— Он в руках Екатерины Медичи, — продолжал Кричтон.

— А документы? — поспешно спросил король Наваррский.

— Также в руках ее величества, королевы-матери.

— Проклятие! — вскричал Бурбон.

— Слава Богу! — вскричал Генрих III.

— Флоран Кретьен осужден на сожжение, — продолжал шотландец.

— Простите ли вы теперь самого себя, государь? — спросил вполголоса Росни.

— Прочь! — вскричал Генрих Наваррский, в бешенстве топнув ногой о землю. — Ventre-saint-gris! Как раз время упрекать!

— Ваше величество, — продолжал он, обращаясь к Генриху III, — я уверен, что вы отмените это несправедливое решение. Кретьен не виновен ни в чем.

— Исключая ересь, брат мой, а это самая ненавистная и непростительная вина в наших глазах, — отвечал Генрих III. — Наша мать действовала сообразно нашим желаниям и в интересах истинной веры, осуждая этого гугенотского проповедника искупить смертью свои преступления против Неба, и, если необходимо наше подтверждение, мы дадим его немедленно.

— Да здравствует обедня! — закричали придворные.

— Вы, слышите, брат мой? — сказал, улыбаясь, Генрих III. — Таковы чувства всякого доброго католика.

— Как! Вы хотите нарушить ваши собственные Законы, государь? — спросил Бурбон. — Помните, что вы обещали вашим протестантским подданным?

— Hacreticis fidis non sarvanda est, — отвечал холодно Генрих III.

— Из этого следует, что ваше королевское слово, данное вами относительно освобождения принцессы Конде, не связывает нисколько вашу податливую совесть? — поинтересовался Бурбон.

— Докажите, что она принцесса, и мы сдержим наше слово, хотя бы она и была еретичкой, брат мой. Представьте нам доказательства, и, я повторяю вам, она будет освобождена.

— Ваше величество может теперь спокойно обещать это, — сказал с презрением Бурбон.

— Если я предоставлю вам эти обязательства до полуночи, сдержите ли вы ваше слово, ваше величество? — спросил, подходя к королю, Кричтон.

Генрих, по-видимому, был в затруднении.

— Вы не можете теперь отступить, государь, — шепнул ему герцог.

— Но, кузен, — отвечал вполголоса король, — мы скорее готовы лишиться короны, чем Эклермонды, а этот шотландец одолеет самого дьявола.

— Но он не одолеет Екатерины Медичи, государь, — сказал герцог, — я предупрежу ее.

— Что же скажете, ваше величество? — спросил Бурбон.

— Наше слово уже дано, — прозвучал ответ.

— Этого достаточно, — произнес, удаляясь, шотландец.

В эту минуту появился виконт Жуаез.

— Вот письмо от ее величества, королевы-матери, — сказал он, подавая Генриху запечатанную записку.

— Черт возьми! — вскричал король, пробежав глазами послание. — Мы действовали слишком поспешно, кузен, — сказал он, обращаясь к герцогу Неверскому. — Ее величество, наша мать, советует нам обращаться с Беарнцем как можно любезнее.

Герцог пожал плечами.

— Это еще не все, — продолжал король. — Она советует нам возвратить ему его шпагу.

— И ваше величество, конечно, исполнит ее желание.

— Ну уж нет, кузен.

— Вспомните о прекрасной Эклермонде, государь.

— Ах да! Вы правы, кузен, — поспешно ответил Генрих. — Это имя заставило нас мгновенно решиться. Мы не знаем, насколько можно доверять вашей истории о рождении этой прекрасной особы. Очень может быть, что все это правда. Но правда это или ложь, ясно одно, что, если мы хотим преуспеть в наших намерениях, мы должны теперь, более чем когда-либо, повиноваться беспрекословно требованиям нашей матери.

— Совершенно справедливо, государь.

— Наша страсть растет от препятствий, которые она встречает, и мы не должны пренебрегать никакими средствами, чтобы достичь нашей цели.

— Первым шагом к этому будет примирение с Беарнцем.

— Это нетрудно устроить, — отвечал Генрих III. — Его гнев так же легко утихает, как и пробуждается. Вы увидите, как легко мы его укротим.

— Подойдите к нам, брат мой, — продолжал он дружеским тоном, приближаясь к Генриху Наваррскому, — мы вас оскорбили и спешим загладить нашу несправедливость.

— Государь! — вскричал Бурбон, бросаясь навстречу Генриху.

— Вашу руку, брат мой.

— Это рука еретика, государь.

— Все равно, это честная рука, и мы хотим ее пожать. Не отнимайте ее, брат мой, мы хотим, чтобы весь наш двор заметил, что мы с вами в дружбе.

— Да здравствует король! — закричали придворные. Этот крик был повторен тысячью голосов.

— Мы лишили вас вашей шпаги! — продолжал Генрих III. — Мы не можем потребовать от шевалье Кричтона вашего подарка, поэтому мы просим вас принять взамен нашу шпагу, — прибавил он, снимая с себя шпагу, эфес которой был украшен бриллиантами, и отдавая ее королю Наваррскому. — Обещайте нам только не обращать ее против французов.

— Я буду носить ее для вашей защиты, — отвечал Бурбон. — Доброта вашего величества не позволяет мне ни минуты сомневаться в вашей искренности, но я был бы очень рад узнать, кому я обязан такой внезапной переменой в ваших чувствах.

— Особе, помощи которой вы вовсе не заслуживали, — отвечал с улыбкой Генрих III, — нашей матери.

— Ей? — вскричал Бурбон.

— Простите нам недостойный прием, который мы вам оказали. Мы были захвачены врасплох вашим появлением и невольно ощутили некоторые опасения, которые это письмо совершенно рассеяло. Мы постараемся исправить нашу ошибку.

— Подарите мне жизнь Флорана Кретьена — и мы квиты, государь.

Эти слова снова повергли в смущение Генриха.

— Его жизнь в руках нашей матери, — сказал он, — обратитесь к ней. Вы с ней, по-видимому, в лучших отношениях. Мы никогда не становимся между ее величеством и предметом ее гнева. Однако постойте! Если вы можете убедить Кретьена отречься от его ереси, мы вам отвечаем за его жизнь.

— Если так, вы подписали его приговор, государь, — сказал, удаляясь, Бурбон.

— Что ты думаешь об этой перемене? — спросил он у своего советника.

— Мне она не нравится, — отвечал Росни. — Дружба этого презренного Ирода опаснее, чем его вражда. Но вы ему доверились?

— Волей-неволей, — сказал Бурбон.

— Как мы сыграли нашу роль, кузен? — спросил Генрих III у герцога Неверского.

— Великолепно, государь, — отвечал герцог.

— Вы льстец. Но нам надоел этот разговор. Приведите сюда нашего пленника и его собаку.

— Берегись, кум, — крикнул Шико, — ты найдешь эту собаку не такой безобидной, как Беарнского медведя.

Блунт, переносивший со стоическим хладнокровием насмешки и удары солдат, сыпавшиеся на него во время беседы двух монархов, был приведен наконец к Генриху III.

Друид следовал за ним так близко, как только позволяла длина веревки, на которой он был привязан.

— Государь, — заметил Жуаез, — прежде чем отдать этого преступника палачу, я полагаю, следовало бы расспросить его о причинах его дерзких действий. Я думаю, — продолжал он вполголоса, наклоняясь к королю, — что у него было какое-то поручение к Беарнцу. В этом случае может быть удастся узнать от него что-нибудь важное.

— Мы попробуем, дитя мое, — отвечал Генрих III, — но мы сомневаемся в успехе. Взгляните на этого человека и скажите мне, способен ли он испугаться угроз. Он скорее погибнет, чем станет изменником.

Слова короля оправдывались. На все вопросы Блунт отвечал молчанием или односложными звуками.

— Отведите его в Шатлэ, — сказал раздраженным тоном Генрих III, — и пусть его подвергнут пытке.

— Она ничего у меня не вырвет, — твердо отвечал англичанин.

— Я найду средство заставить его говорить, — заметил виконт. — Я знаю, чем на него можно подействовать.

И он шепнул несколько слов на ухо королю.

— Да, вы правы, — сказал, смеясь, Генрих, — но не доводите дело до крайностей.

— Позвольте мне действовать, государь, — сказал Жуаез. — Возьми свою шпагу, — прибавил он, обращаясь к солдату, державшему Друида, — и при каждом отказе этого изменника отрубай по конечности у его собаки.