— Это ложь! У меня есть один друг, который меня никогда не покинет.

— Вы правы, — сказал шотландец. — Во мне вы найдете брата.

— Кричтон! — вскричала Джиневра. И голова ее бессильно упала на грудь.

— Она умерла! — вскричал в испуге шотландец. — Удар был слишком силен. Это я убил ее.

— Нет, монсеньор, — печально ответил Руджиери, — ее мучения еще не кончились. Позволите вы мне, пока она без чувств, перенести ее в монастырь Святого Элуа?

— Я в затруднении, я не знаю, как мне лучше поступить, — отвечал шотландец, широко шагая взад и вперед по комнате. — Козьма Руджиери, — продолжал он, вдруг остановившись перед астрологом. — Как отца я тебя жалею. Но твоя жизнь, по твоему собственному признанию, была бесконечной цепью измен. Ни с Богом, ни с людьми, ни с врагами, ни с друзьями ты не был прям и честен. Я не могу доверять тебе.

— Монсеньор, — отвечал Руджиери, — я не заслуживаю ваших упреков. Клянусь моей душой, не заслуживаю! Исполните мою просьбу — и вы найдете меня послушным и готовым во всем служить вам, откажете мне — и пытка не вырвет у меня ни одного слова.

Кричтон пристально взглянул на астролога.

— Хорошо, — сказал он, — ты пойдешь, но не один. Тебя будет сопровождать человек, на верность которого я могу положиться.

— Как вам будет угодно, монсеньор, — отвечал Руджиери. — Я и не помышляю о бегстве.

— Не выходи отсюда, пока я не возвращусь, — продолжал шотландец, — если ты дорожишь своей жизнью и безопасностью своей дочери.

Астролог отвечал утвердительно, и Кричтон готов был выйти, когда был остановлен криком Джиневры.

— Не покидайте меня! О! Не покидайте меня! — вскричала в отчаянии молодая девушка. — Вы обещали не оставлять меня.

— И я сдержу слово, — отвечал шотландец, возвращаясь. — Я ухожу только на минуту и оставляю вас человеку, который будет вам надежной защитой, — вашему отцу.

— Его-то я и должна более всего бояться! — вскричала Джиневра, вырываясь из объятий астролога и бросаясь к ногам Кричтона. — Если бы не он, я не была бы теперь опозоренным навеки существом. Без него я не была бы совершенно недостойна вашей любви, без него я могла бы умереть, повторяя ваше имя, без него… О! Сеньор, вы его не знаете! Его сердце развращено, он сговорился с этим презренным Винченцо, чтобы погубить меня! Спасите меня! Спасите меня от него!

— Джиневра, — сказал шотландец, нежно ее поднимая, — ваш ум смущен страданиями. Гонзаго мой пленник. Он не может вам более повредить.

— Увы! — вздохнула Джиневра, отворачивая лицо от шотландца, — даже он будет теперь презирать меня.

— Его кровь смоет нанесенное тебе оскорбление, — сказал Руджиери твердым голосом. — Рука, которую ты отталкиваешь, отомстит за тебя!

— Поклянись же! — вдруг вскричала Джиневра, обращаясь к нему.

— Клянусь! — торжественно отвечал астролог.

— Памятью моей матери?

— Памятью твоей матери! Клянусь положить все свои силы на его погибель, — отвечал Руджиери.

— Я умру довольная! — вскричала Джиневра, со слезами бросаясь на грудь Руджиери. — Отец, прости меня так, как я тебя прощаю!

— Дитя мое! — прошептал Руджиери, прижимая ее к сердцу. — О! Если бы душа твоей матери могла видеть нас сверху, я чувствую, что она не отказала бы мне в прощении.

— Сеньор Кричтон, — сказала Джиневра, освобождаясь из объятий отца и робко опуская глаза, — я хотела бы также получить ваше прощение.

— Прощение? В чем, Джиневра?

— В том, что я осмелилась вас любить.

— Скорее я должен просить у вас прощения в том, что внушил вам, сам того не зная, страсть, которая была для вас роковой.

— Вы меня жалеете?

— От всей души.

— Тогда я умру счастливой! — вскричала Джиневра. С этими словами она схватила кинжал шотландца и погрузила бы его в свою грудь, если бы ее рука не была удержана отцом.

— Так это-то твоя любовь? — печально произнесла девушка, выпуская из рук кинжал. — Хорошо, — прибавила она горько, — я буду жить, но это будет только во имя большого горя, большого позора!

— Ты найдешь убежище в стенах монастыря.

— Никогда!

Едва успела она произнести эти слова, как в галерее послышались поспешные шаги и в комнату вбежал Блунт.

— Нам изменили! — вскричал он. — Принц на свободе. Стража сложила оружие, повинуясь приказанию королевы.

— Гонзаго на свободе! Приказы короля отвергнуты, а я здесь! — вскричал с гневом Кричтон, обнажая шпагу. — Руджиери, охраняй свою дочь.

— Всякое сопротивление напрасно, — сказал Блунт. — Иначе я не вернулся бы с пустыми руками. Замок наполнен людьми герцога Неверского.

— А!

— Готов конвой, чтобы сопровождать принца по дороге в Мантую. Он уже сел в носилки.

— Проклятие! Но он не уйдет от меня, — вскричал Кричтон, — даже его собственные люди не осмелятся противиться приказам короля.

— Вы ошибаетесь, шевалье Кричтон, — сказал Андреини, появляясь вдруг на пороге комнаты, — имея приказ королевы, они осмелятся на все. Именем моего господина, принца Винченцо, я требую, чтобы мне выдали эту девушку.

— Прочь! — отвечал Кричтон в бешенстве.

— Солдаты! Сюда! — вскричал Андреини.

В ту же минуту выход из комнаты был загражден группой солдат и концы дюжины алебард были направлены в грудь Кричтона.

— А! Святой Андрей! — яростно вскричал шотландец. — Приказываю вам именем короля сложить оружие под страхом обвинения в измене!

— Во имя королевы, стойте твердо! — отвечал Андреини.

При помощи Блунта Кричтон хотел было уже проложить себе дорогу шпагой, как вдруг его остановил крик Руджиери.

С появлением Андреини к Джиневре вернулись все ее ужасы, и она, вырвавшись из рук отца, бросилась на алебарды, желая избавиться от жизни, становившейся для нее тяжелым бременем.

Но, избежав воображаемой опасности, несчастная бросилась навстречу действительной гибели. В ту минуту, когда она кинулась на смертоносные алебарды, Андреини поспешно схватил ее и с торжествующим смехом унес сквозь расступившиеся ряды солдат.

— Задержите его, пока я дойду до принца, — крикнул он солдатам, — а потом пусть он, если захочет, едет по дороге в Мантую.

— На помощь! — вскричал Кричтон, заставляя солдат отступить перед силой своего напора.

— Все напрасно, монсеньор, — сказал ему Руджиери, — я потеряю мое дитя. Но возмездие не уйдет от них. В Лувр! В Лувр!

Некогда в Лувре было несколько подземных темниц, в которых содержались государственные преступники. В одну из них и был брошен Флоран Кретьен. Лишенный утешения, которое он находил в дни бедствий в целительном бальзаме Священного писания, старик проводил последние дни своей земной жизни в горячей молитве.

Уже близилось время, назначенное для казни, когда вдруг отворилась дверь и тюремщик ввел в келью женщину в маске и тотчас же молча вышел.

— Это вы, дочь моя? — спросил Кретьен, увидев, что вошедшая остается безмолвной и неподвижной.

— Да, — отвечала Эклермонда (а это была она), снимая маску, — я боялась помешать вашей молитве.

— Подойдите, — сказал проповедник, — ваше имя присутствовало в моих молитвах. Пусть ваш голос вместе с моим будет возноситься к престолу милосердия. Мои минуты сочтены, каждое мгновение дорого. Мне надо дать вам много советов. Но прежде всего я хочу призвать благословение Неба на вашу голову.

Эклермонда опустилась на колени и со слезами на глазах приняла последнее благословение старика. Но едва проповедник начал давать своей духовной дочери наставления, которые он считал необходимыми, как дверь снова открылась и тюремщик, введя человека, закутанного в широкий плащ, вышел так же бесшумно, как и вошел.

— Он пришел! — вскричала Эклермонда.

— Палач? — спросил спокойным тоном Флоран Кретьен.

— Нет, шевалье Кричтон, — отвечала принцесса.

— Он здесь! — вскричал Кретьен, и доброе лицо его слегка омрачилось.

— Он здесь для того, чтобы сказать мне последнее прости, — вздохнула Эклермонда.