Эти слова, произнесенные резким и раздраженным тоном, произвели на всех сильное впечатление.

Сен-Люк и д'Эпернон, обнажив шпаги, приблизились к королю. Бурбон вскрикнул и поднял руку к эфесу шпаги, но его рука была силой удержана бароном Росни.

— Вспомните, государь, — сказал вполголоса барон, — священную клятву, которую вы дали вашим подданным и Богу. Один только ложный шаг, и ваши подданные останутся без главы, ваша религия — без защитника.

— Quos deus vult perdere prius demental! — крикнул Шико.

Кричтон не тронулся с места и только внимательно следил за всеми движениями короля Наваррского.

— Должны мы повторить наш приказ? — спросил Генрих III.

— Нет, государь, — отвечал Бурбон. — Я выведу шевалье Кричтона из затруднения. Вот моя шпага, шевалье.

Шотландец взял шпагу из его рук с глубоким поклоном.

— Сохраните ее, — сказал Бурбон, — вы не должны краснеть, нося ее.

— Я краснею потому, что вынужден взять ее, государь, — отвечал Кричтон, с трудом побеждая овладевшее им волнение.

— Теперь — к нашему другому пленнику и его собаке! — сказал Генрих III.

— Стойте, государь,. — вскричал Бурбон. — Прежде чем прекратить этот разговор, я должен открыть важную тайну. Я хотел сообщить ее вам одному, но поскольку вы отказываете мне в разговоре наедине, я вынужден объявить ее открыто.

В эту минуту Генрих III случайно взглянул на герцога Неверского. Этот последний был, без сомнения, взволнован и, приблизившись к королю, сказал ему напыщенным тоном:

— Государь, я думаю, лучше было бы положить конец этому разговору.

— Мы думаем иначе, кузен, — отвечал Генрих, любопытство которого требовало удовлетворения. — Я, пожалуй, отважусь остаться с ним наедине несколько минут, — сказал он вполголоса. — Он ведь обезоружен.

— Нисколько, государь, — отвечал герцог. — У него остался еще кинжал.

— Да, это правда, — заметил Генрих III, — и он хорошо умеет им пользоваться, как мы уже видели. Его сила также значительно превосходит нашу, и, хотя вид у него открытый и добродушный, все-таки будет благоразумнее не доверять ему. Говорите, брат мой, — продолжал он громко. — Мы с нетерпением хотим услышать вашу тайну.

— Ваше величество принуждает меня решиться на это, — гордо сказал Бурбон. — Я охотно избавил бы вашу мать от позора, которым покроют ее мои слова.

— Неужели вы потерпите такое нахальство, государь? — возмутился герцог Неверский, кажущийся смущенным и взволнованным словами короля Наваррского.

— Не обращайте на это внимания, кузен, — отвечал Генрих III. — Наша мать только посмеется над его словами.

— То, что я попросил бы, — продолжал Бурбон, — того я теперь требую. Во имя моего кузена, Генриха I Бурбона, принца Конде, особу которого я здесь представляю, я требую освобождения его сестры, которую содержит пленницей в Лувре королева Екатерина Медичи.

— Господи! Брат мой! — вскричал Генрих III. — Вы самым странным образом ошибаетесь. В Лувре нет никакой пленницы.

— Не спорьте с ним, государь, — шепнул герцог Неверский, облегченно вздохнувший при последних словах Генриха Наваррского. — Обещайте ее освободить.

— Это обстоятельство намеренно скрывали от вашего величества, — сказал Бурбон.

— Хорошо, брат мой, — отвечал Генрих III с притворным добродушием. — Если ваши слова справедливы, мы даем наше слово, что принцесса будет свободна.

При этих словах у Кричтона вырвалось радостное восклицание. Но, когда король взглянул на него, глаза шотландца были устремлены на шпагу Бурбона.

— Прибавьте также к этому, государь, — продолжал Бурбон, — что принцесса может тотчас же оставить Лувр. Мой конвой может проводить ее к Генриху Конде.

— К чему такая поспешность, брат мои? — спросил Генрих III недоверчивым тоном.

— Потому что, — отвечал Бурбон, — пока принцесса во власти Екатерины Медичи, ее жизнь и честь в опасности.

— Берегитесь клеветать на нашу мать, — сказал король с горячностью. — Это черное обвинение.

— Оно высказано среди дня, перед лицом всего вашего дворянства, государь, и не останется без доказательств.

— И без вознаграждения тоже, — прибавил Генрих III, нахмурив брови. — Продолжайте, брат мой.

— Я солдат, государь, а не придворный, — продолжал Бурбон. — Я редко менял стальную кирасу на шелковый камзол, мой грубый язык не знает льстивых фраз. Ваше величество должны помнить, что сами принудили меня произнести это обвинение публично. Я готов ответить королеве-матери за мои слова и доказать их справедливость. Но вы дали мне слово, что принцесса будет свободна, этого достаточно.

— Что мы должны думать об этой тайне? — спросил король герцога Неверского.

— Что его наваррское величество лишилось разума вместе с осторожностью, — отвечал герцог. — Я настолько пользуюсь доверием королевы Екатерины Медичи, что могу утверждать, не колеблясь, что не существует никакой принцессы!

— Вы уверены в этом, кузен?

— Как в существовании вашего величества, как в присутствии этого Беарнского медведя.

— Вы доставили нам большое облегчение. Мы начинали уже опасаться, что каким-нибудь образом скомпрометированы.

В это время Беарнец разговаривал со своим спутнииком.

— Ты будешь командовать этим конвоем, Росни, — прошептал он, — и ты скажешь принцу Конде, что..

— Я не оставлю вашего величества ни для принца ни для принцессы, — прервал его Росни.

— Как так?

— Не бросайте на меня сердитых взглядов, государь. Я могу при случае быть так же упрям, как и ваше величество.

— Так оставайся со мной, мой верный друг, — сказал Бурбон, пожимая руку своего советника, — пусть наши недавние ссоры будут забыты. Я тебя прощаю.

— Когда ваше величество получит свое собственное помилование, будет время распространить его и на меня, — сурово отвечал Росни.

— Шевалье Кричтон, — сказал Бурбон, неохотно отворачиваясь от своего советника, — вы хотели бы конвоировать принцессу Конде к ее брату?

От этого предложения лицо шотландца покрылось краской.

— Ваше величество уже назначили меня начальником вашей свиты, — отвечал он с неестественным спокойствием. — Я не могу исполнять сразу две должности.

— А мы не можем не согласиться с вами, — сказал Генрих одобрительным тоном. — Брат мой, — продолжал он, обращаясь к Беарнцу, — если вы найдете принцессу, то мы берем на себя задачу найти конвой.

— Отлично! — вскричал король Наваррский. — Моя задача будет скоро решена. Смотрите! — прибавил он, указывая на королевскую галерею.

— Смотреть? На кого?.. Не хотите ли вы сказать…

— В царице турнира, прекрасной Эклермонде, ваше величество видит сестру Генриха Конде, мою кузину, вашу кузину.

— Смерть и проклятие! Вы бредите, брат мой. Эклермонда — принцесса Конде? Может ли это быть? Вы, конечно, не ожидаете, что в таком деле мы можем поверить одному вашему слову, не требуя доказательств?

— У меня есть доказательства, государь. Доказательства, которые не оставят ни малейшего сомнения у вашего величества.

— Давайте их, брат мой! Давайте! — вскричал Генрих Ш, дрожа от волнения.

— Прикажите вызвать сюда Флорана Кретьена, проповедника реформаторской религии и наставника принцессы Конде. Он владеет этими доказательствами.

— А! Вы думаете, что мы более поверим этому еретику, чем словам нашей матери? — вскричал в раздражении Генрих III. — Пусть он остерегается приближаться к нам. На Гревской площади есть топор, на Пре-о-Клерк костер, а на Монфоконе — виселица. Мы предоставляем ему выбор, это единственная милость, которой может ждать от нас этот неверный еретик, этот гугенот.

— Я согласен разделить его участь, если он не представит доказательств, — отвечал Бурбон. — Велите привести его.

— Пусть будет так, — сказал Генрих III, словно внезапно решившись на что-то.

— Ваша стража должна искать его в подземельях Лувра, — произнес Кричтон. — Он пленник.

— Пленник? — повторил, вздрогнув, Бурбон.

— Пленник! — весело отозвался Генрих.