– Да, прокипятил, купил набор с шампунем и прочим, потом немножко свихнулся и целиком выбрился.

– Ох боже, – рассмеялась она.

Я ей улыбнулся. Все идет прекрасно. Она со мной так мила!

– У меня в наборе есть спрей. Хочешь опрыскать свою комнату?

– Хорошо, – сказала она.

– Хочешь, прямо сейчас принесу?

– Нет… хочу попросить об услуге.

– Все, что угодно. Я для тебя все сделаю. Мне страшно неприятно из-за этой дикости с крабами.

– У меня сейчас жутко плохо с деньгами, – призналась она, неожиданно перейдя на серьезный тон. – В пятницу на ипподроме просадила почти полторы тысячи… Никогда раньше по-крупному не играла, потеряла контроль над собой, началась какая-то лихорадка. Повезло выиграть в двух первых заездах, потом восемь раз подряд проиграла, пошла к банкомату… Пора вносить арендную плату за студию в Бруклине, а у меня денег нет… – Она на секунду остановилась. Попросит взаймы? С удовольствием! – Вчера пришла к себе в галерею. Есть покупатель, которому нравятся мои вещи. А он хочет только одну. Видел фотографию бюста, который я отдала доктору Хиббену. Хочет его купить. За две тысячи долларов. Если продать, все проблемы решатся. Но мне надо получить этот бюст.

– Просто попроси Хиббена его вернуть, – предложил я. – Он поймет.

– Не могу, – возразила она. – Это очень некрасиво бы выглядело. Он член всяких советов, в том числе фонда Поллока-Краснера, который выделяет скульпторам тонны денег. Ему бюст действительно нравится, и если я попрошу его вернуть, то сразу превращусь в прокаженную… Я хочу, чтоб ты его украл.

Это было все равно что удар в желудок и повествование об африканских любовниках. Она непредсказуема и легкомысленна. Я не знал, что сказать. Она требует, чтобы я совершил преступление.

Обязан ли я заплатить такой долг за крабов? Мысли шли кругом. Выпивка, травка. После выпивки и травки не могу трезво думать.

– Не знаю… Меня поймают… Может, я дам тебе две тысячи долларов? Буду счастлив. Без отдачи… в подарок.

– Не надо мне твоих денег, – отрезала она. – Я все продумала. Хочу, чтоб тот самый коллекционер получил мою вещь. Мне это пойдет на пользу. Купит эту, купит и другие.

– Но Хиббен заявит о пропаже… Коллекционер поймет, что она краденая.

– Нет, ведь я ему сама ее передам. Если Хиббен как-нибудь узнает, что она у того самого коллекционера, всегда могу ему сказать, будто сделала еще одну копию с оригинала… А вещь будет даже интереснее, если станет известно о краже другой, хоть никакой копии нет и не было.

Она ненормальная. Я это уже заподозрил, когда слушал историю о терапевте с обложки порнографического журнала, хотя личность ее обманчива. Ава способна казаться здравомыслящей, но теперь видно, что она душевнобольная. Впрочем, это в порядке вещей. В Колонии Роз все душевнобольные. Фактически почти каждый, с кем я познакомился, душевнобольной. Боже мой, до чего тяжело. Попросту невозможно справиться с жизнью.

– Извини… Едва ли я смогу это сделать, – сказал я. – Почему бы тебе самой не украсть? Я настороже постою, если хочешь. – Хотелось помочь, не хотелось отказывать, но я слишком трусливый.

– Я хочу, чтобы ты это сделал. Если меня поймают за кражей собственной вещи, это будет дикость, абсурд. Ты должен это сделать. Ты меня крабами заразил! Знаешь, какая это мерзость?

– Но если меня поймают, посадят в тюрьму… – Тут я понял: возможно, идея не так уж плоха. Черт возьми, это шанс! В любом случае либо я вознесусь на вершину, либо кану на дно – то и другое весьма привлекательно. Если преуспею, верну девушку своей мечты, если потерплю неудачу – осуществлю мечту о растлении, а потом можно будет повеситься в камере. Повеситься в собственной камере абсолютно логично. Сразу оправдаются мои суицидальные наклонности.

– Легко выйдет, – заверила она. – Хиббены двери не запирают. – Подошла, крепко поцеловала меня в губы. Положила мою ладонь на полную грудь. Опустилась передо мной на колени. – Пожалуйста…

Я одновременно ослаб и окреп. Испытывал моральное потрясение, но склонность к браваде и глупым поступкам усилилась. Я стиснул ее грудь и отважно сказал с мужской силой:

– Сделаю.

Почему бы и нет? Ради Авы! Дон Кихот сделал бы для Дульцинеи.

– Нынче ночью, – улыбнулась она. – Тогда завтра я съезжу в Нью-Йорк, коллекционер заберет бюст, Хиббен еще не успеет заметить пропажи… Знаю, дикость, но, по-моему, выйдет.

– Часа в два пойду. Хиббены заснут к тому времени, – сказал я, подписывая свой смертный приговор, или предсмертную записку самоубийцы, или как там это называется, когда понимаешь, что сознательно совершаешь безумство.

Она снова сладко поцеловала меня и повела к кровати. Я лег на нее сверху.

– Хочешь, чтобы я украл там еще что-нибудь? – уточнил я.

В ответ она сунула мне в рот язык. Я был новичком, но преступная жизнь демонстрировала, что в ней есть свои прелести.

Мы быстро разделись, взаимно осматривая голые безволосые тела.

– По-моему, нет шанса снова заразить друг друга? – спросил я.

– Вряд ли.

Ниже пояса она на некий извращенный лад напоминала незрелую девочку, а я – вареного цыпленка с эрекцией.

Я снова ненадолго присосался к носу, но, по ее мнению, нам не стоило заниматься любовью, она беспокоилась, что при моем слишком долгом отсутствии Реджинальд с Аланом угадают правду. Но добавила, что, если я вернусь с головой, мы сможем снова лечь в постель. Я оделся, поцеловал ее на прощание, пообещав:

– Через несколько часов вернусь с головой.

И вернулся на третий этаж к Тинклу и Мангрову. Они жаждали знать, зачем Ава меня вызывала. Я сказал:

– Хочет, чтобы я позировал для скульптуры. Ее заинтриговал мой разбитый нос.

Наряду с некоторыми другими весьма непривлекательными качествами я становился очень хорошим лжецом.

Мангров ушел из комнаты Тинкла около полуночи.

– Спокойной ночи, командор, – сказал я.

– Спокойной ночи, командор, – сказал Тинкл.

– Так держать! – сказал Мангров и вышел.

Я хотел еще подзаправиться виски Тинкла перед выполнением преступного задания, намеченным на два часа ночи.

Мужественно не обмолвился ни словом членам Федерации, собираясь, естественно, действовать в одиночку. Во-первых, нельзя выдать Аву, во-вторых, еще больше не хочется впутывать Мангрова с Тинклом – зная о моих планах, они превращались в сообщников.

Впрочем, я беспокоился, как бы не отключиться и не провалить все дело. Поэтому попросил Тинкла:

– Пожалуйста, время от времени проверяй, не отключился ли я.

– Как же это проверить?

– Спрашивай у меня, не отключился ли.

– Даже если ты отключился, вполне можешь сказать, будто не отключился.

– Правда. Пожалуй, в таком состоянии я особого доверия не заслуживаю. Давай придумаем пароль. Такой, который будет известен только моему неотключившемуся сознанию.

– Откуда мы знаем, что ты сейчас уже не отключился?

– Не думаю, чтоб отключившийся беспокоился, что отключился, – сказал я, чувствуя нараставшую безнадежность. – Такого просто не бывает.

– Может быть… Хотя я иногда во сне знаю, что сплю.

– Ну, даже если я отключился или сплю, просто давай придумаем пароль. Как твое второе имя?

– Спенсер.

– Алан Спенсер Тинкл?

– Да.

– Мне нравится. Таков и будет наш пароль: Спенсер.

– Моя мать считала, что со вторым именем Спенсер я могу стать первым евреем-президентом. Такая у нее была надежда.

– Я должен был догадаться, что ты еврей, – сказал я. – Даже не верится, что мы раньше не догадались о нашем еврейском братстве. Здесь много евреев. Это заведение надо было б назвать колонией Розенберг.