В то же время благородные вина, которыми беспрерывно наполнялись стаканы, начали производить свое действие. Глаза блестели, языки отяжелели, обращение потеряло последнюю сдержанность. Один Кричтон не принимал участия во всеобщем опьянении.

— Клянусь Богом! — вскричал король. — Мой храбрый шотландец, вы что-то сегодня не в своей тарелке. Вы не находите улыбки для прекрасной дамы, вы не удостаиваете вашим вниманием ужин Берини, а Вилькье и ваш собрат Ронсар скажут вам, что он не без достоинств, вы совершенно забыли бокал Самсона, хотя его сиракузское вино способно превратить кровь в пламя. Прошу вас, попробуйте его. Ваше задумчивое лицо мало гармонирует с веселыми лицами наших сотоварищей. Пусть ваши мысли искрятся, как наше вино, как прекрасные глазки, нас окружающие, потопите ваше отчаяние на дне бокала.

— Превосходное предложение, государь, — сказал д'Эпернон. — Кричтон или влюблен, или ревнует, а быть может, то и другое вместе. Он не ест, не говорит, не пьет, признаки — неопровержимые.

— Ба! — возразил Жуаез. — Он потерял или любимого сокола, или лошадь, или тысячу пистолей в игре, или…

— Он думает о своей дуэли с маской, — добавил Сен-Люк. — Он исповедался, приобщился, и священник наложил на него на эту ночь пост и покаяние.

— В таком случае, он потерял ужин, который, как красота Брантома, имеет все потребные качества, — сказал Вилькье с набитым марципанами ртом. — Я сожалею о нем.

— Или он потерял аппетит, — добавил Ронсар, — без которого ужин в Лувре немыслим.

— Или забыл рифму, — сказала Ториньи, — что очень легко может придать поэту печальный вид. Что вы об этом думаете, господин Ронсар?

— Или потерял сарбакан, — сказал Шико.

— Или щелкушку, — закричал Сибло.

— Или предмет, менее важный, чем то и другое, — любовницу.

В ответ на это замечание раздался всеобщий смех.

— Довольно насмехаться, — сказал король, смеясь вместе со всеми. — Кричтон немного печален, естественно, что его утомили сегодняшняя утренняя ссора и его упражнения в бальной зале. Однако же мы уверены, что он не совершенно лишился голоса и подарит нам одну из своих очаровательных круговых песен, которыми он привык оживлять наши ужины.

— Песню! Песню! — повторили гости, смеясь еще громче прежнего.

— Моя сегодняшняя песня нисколько не будет соответствовать вашему пиру, государь, — грустно отвечал Кричтон. — Самые веселые мои мысли покидают меня.

— Ничего, — возразил король, — будь ваша песня мрачна сколь угодно, она все-таки придаст пикантность нашему празднику.

Тогда голосом, не выражавшим ни малейшей склонности к веселью, Кричтон начал рассказ о трех знаменитых оргиях: о пире Атрея и Тиеста, о пире, данном жестоким Домицианом римским патрициям, и о пире, на котором Борджиа приказал отравить Зизима или Джема, сына Магомета II, за триста тысяч дукатов, обещанных ему Баязидом, братом злополучного оттоманского принца. На последнем стихе этой мрачной баллады Генрих воскликнул:

— Слава Богу! Нам нечего бояться подобного окончания нашего праздника. Гости имели бы полное право ужасаться при виде наполненных стаканов, если бы по окончании банкета им предстояло проснуться в Елисейских полях. Вы должны доказать нам противное, кавалер, или мы можем подумать, что наши пиры ужасают вас не менее пиров Борджиа. Вы не откажетесь выпить полный стакан кипрского вина.

— Он не откажет в этом мне, — сказала Маргарита. — Луазель, подайте мне бокал.

Паж принес золотой бокал.

— Наполните его, — сказала Маргарита.

Вино было налито.

— За наш союз! — прошептала она, выпивая вино.

— Пью за ваше здоровье, государыня, — отвечал Кричтон, приподнимая в свою очередь бокал.

Глаза Маргариты были устремлены на него. Она заметно побледнела.

— Что это такое? — вдруг воскликнул Кричтон, ставя на стол бокал, не прикоснувшись к нему губами. — Яд Борджиа проник и сюда.

— Яд? — повторили все приглашенные с изумлением и ужасом, вскакивая с мест.

— Да, яд, — повторил Кричтон. — Посмотрите, красный безоар в этом перстне стал так же бесцветен, как опал. Это вино отравлено.

— Я пила его, — сказала Маргарита задыхающимся голосом. — Ваше робкое сердце обманывает вас.

— Против некоторых ядов существуют противоядия сударыня, — сказал Кричтон строгим голосом. — Нож Паризада был намазан ядом только с одного конца.

— Принесите венецианский стакан! — вскричал Генрих. — Он уничтожит или подтвердит мои подозрения. Клянусь Богом, кавалер Кричтон, вы раскаетесь, если ваше обвинение неосновательно.

— Дайте венецианский стакан, — сказал Кричтон. — Я охотно подвергаюсь последствиям этого испытания.

Стакан был принесен, он имел форму колокола, был легок, прозрачен и самого чистого хрусталя. Кричтон взял его и вылил в него свой бокал.

В течение секунды не было видно никакой перемены. Потом вдруг вино зашумело и запенилось, стакан разлетелся вдребезги.

В эту минуту глаза всех обратились на королеву Наваррскую.

— Займитесь ею, — сказал Генрих, притворяясь равнодушным. — Позовите Мирона, он уж поймет, в чем дело. — И король прошептал несколько слов на ухо де Гальду. — Прекрасные дамы и вы, господа, — продолжал он, обращаясь к гостям, которые казались пораженными ужасом, — это происшествие не должно прерывать нашего празднества. Самсон, ты с этой минуты обязан пробовать все наши вина. Вина! Вина!

Бледные, испуганные лица дам свидетельствовали о силе впечатления, произведенного этим событием, и потребовалась вся любезность и все внимание кавалеров, чтобы возвратить им прежнюю веселость. Вскоре разговор оживился и снова стал разнообразнее.

Каждый гость хвастался своей удалью в битвах, своим уменьем управлять лошадью, своим искусством в стрельбе из пистолета, своей ловкостью в поединках на кинжалах или рапирах, одним словом, своим превосходным знанием теории и практики дуэли, что неизбежно должно было привлечь внимание к предстоящей битве Кричтона. Разговор начинал принимать очень оживленный оборот, множество предположений было высказано по поводу положения и имени таинственного противника Кричтона. Дамы были чрезвычайно этим заинтригованы, и сама Эклермонда выказывала явные признаки душевной тревоги, как вдруг, — словно для удовлетворения их желаний, — предмет их разговоров — черная маска — появился у входа в столовую.

Генрих немедленно приказал, чтобы его впустили, затем незнакомца провели к месту, оставленному Маргаритой Валуа, так что он очутился рядом со своим противником. Это положение не было приятно ни тому, ни другому, но было уже поздно исправлять ошибку, и Генрих, смеясь, извинился.

— Я отнюдь не имел намерения нарушать удовольствие от ужина вашего величества, — сказала маска в ответ на извинения короля, — и не желаю заслужить порицаний от ваших храбрых дворян, позволив себе вторично оскорбить одного из них, которого я уже раз вызвал на поединок. Я не имею привычки изменять своему слову, государь, но я прошу вас извинить меня за то, что злоупотребляю вашим терпением. Я пришел сюда не ради того, чтобы принять участие в вашем празднестве. Мое посещение имеет другую причину.

— Клянусь небом, мой кузен, — отвечал Генрих, смотря с изумлением на маску. — Если вы пришли сюда не ради нашего празднества, то какой же счастливой случайности обязаны мы вашим присутствием?

Маска бросила беспокойный взгляд по направлению Кричтона. Шотландец тотчас же встал.

— Я стесняю вас, мессир, — сказал он, — вы можете говорить с большей свободой, когда я оставлю ужин!

— Нет, этого не этого не будет! Клянусь Богородицей! — вскричал Генрих, вставая и очень любезно приглашая Кричтона снова занять свое место. — Если чье-либо удовольствие должно быть нарушено, то это наше. Мы к вашим услугам, кузен, хотя мы вынуждены заметить вам, что вы избрали странное время для вашей деловой аудиенции.

Сказав это, король с сожалением встал и подошел к амбразуре ближайшего окна.