Падре Михаэлис хоть и вежливо, но возражал против мнения генерала ордена, которое обсуждению не подлежало. Это было неслыханно. Падре Оже побледнел. Падре Лаинес, напротив, нисколько не обеспокоился. Он немного подумал и сказал:

— Это верно. Я неудачно выразился. Я полностью разделяю ваше мнение.

Михаэлис как не побоялся бросить вызов Лаинесу, точно так же не воспользовался своей победой. Ему подобные вещи были чужды. Он ограничился тем, что спросил:

— Зачем вы искали меня, падре?

— По двум причинам, — ответил генерал, коротко вздохнув. — получил эту рукопись, «Arbor Mirabilis», и тотчас же отослал ее в Германию, нашему другу графу д'Альтемпсу. Я знаю, что он сведущ в разных шифрах и редких языках.

— Вы прекрасно поступили, отец мой. Кроме всего прочего, я что-то слышал о том, что эта греховная книга написана немцем. Если желаете, я расскажу вам…

Лаинес замахал руками, и на его безымянном пальце сверкнул в свете свечи массивный перстень.

— Нет-нет, у меня и без этого дел полно. Впрочем, пришлите мне письменный отчет.

Он снова вздохнул.

— Мне известно, что Игнаций благословил вас возглавить инквизицию во Франции. Это так?

— Да, падре, — ответил Михаэлис в тревоге.

Он очень опасался «вето».

— Это было бы весьма желательно. Но вы ведь знаете, что мы, иезуиты, предпочитаем держаться за кулисами. В настоящий момент инквизицией Франции руководит близкий нам человек — кардинал де Лорена, из дома герцогов де Гизов. Лучше будет не смещать его, а всячески усиливать наше влияние на него. Вы со мной согласны?

Михаэлис склонил голову. Он лелеял надежду стать великим инквизитором Франции. Теперь генерал погасил эту надежду. Ему оставалось только повиноваться, perinde ас cadaver, аки мертвецу. Это было и к лучшему: теперь он понимал, что желание его греховно и эгоистично.

— Вы совершенно правы. Я поступлю согласно вашим пожеланиям.

— Тогда ступайте, и да пребудет с вами мое благословение.

Это означало конец аудиенции, но Михаэлис медлил поклониться и уйти. Он остался на месте и прошептал:

— Мне хотелось бы спросить ваше мнение, падре Лаинес.

— Говорите.

— Насколько трудно будет освободить с нашей помощью одну из арестованных на улице Сен-Жак? Она не только ни в чем не повинна, но и во многом может быть нам полезной…

Генерал фыркнул.

— Вопрос, заданный в такой форме, не может иметь ответа. Я не знаю деталей и знать не хочу. Не хватало мне еще заниматься всеми мелкими происшествиями по всей Европе. Решайте сами, полезно нам или нет ее освобождение: кураторы провинций — провинциалы нашего ордена пользуются полной автономией. Мне нужна только ваша письменная реляция.

У Михаэлиса перехватило дыхание.

— Кураторы провинций? Но я не куратор провинций!

— С этого момента вы им назначены. Под вашим началом Париж и Южная Франция. А теперь, прошу вас, не путайтесь под ногами.

Старый капитан Сюфрен, по назначению бальи исполнявший обязанности сутенера в борделе у Когосских ворот, волнуясь, закончил читать вслух.

— Прекрасно написано, — сказал он, ставя на место канделябр, который держал над книгой. — Одна из фрейлин маркизы Мантуанской стыдится плотской любви и принимает монашество. В этой истории содержится глубокая мораль.

У пятерых девушек, живших и работавших в борделе, глаза были полны слез. Одна из них, брюнетка с детскими чертами лица, вытерла слезы платочком и шмыгнула носом:

— Да, мораль есть, но не та, о которой вы говорите. Девушка через плотскую любовь познает любовь духовную. Когда ей становится мало земной любви, она открывает для себя всю полноту любви Господней.

Сюфрен поднял указательный палец.

— Бланш, не пытайтесь найти на этих страницах оправдание вашей жизни.

Девушка вскинулась:

— Я не согласна! Смысл именно такой, как сказала я!.. А вы, доктор Нотрдам, что об этом думаете?

Мишель, сидевший на диване рядом с самым известным хирургом Салона Жерве Бераром, отечески кивнул:

— Я больше согласен с тобой, чем с нашим приятелем Сюфреном. Маргарита Наваррская вовсе не собиралась обесценить физическую любовь. И фрейлина, и ее возлюбленный занялись бы ею без тени стыда, если бы маркиза не чинила препятствий. И фрейлина открыла для себя, что тело — всего лишь весьма посредственное вместилище души, которая вечно норовит из него ускользнуть, чтобы достичь высших сфер бытия… Что вы об этом думаете, Жерве? Я вижу, вы в замешательстве.

Хирург, человек средних лет, с уже седеющими волосами и круглым, полным лицом, встрепенулся:

— Я думал о другом. Как называется книга?

— «История счастливых влюбленных», — ответил Сюфрен, поглядев на титульный лист.

— На самом деле счастливее всех оказалась Маргарита Наваррская, умершая десять лет назад. Останься она жива, она бы увидела, что ее дочь Жанна д'Альбре вместе со своим мужем Антуаном Бурбонским стала гугеноткой. Наваррское королевство во Франции сравнялось с кальвинистской Женевой: настоящее змеиное гнездо.

От этой жесткой дефиниции Мишеля передернуло. Он сдержат гневные слова и постарался говорить спокойно:

Маргарита отличалась толерантностью ко всем.

— Даже слишком. И ее новелла дает понять почему. Она ни католичка, ни гугенотка, а руководствуется скорее идеями Плотина или Гермеса Трисмегиста. Это бы очень понравилось моему брату Франсуа, который тратит время на алхимию.

Мишель почувствовал, как гнев переполняет его. К счастью, все пятеро девушек запротестовали хором, а Бланш высказалась за всех сразу:

— Что за скучные и непонятные разговоры! По мне, так важно одно: вы, мужчины, презираете женщин, а потом оказывается, что одна из них — великая писательница. А вам не приходит в голову, что вы ошибаетесь?

Жерве Берар цинично ухмыльнулся.

— Нет, малышка. Известно, что между ног королевы холодны, как ледники или как святые. Возьми хоть Екатерину Медичи. Бывают мужчины-евнухи, но женщин-евнухов не бывает. Женщины отказываются от самоистязания, они хрупки и непостоянны и счастливы только тогда, когда подчиняются самцу.

Грубость этого выпада сразу же обнажила сущность борделя, завуалированную чтением редкостной новеллы. В таком маленьком городке, как Салон, не существовало иерархии среди проституток, как в Париже, Лионе или Бордо. Здесь не было куртизанок высокого полета, которых посещали бы дворяне и прелаты, но зато не попадалось и несчастных беспризорниц, вынужденных по ночам выходить на улицы. Если иерархия и существовала, то минимальная. Были девушки в тавернах, чьими клиентами становились грузчики и прочий рабочий люд, и имелся один официально разрешенный бордель под началом мадам Катрин Галин, в управлении которым принимали участие городские власти.

Бордель располагался на краю квартала буржуа, и буржуа были его основными клиентами. Круг довольно изысканный, и ни о каких меркантильных отношениях тут не могло быть речи. Дорогие ковры, мебель с претензией на элегантность, несколько картин и множество зеркал заставляли думать, что здесь разворачиваются вполне невинные события. Отчасти это было верно. Многие посетители, в том числе и Мишель, приходили сюда скорее, чтобы поболтать с друзьями в пенном облаке хорошеньких девушек, чем ради удовлетворения животных страстей.

Это не мешало борделю становиться первой ступенькой деградаций для девушек, живших там на положении затворниц. Второй ступенькой к падению была таверна, третьей — нищета и последней — возвращение к той голодной жизни, от которой они спасались в борделе. Неизбежным следствием такого существования был стремительный физический упадок, как правило, сопровождавшийся болезнями, которые не только никто не умел лечить, но даже не думал изучать. Впрочем, все это рассматривалось как естественная расплата за путь греха.

В этот вечер у Мишеля разболелись ноги, и его выводила из себя вульгарность Жерве Берара. Он терпел Жерве только из уважения к его брату Франсуа, с которым дружил.