— Я вас любил еще дольше, Маргарита, — отвечал Генрих взволнованным голосом, — и я исполню ваше приказание. Но не сравнивайте меня с убийцей Вито.

— Я не могу порицать вашу недоверчивость, шевалье, — сказала королева, принимая прежний нежный и ласковый тон. — Если бы я сделала вид, что люблю человека, которого я никогда не видела, черты и имя которого мне неизвестны, я солгала бы, я бы вас обманула. Но в вашем голосе есть что-то такое, что внушает мне доверие. Я вам не колеблясь раскрыла все тайны моей души. Как благородный рыцарь вы их не выдадите. Повинуйтесь моей просьбе, и я исполню мое обещание. Вы требуете залог моей искренности. Вот это победит все ваши сомнения.

С этими словами она сняла с шеи жемчужное ожерелье, блеск которого соперничал с ослепительной белизной ее кожи.

— Это подарок Генриха Наваррского, — сказала она.

— Черт возьми! — вскричал король. — Его подарок?

— В день нашей свадьбы. Теперь он ваш.

— Если бы Генрих Наваррский предвидел такую судьбу этого ожерелья, он скорее отрезал бы себе руку, чем дал бы его вам.

— Что вы говорите?

— Извините, ваше величество. Я имею странную привычку ставить себя на место других, и в эту минуту я вообразил себя на месте вашего доверчивого супруга.

— Довольны вы этим залогом? — спросила с нетерпением королева.

— Вы уступаете его без сожаления?

— Без малейшего. Я пожертвовала бы моей жизнью, отдала бы мое королевство на алтарь возмездия, а вы думаете, что я не решаюсь расстаться с подарком человека, которого я никогда не уважала. Однако не заблуждайтесь и не думайте, что этот залог не имеет никакой цены. Это моя судьба! С ним вы можете требовать исполнения моего обещания или, — прибавила она изменившимся голосом, — погубить меня. Довольны ли вы?

— Дайте мне это ожерелье.

— Снимите ваш шлем, я сама повяжу его. Идите на арену! Смерть изменнику и позор неверной жене!

— Да, — отвечал король, снимая шлем и устремляя суровый взгляд на Маргариту. — Примите на себя ваши собственные слова. Позор неверной жене!

— Генрих! — вскричала королева. — Сжальтесь! Сжальтесь!

— Молчите! — сказал король. — Вот мое возмездие.

Маргарита сделала страшное усилие, чтобы побороть свое волнение, но силы изменили ей, ноги подкосились, и она упала без чувств на руки ла Ребур, вовремя подоспевшей ей на помощь.

— Дай мне твой платок, моя милая, — сказал Генрих, обращаясь к ла Ребур, — он будет моим залогом вместо этого опозоренного ожерелья. Теперь твою руку, нет, твои губы. Мы скоро увидимся опять.

— Желаю успеха вашему величеству, — сказала ла Ребур, провожая глазами короля. — Поздравь меня, Ториньи, — прибавила она, увидев входящую флорентийку. — Мои надежды исполнились.

— Каким образом? — спросила Ториньи.

— Тс! Ее величество приходит в себя. Эта новость не для ее ушей.

— Он ушел? — спросила Маргарита слабым голосом.

— Он вернулся на арену, ваше величество, — отвечала ла Ребур.

— А мое ожерелье?

— Вот оно.

С этими словами ла Ребур насмешливо показала отвергнутый королем залог.

— Помоги мне сесть в кресло, Ториньи, — сказала королева, оставляя руку ла Ребур. — Если Кричтон будет победителем в этой встрече, попроси Эклермонду прийти сюда. Оставь нас, ла Ребур! Как я ненавижу ее, — прибавила она, оставшись наедине с Ториньи.

— И не без причины, — отвечала многозначительным тоном флорентинка.

Между тем Кричтон, отвечая на вызов короля Наваррского, тотчас же выехал на арену, заставив свою лошадь демонстрировать по дороге грациозные вольты и высокие прыжки.

Воодушевленный восторженными криками и, еще более того, предстоящей встречей с противником королевской крови, обнаружив также, что Бурбон сошел с лошади и исчез в королевской галерее, шотландец подозвал оруженосца и, взяв у него копье, снова помчался по арене.

Ничто не могло сравниться с ловкостью и грацией, с которыми он управлял своей лошадью. Казалось, животное повиновалось его малейшим движениям.

Гарцуя по арене, шотландец бросал в воздух и ловил свое тяжелое копье. Он три раза повторил этот маневр, прежде чем сделал один круг, в конце которого мгновенно остановился, словно окаменел на месте.

Но восхищение зрителей не знало границ при виде того, что за этим последовало. По распоряжению Кричтона на один из столбов ограды было привязано кольцо. Сделав полуоборот, Кричтон снова помчался по арене, бросая и ловя копье, и наконец, на всем скаку сорвал его острием кольцо со столба.

Дамы замахали платками, стражники зазвенели своими алебардами, зрители, окружавшие арену, бросали в воздух свои шляпы и колпаки, но с меньшей ловкостью, чем это делал Кричтон с копьем. Даже королевское окружение шумно изъявляло свой восторг при виде такой необычайной ловкости.

Наконец арена была очищена от посторонних, успевших туда просочиться. Король со свитой занял свой павильон. Маршалы турнира направились к своей трибуне и заглушили крики толпы и звон оружия. Раздались громкие звуки труб, воинственные ноты которых заставили усиленно забиться не одно молодое сердце.

Когда перестали звучать трубы, воцарилось глубокое молчание. Одни только противники и их оруженосцы оставались на арене. Каждый из них с любопытством смотрел на другого. Чувство, воодушевлявшее Кричтона, охлаждалось в Генрихе глубоким осознанием нанесенного оскорбления. Однако открытая и прямая натура Бурбона не осталась чуждой восхищению, которое пробуждал во всех Кричтон. Изумляясь красоте и грации фигуры шотландца, он почти готов был забыть проделки своей супруги. "Ventre-saint-gris! — подумал Генрих. — Вот именно такой человек должен нравиться королевам. Он стоит тысячи изнеженных щеголей как ла Моль или Тюренн. Я мог бы простить ему интригу с Маргаритой. Но тут еще замешана наша кузина Конде, и за это он должен понести наказание. Аа-а!.. В этой лошади сидит дьявол!"

В эту минуту Кричтон опустил забрало и взял копье наперевес, ожидая сигнала к атаке. Генрих последовал было его примеру, но лошадь, испуганная развевающимся над его головой платком, бросилась на арену, несмотря на все усилия всадника удержать ее.

Имея опыт во всех воинских упражнениях, благородный Бурбон был одним из лучших наездников, а его рука была одарена необычайной силой. Но, отягощенный копьем, которое нельзя было бросить, Генрих мог использовать только левую руку для управления лошадью, кроме того, раздраженный ее непослушанием, он старался скорее наказать ее, чем усмирить.

Бешеное животное становилось на дыбы, прыгало взад и вперед и вообще употребляло все силы, чтобы сбросить с себя всадника. Это ей не удалось, но зато и Генрих не мог заставить ее стоять смирно.

В эту трудную минуту, когда король, полный гнева на барона Росни, начал уже терять надежду обуздать лошадь, ему пришла помощь оттуда, откуда он менее всего мог ее ожидать.

Видя стесненное положение Бурбона, Кричтон подъехал к нему и любезно предложил обменяться лошадьми, выражая в то же время полное убеждение, что он сумеет обуздать непокорное животное.

— Клянусь душой Баярда! — вскричал Генрих. — Молва, которая о вас сложена, вполне подтверждается. Ваше предложение достойно лучших времен рыцарства и могло быть сделано более достойному рыцарю, чем я. Соглашаясь на ваше предложение, я чувствую, что признаю этим свое поражение. Во всяком случае, вы победили великодушием. Я не могу лишить вас этой почести отказом.

С этими словами Генрих спрыгнул на землю.

— Может быть, я более искусный всадник, но отсюда еще нельзя признать мое превосходство как бойца, — сказал Кричтон, также сходя с лошади.

— Если вы победите упрямство этого животного, вы совершите подвиг более доблестный, чем подвиг Александра Македонского, — отвечал Бурбон. — Но если вам удастся привести его к барьеру, то берегитесь, я обещаю вам поединок, достойный такого храброго рыцаря.

— О! Конечно, я приму во внимание ваше предупреждение, — сказал Кричтон.