В десятом часу следующего дня внутри Сокола — маленького, но очень посещаемого кабачка на улице Пеликана, который славился великолепием вин и красотой хозяйки, — царили шум и веселье.

Столы ломились от закусок, скамьи — от посетителей.

Меню включало все мыслимые блюда, употреблявшиеся на завтрак в Париже в XVI веке, — от байонского окорока и болонских сосисок до сладкого собачьего супа. Толпа посетителей отличалась разнообразием лиц и характеров, тут были и пьяницы-студенты (французские студенты всегда оказывали большую поддержку кабакам), и клерки, и мушкетеры в кафтанах из буйволовой кожи, и солдаты швейцарской гвардии.

Звон тарелок и бутылок смешивался со смехом и криками веселой компании и короткими, быстрыми ответами прислуги.

Воздух был насыщен запахом табака, или королевской травы, как его называли в то время, перца и чеснока. Стаканы с вином утоляли жажду, которую весьма естественно вызывали соленые закуски, о которых мы говорили, и в это утро было предложено немало тостов в честь прекрасной Фредегонды, божества, царившего в кабачке Сокола.

Сказав, что вина Фредегонды пользовались всеобщим уважением, мы повторили бы мнение всех студентов Парижского университета, карманы которых были еще не полностью лишены необходимого презренного металла. Точно так же, утверждая, что красота хозяйки Сокола вызывала всеобщее восхищение мы лишь повторили бы слова всех веселых ландскнехтов и гасконских капитанов д'Эпернона, пики которых часто прислонялись к дверям кабака.

По этой причине половина пьющего Парижа собиралась в Соколе. Это было местом сбора любителей хорошего вина и женской красоты.

Есть женщины, которые кажутся старыми в молодости и молодеют с годами, к их числу принадлежала и прекрасная Фредегонда. Как и ее вино, она выигрывала, старея. В восемнадцать лет она не казалась такой молодой и привлекательной, как в тридцать восемь. Она была, быть может, немного полна. Но что это значит? Многие из ее почитателей даже считали эту полноту за достоинство, поднимающее в их глазах красоту Фредегонды.

Ее блестящие черные косы, собранные в узел на затылке, ее белый и гладкий лоб, презиравший, казалось, время с его морщинами, ее черные смеющиеся глаза, подбородок с ямочкой и зубы, белые и блестящие, как жемчуг, не оставляли желать ничего лучшего. Она могла бы служить Беранже моделью для его портрета мадам Грегуар, так хорошо соответствовали ей строки, рожденные знаменитым поэтом.

Наконец, подвести итог ее достоинствам можно было одним словом — она была вдова.

Так как Фредегонда, несмотря на свою полноту, обладала тонкой талией и маленькой ногой, то она носила очень узкий корсет и очень короткое платье. Ее более чем подозревали в сочувствии к преследуемым гугенотам, и она старалась изгладить это впечатление, нося на поясе длинные четки с белым крестом Лиги.

В числе посетителей кабака в это утро были: бернардинец, студент Сорбонны, ученики д'Аркура и де Монтегю и еще двое или трое членов этого буйного братства, которое мы на некоторое время упустили из виду.

Эти студенты, усевшись вокруг окорока, достойного Гаргантюа, запивали его мальвазией. В некотором расстоянии находились Блунт и его верный Друид, который, опираясь лапами на колени своего хозяина и фамильярно положив морду на стол, получал на свою долю немалую часть огромного куска говядины, составлявшего завтрак шотландца. Рядом с Блунтом сидел Огильви, возле которого, отодвинувшись насколько позволяла длина скамьи, находился молодой человек, чьи черты нельзя было разглядеть, так как надвинутая на лоб шляпа с широкими полями закрывала его лицо.

Оставив без внимания остальных посетителей, перейдем прямо к солдату, расположившемуся поблизости от хозяйки, с которой он, по-видимому, был в наилучших отношениях.

В его костюме не было ничего примечательного. На нем был кафтан буйволовой кожи, простой темный плащ, остроконечная шляпа с зеленым пером и желтые сапоги с большими шпорами. Сбоку висела длинная шпага.

Непринужденное изящество его манер, огонь его глаз, выражение голоса плохо согласовывались с костюмом простого солдата. Он был высок и хорошо сложен, гордое выражение его загорелого лица указывало на то, что он более привык приказывать, чем повиноваться, он имел вид человека, рожденного побеждать и женщин, и королевства. Уверенный заранее в успехе, он, естественно, никогда не терпел неудач. Фредегонда находила его неодолимым. Ее последний любовник — сержант швейцарской гвардии — неожиданно обнаружив себя в отставке, бесился от ревности и, пощипывая свою бороду, доходившую ему почти до пояса, казалось, обдумывал план истребления счастливого соперника.

Что касается костюма, швейцарец имел неоспоримое преимущество. Его кафтан, затянутый красным поясом, был составлен из синих и красных полос. Один из его чулок был красный, другой — белый, верх его шляпы был украшен красным султаном. Шею окружал огромный шарф, поверх которого его борода ниспадала черным каскадом. Его длинная шпага напоминала собой мавританский меч.

Но ни его разноцветный костюм, ни его борода, ни его жесты не могли обеспечить ему хотя бы одну улыбку Фредегонды. Зато этого вполне достиг непобедимый обладатель буйволового кафтана.

Между тем студенты покончили с мальвазией и громко требовали новой порции вина.

— Э! Королева погреба! Прекрасная Фредегонда! — кричал студент Сорбонны, стуча кулаком по столу, чтобы привлечь внимание хозяйки. — Вина! Красного вина! Оставьте на минуту любовь, вырвитесь из объятий этого воина, как Елена из объятий Париса… Черт возьми, товарищи! Хозяйка положительно глуха сегодня… Пожалуй, турнир окончится прежде, чем мы успеем позавтракать.

— И мы будем так же осрамлены, как вчера на диспуте Кричтона, — прибавил бернардинец. — Сorpo di Вассо! Я истощен, как путешественник в каменистой Аравии. Сжальтесь, Фредегонда! Стаканы, из которых мы пьем, так же удалены один от другого, как третейские оргии. Турнир должен начаться в полдень, а теперь уже десять часов. Ради любви, которую вы питаете к университетским деньгам, поспешите или дайте нам ключи от погреба.

— Арена уже устроена, — вскричал студент коллегии д'Аркура. — Я видел плотников и обойщиков за работой. Весь фасад Лувра, выходящий в сад, блестит шелком и гербами. Зрелище будет великолепно. Я скорее соглашусь не быть бакалавром, чем пропустить его.

— И я тоже, — отвечал студент коллегии Монтегю. — Мы увидим, как Кричтон будет действовать сегодня. Победить словами и шпагой — две разные вещи. В Мантуйском принце он найдет соперника, более опасного, чем наши софисты.

— Ну, без труда достанется ему победа, если он обойдется с Гонзаго так, как обошелся с дюжиной ваших братьев, — заметил Огильви насмешливым тоном.

— А! Вы здесь! — сказал сорбоннский студент. — Я вас было не заметил. Право, кажется, чтобы увидеть шотландца, стоит только произнести имя их святого патрона Кричтона. Впрочем, я рад, что вас вижу, нам надо свести маленький счет.

— Чем скорее, тем лучше, — вскричал Огильви, хватаясь за кинжал и вскакивая со своего места.

— Не прежде, однако, чем я позавтракаю, — отвечал флегматично студент. — Как только я окончу, я, конечно, окажу вам честь перерезать ваше горло. Мы теперь не на улице Ферр, не на Пре-о-Клерк, но в юрисдикции парижского прево и под носом у стражи. Я не имею ни малейшего желания избегать вашего гнева, но я нисколько не желаю быть из-за вас привязанным к позорному столбу на рынке. Итак, прошу вас, сядьте.

— Трус! — вскричал Огильви. — Неужели и пощечина не расшевелит тебя?

С этими словами он хотел было уже ударить своего собеседника, как вдруг между ними бросилась Фредегонда.

— Святой Элуа! — вскричала она. — Ссора в такое время и в моем доме! Я не верю своим глазам. Разойдитесь сейчас же, или я позову стражу. Вы думаете, что это только одни слова? А! Вы увидите. Мэтр Жак, — сказала она, обращаясь к швейцарцу, —это ваше дело. Восстановите порядок.