Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Ох боже, – охнула она. – Вы не собираетесь подать в суд на тех, кто на вас наехал?

Распухшая переносица, до тех пор скрытая темными очками, выглядела ужасно, но подживала. Оба глаза в синяках, хотя глупо называть их синяками – разлившаяся под глазами кровь играла довольно богатыми синими, зелеными, даже желтыми оттенками; физиономия до сих пор была тупорылой, хотя уже не лошадиной, а скорее собачьей.

– Знаю, дело плохо, – признал я, – но на самом деле быстро заживает. Пожалуй, не буду предъявлять иск… Машина не пострадала. Меня просто швырнуло на руль. Может быть, даже сам виноват – не пристегнулся ремнем безопасности.

Я соображал с невероятной скоростью. Если бы ничего не сказал, она со временем заметила бы, что автомобиль даже не поцарапан, и заподозрила неладное. Но я себя чувствовал плохо, захваченный лживым витком: одна ложь непременно влечет за собой другую. Поэтому я обычно предпочитаю молчать – это упрощает дело. Есть еще, конечно, правда, но, по-моему, признание в участии в пьяной драке вряд ли произвело бы благоприятное впечатление.

– Дышать не трудно? – уточнила Дорис.

– Нисколько.

– Видимо, носовая перегородка в порядке. Не стану насильно отправлять вас в больницу, но кто-то должен о вас позаботиться. Можем проводить вас в палату неотложной помощи.

– Честно не вижу в том необходимости. Впрочем, если через несколько дней не поправлюсь, обязательно попрошу вас об этом.

Дорис, кажется, отступилась, не собираясь спорить по этому поводу. Я прочел ее мысль: «Пусть эти глупые художники делают что им будет угодно», – и потихоньку начал успокаиваться. Соврал, но выжил.

– Вы очень мужественно держитесь, – заметила она.

– Бедняжка, – добавила бабушка Барбара, а молоденькая Сью, привлекательная студенточка, заворковала без слов.

И я всем им сказал:

– Что ж, мужчине хоть раз в жизни должны разбить нос.

Прозвучало довольно неплохо – раньше об этом я не задумывался, – с приятным легким сексуальным подтекстом, что мне понравилось, особенно когда юная Сью мило, женственно потупила взор.

Я покончил с медицинской картой, получил листок под грифом «Контактные телефоны и адреса для сообщения о несчастном случае», вспомнил дядю Ирвина, который при несчастном случае наверняка посоветовал бы не поддерживать во мне жизнь, отключив от аппаратов жизнеобеспечения, и с некой мрачной радостью нацарапал его имя.

Дорис положила мои бумаги в папку, поговорила по громкой связи с каким-то моим коллегой-художником, играющим в колонии роль встречающего новичков в первый день пребывания. Я надел шляпу, очки, и через две минуты после переговоров с Дорис в офис вошел совсем крошечный тип с копной серебристых волос, необычайно светлыми голубыми глазами, которому предстояло проводить меня в отведенные комнаты. Это был романист, о котором я ничего не слышал, по имени Чарльз Маррин, похожий на симпатичного гнома лет шестидесяти. Мы с ним пожали друг другу руки.

– Большое спасибо, – поблагодарил я Дорис, – что вы меня приняли; страшно хотелось сюда к вам попасть, – после чего обратился к Барбаре и Сью: – Очень рад познакомиться с вами. – И после сего обмена любезностями мы с Маррином покинули офис.

Дживс сидел в машине, я взглядом приказал ему оставаться на месте, понимая, что первая встреча с моим слугой произведет на Маррина странное впечатление, возможно, вселит зависть. Мало кто из писателей может себе позволить завести слугу. Мы с Маррином направились к особняку.

– Где ваш багаж? – расспрашивал он. – Доставили в усадьбу? Вы ехали с вокзала в такси?

– Мои вещи в машине. Я сам в ней приехал. Потом заберу.

– Помогу, если нужно, – предложил он, что было любезно с его стороны, хоть ему не по силам был кофр со спортивной одеждой.

– Ничего, ничего, я сам справлюсь. Очень хочется видеть свое жилище.

На ходу Маррин кратко знакомил меня с распорядком.

Завтрак в столовой с восьми до девяти; обедает каждый сам по себе – ежедневно меня и прочих художников ждет в черной комнате пакет с едой, термос с кофе; ужин подается с половины седьмого до восьми.

– Над чем будете работать? – поинтересовался Маррин, когда мы шли под сводчатыми кронами деревьев. Я шагал, попеременно попадая из тени на солнце, поднял глаза на маячивший впереди особняк – гигантское сооружение из вечного гранита, царившее над миром.

– Над романом, – ответил я на вопрос. – А вы над чем работаете?

– Тоже над романом.

– Сочувствую.

– Приятно познакомиться с коллегой-страдальцем, – улыбнулся Маррин.

– Я скорее коллега-попутчик.[40] Но кто такой попутчик – коммунист или масон? Никак не разберусь. Хотя было бы приятно, если бы писательство было подобно масонству. Хорошо было бы носить символическое кольцо.

– О да, – подтвердил Маррин, окидывая меня ласковым взглядом, возможно ошибочно истолковав восторженное замечание о кольце. Очаровательный Маррин явный гомосексуалист. Снова встал гомосексуальный вопрос!

Я быстро пришел к заключению, что миниатюрная фигурка – рост всего около пяти футов двух дюймов – рано сформировала его сексуальную ориентацию, лишив конкурентоспособности по отношению к женщинам, поэтому он вышел на арену, где мог быть любимым, что вполне понятно. Каждому из нас предстоит найти подходящую арену. Конечно, могли быть другие причины, по которым он предпочитает мужчин, но я часто замечаю, что коротышки становятся гомосексуалистами, и одновременно вижу безумную тягу карликов к женщинам. Очень трудно все это объяснить и вывести определенные заключения о человеческой сексуальности.

Мы вошли в особняк сбоку через черную комнату, которая, несмотря на название, представляла собой красивую деревенскую гостиную с диванами в цветочек, просторными старинными креслами, многочисленными столиками, заваленными литературными и художественными журналами.

– После обеда, – рассказывал Маррин, – люди здесь сидят, читают газеты, играют в скребл, в шахматы, в карты. Телевизоров в Колонии Роз не имеется; некоторые иногда ходят на эспланаду в кино.

– Понятно. – У меня сразу возникло ощущение возвращения в прежние времена и места, где и когда летними вечерами собирались компании за игрой в карты.

В смежной комнате стояли два длинных стола, на одном лежала корреспонденция колонистов, на другом сгрудились старомодные железные фляги с едой и термосы. Маррин нашел мою флягу и термос уже с прикрепленными именными бирочками, что мне страшно понравилось. Все заранее предусмотрено. Я с радостью взял флягу и термос. Маррин повел меня по задней винтовой лестнице. Мы поднялись на один пролет к узкому темному коридору, где располагался мой номер. В усадьбе стояла физически ощутимая тишина – громче шума.

– Это старое служебное крыло, – объяснил Маррин, – вы будете жить тут один, в очень приятном уединении. – Мы шли по коридору с закрытыми дверями справа и слева. – Эти комнаты служат хранилищами, а это ваша личная ванная. – Он указал на комнатку, где стояла старинная ванна на львиных лапах. – Вам повезло, немногие имеют отдельную ванную.

Я действительно чувствовал себя счастливчиком. Разделять с другими места общего пользования всегда катастрофически неприятно. Лучше оставить такой вариант студентам колледжа, солдатам и заключенным – молодым, сильным людям, способным стерпеть тяготы коммунальной жизни.

В дальнем конце коридора находились две смежные комнаты – мои, – спальня и писательский кабинет.

– Не самая уютная обстановка, – заметил Маррин, когда мы стояли в моем будущем кабинете. – При первом визите молодых писателей часто сюда помещают. В главном здании усадьбы есть огромные помещения, но мне всегда нравились две эти маленькие комнатки. Поистине спартанские. Вполне годятся для молодежи.

– А вы где располагаетесь? – спросил я.

– На четвертом этаже, в одной крошечной спальне. Работаю в лесном шалаше. Лишь немногим из нас предоставлен шалаш.

вернуться

40

Попутчиками в годы холодной войны называли сочувствующих коммунистам людей, официально не принадлежавших к Коммунистической партии США.

26
{"b":"139589","o":1}