— Хорошо, но что означает Trion Orient mine?
Лавочник развел руками.
— Вот этого я не знаю. Что-нибудь да означает.
Голос его дрогнул.
— А что, читать эту штуку — грех?
— Да нет, — пожал плечами Михаэлис и вышел на улицу.
Он не счел нужным объяснять, что Trion — латинское название Большой и Малой Медведиц, согласно Нострадамусу нависающих на востоке.
Небо было свинцовым, и дул ледяной ветер, необычный для этого времени года. Все это соответствовало настроению парижан. После победы при Сен-Кэнтене войска Филиппа II сосредоточились в Пикардии и, казалось, занимались в основном фортификацией местных замков. Тем не менее обитатели столицы чувствовали себя в опасности. Уже месяцы они жили в панике, что было вполне понятно: в городе наступили перебои со снабжением.
Признаками всеобщей тревоги были огромные кучи камней, сложенные у краев мостовой на случай, если надо будет сооружать баррикады. Бухты тяжелых цепей застыли в ожидании, пока их натянут поперек улиц, чтобы спотыкалась вражеская конница. Кое-где даже разобрали мостовую, чтобы можно было сразу начать рыть траншеи и всяческие ловушки.
Все уповали на все еще сильное и боеспособное войско герцога Гиза, которое вернулось из Италии. Обычно Париж плохо переносил в своих стенах солдат на постое. Солдаты тратили мало, пили много, еще больше воровали и докучали женщинам. Теперь же каждого воина с тремя королевскими лилиями на обмундировании встречали с почетом и снабжали всем необходимым, отдавая даже припасенное на черный день. В них видели щит от неприятеля, о котором не было известно ничего, кроме легендарной свирепости.
Огибая здание Сорбонны, падре Михаэлис шел по улице Сен-Жак, одной из четырех главных артерий сердца Парижа. В этом месте было сосредоточено многое из того, что орден Иисуса считал враждебным. Университет яростно ненавидел иезуитов и старался добиться от короля декрета, запрещающего им преподавать теологию. В коллеже без названия и официального статуса, куда направлялся Михаэлис, Сорбонна угадывала опасного соперника и требовала закрыть единственный официально разрешенный коллеж Билома.
Тем не менее именно на улице Сен-Жак находилась тайная консистория гугенотов, которую два месяца назад штурмовала подстрекаемая священниками толпа. Михаэлис при сем не присутствовал, но слышал такой рассказ: обнаружив в одном из дворцов чудовищную оргию, в ходе которой около сотни кальвинистов спаривались со своими родственниками, священники стали созывать народ, и толпа людей, доведенных до крайности осадным положением, с факелами двинулась к преступному зданию. В окнах замелькали бледные лица, кто-то попытался в панике бежать; выскочившего из дома мужчину растерзали и забили камнями. Подоспевшие жандармы арестовали распутников, которые притворились, что молятся…
Безымянный коллеж располагался во дворце Лангр, сбоку от холма Сен-Женевьев, и находился почти напротив Сорбонны, которую, в свою очередь, ненавидел. Поежившись от холода, падре Михаэлис потянул за шнурок колокольчика. Ему открыл худой, горбатый слуга с седыми волосами.
— Падре Оже у себя?
— Да. И падре Лаинес тоже. Оба уже о вас спрашивали.
Вход в коллеж выглядел скромно, но залы, сообщавшиеся с вестибюлем, были обставлены с роскошью: на стенах картины испанской школы на религиозные сюжеты, дорогая мебель. Это означало, что в данный момент иезуиты были в чести при дворе и у большей части дворянства. Студентов не было видно: скорее всего, они были на лекциях. Дисциплина у последователей Игнация Лойолы отличалась суровостью, но время от времени студенты получали даже уроки танцев. Считалось целесообразным воспитывать юных аристократов в духе общественных традиций.
Михаэлиса провели в душную маленькую комнатку с голыми стенами. За крошечным столом сидели падре Оже и падре Диего Лаинес, возглавивший орден после смерти Игнация. Они оживленно беседовали по-испански. Лаинес сделал Михаэлису знак остаться, и тот беспрепятственно дослушал конец разговора.
— С этой точки зрения мы добились успеха, — говорил глава ордена, человек с жестким, энергичным лицом, сохранивший, несмотря на возраст, абсолютно черную шевелюру. — Интеллектуалы нас ненавидят, но мы сумели завоевать признание народа и большей части дворянства. Теперь гугеноты не рискнут, как два года назад, спекулировать протестами бедняков. Простой люд на нашей стороне, а их считает виновными в своей бедности. Чуть только придет какая-нибудь напасть — они тут же отыграются на гугенотах. И это великолепно.
Падре Оже изобразил почтительное удивление:
— Отчего же тогда вы не так давно определили Францию как слабое звено в Европе?
— Потому что во Франции мы еще не завоевали буржуазию. В Испании ремесленники, зажиточные середняки и мелкие дворяне составляют довольно слабый класс, задавленный крупными аристократами-землевладельцами. Там нетрудно было установить тщательный контроль и заставить корону признать нашу необходимость. Здесь же другое дело. Здесь буржуазия сильна и крепнет с каждым днем. Из нее и выходят гугеноты.
— Позвольте с вами не согласиться, падре. Французский буржуа не интересуется религией, его больше занимают интересы выгоды.
— Здесь вы тоже ошибаетесь. Англия и Германия показали нам, что гугеноты находят сочувствующих среди людей среднего достатка и рабочих, которые воспринимают свое благополучие как знак Божьей милости. Лютер, Цвингли и Кальвин следуют именно такой интерпретации. В результате движение бедняков, как раковая опухоль, распространило свои щупальца во все слои общества. Но историю делают те, кто живет в достатке, запомните это. Даже если кажется, что все наоборот.
Эдмон Оже развел руками.
— Может быть, вы и правы. Что же мы должны делать?
Умные серые глаза падре Лаинеса чуть сузились.
— Прежде всего — покончить с безрассудными проповедями доминиканцев и францисканцев. Их вековечная суровость ведет к тому, что богатые живут в постоянном чувстве вины, и это толкает их ко всякому сброду. С точки зрения иезуитов, это не просто ошибка, но неимоверная глупость. Материальное благополучие не есть грех, если оно идет об руку с верой. Именно вера несет с собой порядок, мирное сотрудничество сословий и земное воспроизведение небесной иерархии. Старинная басня Менения Агриппы, хоть и языческая по сути, имеет глубокий смысл: чтобы нормально функционировать, все члены должны двигаться согласованно и составлять вместе единый организм.
— В чем же я ошибаюсь? — немного растерянно спросил Оже.
Во взгляде Лаинеса появилась сердечность.
— О, ни в чем серьезном, успокойтесь. Если я приехал из Рима, это вовсе не означает, что я нахожу неправильными действия ордена во Франции. Вы прекрасно делаете, возбуждая население против гугенотов. Только ваши методы вызывают мятежи скорее против богатых, чем против еретиков. А это очень опасно. Наличие общего врага должно цементировать интересы общества, а не разделять. В противном случае мы рискуем толкнуть буржуазию в руки так называемых реформатов.
Падре Лаинес неожиданно замолчал, словно только что заметил присутствие в комнате Михаэлиса. Он сурово на него взглянул.
— Я вот уже несколько часов, как велел вас найти. Где вы пропадаете?
Михаэлис улыбнулся.
— Падре, вы учили меня, что иезуит, не живущий среди народа, — плохой иезуит.
Глаза генерала ордена смягчились.
— Вы слышали конец нашей беседы. Что вы обо всем этом думаете?
— Думаю, что как королевство Генриха Второго должно объединиться против внешнего врага, так и царство церкви должно объединиться против врага внутреннего. Ненависть может стать проводником любви. Всеобщая ненависть, направленная против тех, кто угрожает власти понтифика, поможет преодолеть разногласия и откроет дорогу гармонии.
— Именно так. Ненависть послужит любви, как грех служит добродетели. Игнаций думал точно так же.
— Отец Оже прав, когда утверждает, что нетерпимость народа обернулась в нашу пользу. Мы защищаем не политическую власть, а власть высшую. Политические кризисы преходящи, а потому нас не интересуют. Нам важно сформировать будущие поколения, а пока необходимо влиться в общество и прожить с ним вместе все кризисы. Ни у бедных, ни у богатых не может быть априорной свободы выбора. Все зависит от того, чья свобода и в какой момент может служить нашим целям, которые неизмеримо выше истории человечества.
