— Принцесса Конде, — сказал сурово проповедник, — вы должны проститься с ним навсегда.

— Ваша воля исполнится, отец, — отвечала Эклермонда тоном печальной покорности.

— Ваш сан запрещает вам такой неравный союз, даже если бы религиозные убеждения шевалье Кричтона были одинаковы с вашими, — продолжал Кретьен.

— Увы! — прошептала Эклермонда. — Наши верования враждебны, целая пропасть разделяет нас, но наши сердца неразрывно связаны.

— Вы, значит, глубоко его любите, дочь моя?

— Люблю ли я его? — страстно повторила принцесса. — Отец, я надеялась, что вы поддержите мою решимость. Это свидание должно быть последним.

— И я поддержу вас, дочь моя, — сказал добродушно старик. — Подумайте только, что он враг нашей веры, и если вы соединитесь с ним, он помешает вам оказать впоследствии важные услуги преследуемой церкви, что, быть может, будет в вашей власти… Принцесса Конде, обещайте мне торжественно, что вы никогда не выйдете замуж за паписта.

— Эклермонда! — вскричал Кричтон.

— Без колебаний! — сурово сказал проповедник. — Или вы погибли. Обещайте мне!

— Моя душа проникнута протестантской религией, — твердо отвечала принцесса, — и я даю теперь клятву не выходить замуж за католика.

— Аминь! — сказал с жаром Кретьен.

Глубокий вздох вырвался из груди шотландца.

— Шевалье Кричтон, — прошептала Эклермонда, — вы слышали мою клятву?

— Да, — печально отвечал шотландец.

— Выслушайте меня, — продолжала принцесса. — Моя вера, моя любовь, моя благодарность заставляют меня откинуть всякую женскую сдержанность. Я для того и назначила вам свидание здесь, в присутствии моего почтенного наставника, чтобы иметь возможность говорить с вами свободно, чтобы высказать мою любовь в присутствии человека, святые наставления которого сделали меня чувствительной и неравнодушной к слабостям ближних, наконец, для того, — прибавила она, колеблясь и краснея, — чтобы попробовать соединенными усилиями обратить вас в веру, которую я исповедую. Если вы обратитесь, я могу тогда, не поступая против совести и не обращая внимания на мое знатное происхождение, предложить вам мою руку и просить того, кто внушил мне правила веры и смирения, воодушевляющие меня теперь, обручить нас перед Небом.

— Вы говорили голосом вдохновения, дочь моя, — сказал с благосклонной улыбкой Кретьен, — и я не прерывал ваших слов, потому что они истекали из источника мудрости. Я знаю, что ваше сердце принадлежит шевалье Кричтону. Пусть он сбросит с себя рабство, которое над ним тяготеет. Пусть он откажется от заблуждений и идолопоклонничества Рима. Пусть обратит свой могучий ум на служение истинной вере, и ваше обручение не будет отложено ни на минуту.

— Кричтон, — нежно спросила Эклермонда, — это наше последнее свидание, или мы будем соединены навсегда?

— Это наше последнее свидание, — отвечал шотландец тоном отчаяния, — если условием нашего соединения поставлено мое отступничество. Эклермонда, для вас я готов на все жертвы, совместимые с честью, для вас я готов отказаться от честолюбивых мечтаний, которые наполняют мою душу, для вас я буду всем, исключая ренегата, изменника моему Богу. Слава была всегда моей полярной звездой, по которой я направлял мой челнок, слава для меня дороже жизни. Для любви я готов пожертвовать славой, но честь для меня дороже любви.

— Кричтон!

— Слушайте, Эклермонда. Вы принцесса Конде. Вы носите одно из благороднейших имен Франции. Но это не имеет никакого значения для моих чувств. Мое сердце принадлежало вам, когда мы были равны. Мое сердце ваше и теперь, когда между нами неодолимые преграды. Для меня вы не изменились. Для меня вы по-прежнему сирота Эклермонда. Знатность ничего не могла прибавить к вашей красоте, точно так же, как не могла ничего отнять. Связать мою судьбу с вашей — значило бы воплотить самые пылкие мечты моего молодого воображения, дать мне счастье, о каком только может мечтать человек.

— Обдумайте, — сказал Флоран Кретьен.

— Я уже обдумал, — отвечал шотландец. — Не расценивайте мое решение как результат неразумного каприза, если вы тверды в вашей вере, которую я считаю пагубной, ведь я не менее тверд в своей… Я спорил о ее догматах с моим ученым наставником Бухананом, и он не смог поколебать меня. Я католик по убеждению и останусь им всегда, готовый всегда предпочесть смерть отступничеству.

— Если великий Буханан потерпел неудачу в деле вашего обращения, сын мой, то мои усилия должны быть бесплодны, — отвечал, качая головой, проповедник. — Но все-таки я хочу попытаться.

— Это будет напрасно, — твердо сказал Кричтон. — Мое мученичество прошло, ваше приближается. Два раза сегодня подвергался я искушению и устоял. Рука принцессы Конде должна была быть наградой за измену, та же рука служила приманкой, чтобы увлечь меня к погибели.

— Скажите лучше — чтобы направить вас к вечному спасению, — отвечала Эклермонда. — О! Кричтон! Если бы я могла как смиренное орудие божественной воли оторвать вас от погибельной идолопоклоннической религии, в которой вы упорствуете, вся моя жизнь была бы посвящена тому, чтобы высказать вам всю безграничность моей признательности и любви.

— Эклермонда, — печально вскричал Кричтон, — из-за этой религии я оставил дом моих предков, из-за нее я навлек на себя проклятие отца, из-за нее я отказываюсь теперь от всего, что мне дорого.

— Кричтон, вы меня не любите.

— Не искушайте меня, Эклермонда. Мое сердце разрывается, ум мутится, я не могу более выносить этой борьбы. Ваши уста решат мою участь.

— Так будьте моим!

Кричтон вздрогнул.

— Я погиб! — прошептал он.

— Нет, вы спасены, — отвечала принцесса. Станьте со мной на колени перед этим святым человеком.

— Стойте! — вскричал Кретьен. — Этого не должно быть. Мне было бы приятно считать шевалье Кричтона в числе верных слуг истинного Бога, но его обращение должно быть совершено под иным влиянием, чем влияние страстей. Дурные средства не приведут к хорошей цели. Религия, не основанная на убеждении, — лицемерие. Хотя наши убеждения во многом не сходятся, я одобряю постоянство шевалье Кричтона и не хочу пытаться поколебать чем-либо иным, кроме аргументов, которые не позволяет мне употребить краткость моих последних минут. Я должен больше думать о религии, которая может укрепить сердце такого молодого человека в борьбе с искушениями, которых не выдержали бы и старые фанатики.

— Ваша рука остановила мое падение, отец мой, — сказал Кричтон.

— Я этому радуюсь, сын мой, — отвечал проповедник. — Бегите, пока длится ваша решимость. Я не хотел бы подвергаться вашим упрекам. Вы должны расстаться с принцессой, но, я надеюсь, не навсегда. Скоро, может быть, наступит время, когда ваши идеи переменятся, и тогда принцессе можно будет отдать вам руку, не нарушая свою клятву.

Слезы брызнули из глаз Эклермонды, и она упала в объятия Кричтона, не в силах более себя сдерживать.

— Когда я дала эту клятву, — вздохнула она, — я произнесла мой смертный приговор.

— Увы! Я хотел тогда удержать вас, — отвечал Кричтон, — но теперь уже поздно.

— Да, — сурово сказал Кретьен. — Уже поздно. Идите скорее. Вы мешаете мне молиться, я должен приготовиться к переходу в вечность.

— Отец мой, — сказал Кричтон, — я надеюсь, что у вас будет более времени на эти приготовления, чем того хотели бы ваши враги. Ваша жизнь более драгоценна, чем моя, вы можете оказать принцессе услуги, более важные, чем те, которые могу оказать ей я. Живите для нее.

— Вы говорите загадками, сын мой, — сказал с изумлением проповедник.

— Возьмите этот плащ и это кольцо, — продолжал Кричтон, — и ваше спасение обеспечено. Это печать короля. Покажите ее страже, и все двери отворятся перед вами. Не теряйте времени, завернитесь в плащ и идите.

— А вы?

— Не думайте обо мне. Я останусь на вашем месте

— Я не могу принять свободу на таких условиях, сын мой.

— Слушайте меня, отец мой, — сказал с жаром Кричтон. — Вы пойдете не один, Эклермонда будет сопровождать вас. Если она возвратится на маскарад, она погибла.