На самом деле, конечно, на уме у того было только Китово выступление в полуфинале. Но Кит принял один стероид в тот же миг, не сходя с места (остальные два приберег на завтрашнее утро, следуя косноязычным указаниям Правдивца), — и отправился испытывать его на Триш Шёрт.

На следующий день, незадолго до полудня, Гай покинул Лиззибу, которая молча и методично, один за другим, обгладывала початки отварной кукурузы, и не спеша пошел вниз по лестнице, то и дело кивая полузнакомым няням или сиделкам. Войдя во вторую гостиную, он без энтузиазма окинул взглядом бутылки с виски и бренди, запертые в свои хрустальные шкафчики. Перейдя в другую комнату, в гостиную первую, такую обширную, так мало используемую, он уселся за рояль и попробовал исполнить нечто, не требующее особых усилий, — хорошо ему знакомое (Concerti Grossi), а несколькими минутами позже, к собственному изумлению, пришел к выводу, что это произведение его более не привлекает. По пути наверх он увидел еще одну новую нянечку, смуглую, экзотичную, безмятежно расслабленную. Произошло, как видно, некое негласное послабление правил, касающихся хорошеньких нянь. Ведь когда вокруг так жарко, а солнце, льющееся в окна, висит так низко, весь дом обретает атмосферу роскоши, пропитанной дурной славой, — роскоши томной, довоенной. Няни эти появились на рынке труда совершенно неожиданно и всего две-три недели назад; что ж, Хоуп тотчас всех их сцапала. В этакое время, думал Гай (хотя такого времени никогда еще не было), девушек, возможно, охватывает атавистическая тяга — оказаться в каком-нибудь огромном доме. В какой-нибудь огромной пещере.

Хоуп была в спальне — она, присев к туалетному столику, причесывалась. Каждый раз, как он теперь с нею где-нибудь сталкивался, перед ним во мгновенной вспышке проносилась вся их совместная жизнь, как будто их брак был неким непоправимо идущим ко дну пловцом. Ему все-таки стало немного легче (хотя это было недостойное чувство), когда он увидел, что на ней теннисная форма. Динк давно перестал появляться у них так часто, как хотелось бы.

— На игру идешь? — спросил он. — С Динком?

— Все корты до шести закрыты. Что это с ними со всеми творится? Почему они не работают?

— Никто вообще не работает. Не замечала? Стройки заморожены. Все стоит… Лиззибу что, беременна?

Она резко обернулась к нему: весь овал интеллектуального ее лица полон был возмущения и холодности — в равной мере и того и другого.

— Я так, просто недоумеваю. Не ее объем меня удивляет, но то, как она ест. Как одержимая. Сейчас она там пробавляется кукурузными початками. Около девяти в минуту. Мне вообразилась электрическая пишущая машинка.

— У нее просто такая манера есть. Есть — это вообще благое дело, следовало бы и тебе попробовать.

Гай, привалившись к дверному косяку и сунув руки в карманы, блуждал взглядом по коридору.

— Он сегодня хоть немного поспал? И все-таки… он взбудоражен, — сказал Гай, что было излишним: ни от чьего слуха не ускользнул бы рев, бесспорно принадлежавший Мармадюку, и то, как стучит об пол его кроватка, — ярость этого стука никогда не переставала поражать. — Его сегодня прогуливали? Думаю, я мог бы с ним пройтись.

— Не надо, девочки скоро его заберут.

— А мне хотелось бы с ним погулять… Что? Да нет, просто — хотелось бы…

Это, конечно, было нелепой ложью, но Гаю нужен был телефон. Не для того, чтобы позвонить Николь, с которой он и так увидится вечером (когда будет сопровождать ее на Китов матч). Нет, ему надо было позвонить в офис, Ричарду. Он сегодня уже трижды говорил с Ричардом — весьма обстоятельно (и настоятельно), — так что не хотел теперь ввергать домашних в еще большую тревогу. Вот ведь что еще кроется в обмане: ложь преступная бросает тень и на невинную ложь. И звезды на твоем небе тускнеют все больше и больше.

— Ты думаешь, что там, на улицах, сейчас безопасно?

— Конечно, там все в порядке.

Теперь он столкнулся с задачей полностью снарядить Мармадюка для выхода в город — полностью, с ног до головы, одеть ребенка, который будет беспрерывно сбрасывать с себя все, что бы на нем ни появлялось. Гай снял с него подгузник, в отчаянии вмял его в горшок.