Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Не говорите мне о гордости. Меня шантажом заставили сделать пакость другу, и гордиться тут нечем.

— Шантаж? О каком шантаже вы говорите? — Падре Михаэлис изобразил крайнее удивление. — Если ваша Джулия Чибо-Варано, а теперь я знаю ее полное имя, была замешана в событиях на улице Сен-Жак, я в том неповинен. Она посещала подозрительных дам, которые потом оказались фанатичными гугенотками. Ее имя назвала на процессе мадам Ретиньи, прежде чем ее лишили языка.

Слова Михаэлиса были жестоки, но тон оставался почтительным и спокойным. Симеони прекрасно понимал, какая угроза повисла над Джулией, и инстинктивно держался за человека, который в его представлении мог стать единственной опорой в надвигающейся трагедии.

Он был не в состоянии реально оценить эффективность своей позиции. Целиком погруженный в мрачную меланхолию, он слабо реагировал на внешние раздражители. Когда он заговорил, было такое чувство, что он обращается сам к себе.

— Костер стал позором, но процесс был еще позорнее. Вместо того чтобы предъявить узникам обвинение в кальвинизме или даже в ереси, кардинал де Лорена начал утверждать, что они состояли друг с другом в кровосмесительных связях: мать с сыном, брат с сестрой. Чудовищно. Если бы Джулию обвинили в такой мерзости, она бы покончила с собой.

— Успокойтесь, этого не случится.

Михаэлис налил Симеони еще вина и почти силой заставил выпить.

— Может, кардинал де Лорена и впал в излишество, не отрицаю. Все Гизы фанатики. Но вы должны отдать себе отчет, что раковую опухоль гугенотства надо уничтожить любыми средствами, и без всяких поблажек. Если вы добрый католик, вы не можете с этим не согласиться.

Симеони осушил бокал. Его красивое лицо стало красным и отечным.

— Не знаю, добрый ли я католик. Может, и нет. Но я всегда поддерживал Римскую церковь. Даже когда слушал рассказы о зверствах в Англии Марии Кровавой. Даже когда мне говорили о женщинах, зарытых заживо во Фландрии только потому, что их заподозрили в сочувствии к Реформации.

Михаэлис сделал небрежный жест.

— Все это преувеличения.

— Может быть. Но я своими глазами видел, как в двух кварталах отсюда толпа разорвала на куски несчастную старуху. Кюре огласил ее с амвона, потому что она не явилась к причастию.

— Это закон государства. Священник обязан заявить о тех, кто пренебрегает причастием.

— Продавца книг сожгли на костре по тому же обвинению, а он не мог ходить к причастию, потому что хромал.

— Это самое распространенное оправдание.

— И верхом нелепости было обвинить в инцесте арестованных на улице Сен-Жак. Не знаю, как Господь сможет простить кардиналу де Лорена и королевскому дому эту ложь. Не хотел бы я, чтобы в один прекрасный день такое обвинение было предъявлено королю или королеве и народ отреагировал бы таким же насилием.

Губы Михаэлиса растянулись в тонкой усмешке.

— Вы тоже занимаетесь пророчествами, доктор Симеони? После того, как написали «Монстрадамуса»?

Улыбка вдруг погасла.

— Послушайте, друг мой. Вас не касаются ни английская королева, ни гугеноты во Фландрии, ни местные кальвинисты. Для вас имеет значение только Джулия Чибо-Варано, не так ли?

Симеони кивнул.

— Прежде всего она.

— Прекрасно. Так знайте же, что я хлопочу о ее освобождении. Ее жизни ничто не угрожает, но думаю, что ей несладко в подземельях Шатле, в цепях, на мокрой подстилке. Более того, известно, что люди наместника особенно интересуются заключенными женского пола. А увидев в своей власти такое красивое, цветущее тело…

Симеони судорожно вздрогнул, застонал и сбивчиво заговорил:

— Боже мой! Но вы же не хотите сказать, что Джулию…

— Нет-нет!

Падре Михаэлис поднял руки:

— Эта женщина находится под моей личной защитой. И так будет, пока мне не удастся ее освободить. Я рассчитываю, что это получится достаточно быстро. И тому немало будут способствовать услуги, которые вы, господин Симеони, оказываете церкви.

Он налил собеседнику еще вина.

Итальянец жадно осушил бокал.

— Что я могу для вас сделать? Сочинить еще один пасквиль против Нострадамуса?

Язык у Симеони заплетался, и вместо последней фразы получилось какое-то дикое нагромождение слогов.

— Нет, вашего выпада более чем достаточно. Обвинение в колдовстве, которое вы сформулировали, должно дойти до нужных ушей. Я прошу вас о другом. Когда мы с вами познакомились, вы сказали, что и вы сами, и Нострадамус принадлежали ранее к какой-то секте некромантов, которой руководил некто Ульрих из Майнца.

Осовевшие глаза Симеони на миг прояснились.

— Иллюминаты. Вы об этом хотите узнать?

— Да, прошу вас.

— И Джулия будет спасена?

— Я сделаю для этого все возможное.

— Тогда слушайте внимательно. Это долгая история, и я с ней знаком только отчасти.

Симеони, давясь слезами и отрыжкой, говорил с четверть часа, потом заключил:

— Ульрих жив, но очень болен. Точно не знаю, где он находится, но могу предположить, что кружит возле Нотрдама. Хочет поквитаться.

Михаэлис выслушал рассказ, прикрыв глаза.

— Смотри-ка… — пробормотал он, — гностическая секта в середине шестнадцатого столетия. Вот уж не ожидал ничего подобного.

Он взял бокал и отпил глоточек.

Лавочник, сидя на соломенном стуле возле стойки, перелистывал какую-то брошюру. Михаэлис не смог сдержать улыбки. Он узнал сборник пророчеств Нострадамуса за текущий год.

Симеони совсем опьянел и сидел, раскачивая голову из стороны в сторону.

— Вы обещаете сделать все возможное, чтобы спасти Джулию? — пролепетал он, бросив на Михаэлиса отчаянный взгляд. — открыл вам вещи, которых не знает ни одна живая душа.

— Вы прекрасно поступили. Мое положение не позволяет мне давать обещания и клясться, но заверяю вас, что позабочусь о Джулии самым подобающим образом.

Михаэлис встал.

— И что вы теперь думаете делать? Присоединитесь к армии герцога де Гиза?

— Да. А потом, если Джулия выйдет на свободу, уеду в Италию. Я разыскиваю…

Симеони задохнулся в приступе кашля и не закончил фразы.

— Тогда желаю удачи.

Михаэлис сделал прощальный жест, подошел к стойке и бросил на нее несколько монет.

— Когда он допьет этот графин, принесите ему еще, — сказал он хозяину — Я вижу, вы умеете читать. Если умеете еще и писать, записывайте все, что он будет бормотать в опьянении. А когда заснет, вышвырните его вон.

Лавочник, здоровенный краснолицый детина с густыми усами, нахмурился и спросил:

— Это грязный гугенот?

— Нет, это несчастный придурок.

Михаэлис двинулся к выходу, но на пороге обернулся и указал на брошюру в руках лавочника.

— Вы читаете Нострадамуса. Что такого особенного вы в нем нашли?

Бычьи глаза лавочника просияли.

— О, это так захватывает… Знаете, что он предвидел в прошлом месяце?

— Понятия не имею.

— Слушайте. — Детина сунул нос в брошюру и с большим трудом прочел:

Froid, grand deluge, de regne dechassé
Niez, discorde, Trion Orient mine,
Poison, mis siège de la cité chassé,
Retour felice, neuve secte en ruine.
Холод, ливень, изгнана из королевства,
Отринута, в раздорах, нависла на востоке Большая Черепаха,
Злодей устроил городу осаду,
Счастливое возвращение, новая секта уничтожена[12].

Михаэлис помотал головой.

— Ничего не понимаю. А вы?

Лавочник смущенно улыбнулся.

— Ну… не все. Однако то, что я понял, удивительно точно.

Он начал загибать толстые пальцы, как бы считая верные предсказания.

— Были холод и дождь. Наш король не бежал, но добрался до войска, защищавшего королевство. Осажденный город — это Париж, отравленный так называемыми реформатами. По счастью, вернулась армия герцога Гиза, и новая секта гугенотов разбита.

вернуться

12

Перевод О. Егоровой.

17
{"b":"139575","o":1}