КОЗЫРЕВ. На Родине-то, поди, легче оперировать, милок?
ГРАЧЕВ. Да если б под руку не вякали гниды всякие, я б ее, матушку, уже бы всю как есть вылечил! Забыла бы, как звать!
КОЗЫРЕВ. Тяжелая работа… Грязноватая Дай-кось я приберу тут у вас…. Нехорошо все-таки, смотрят…
ГРАЧЕВ. Молчи, дура! Зажим! Еще зажим!
КОЗЫРЕВ. Чего зажимать-то будем?
ГРАЧЕВ. Как обычно: прессу, телевидение…Кислород!
ЕРИН. Перекрыли.
ГРАЧЕВ. Давление?
ЕРИН. Да уж давим, как можем!
ГРАЧЕВ. И что?
ЕРИН. Никак не выдавим!
ГРАЧЕВ. Может, совсем отрезать?
ЕРИН. Что?
ГРАЧЕВ. Да что попало!
ЕРИН. Что попало мы уже отрезали.
ГРАЧЕВ. И как?
ЕРИН. Как попало.
ГРАЧЕВ. И что?
ЕРИН. Ты уже спрашивал.
Сцена третья. НАВЕРХУ
ЕЛЬЦИН. Главврач, то есть я, был выбран пять лет назад демократическим собранием тяжелобольных. С тех пор лично руковожу операциями. Причем работы у нас тут столько, что персоналу некогда даже получить медицинское образование…
— Как же вы оперируете без образования?
ЕЛЬЦИН. Нетвердое владение предметами и руками успешно, понимашь, компенсируется волей и приверженностью реформам! А интуиция у меня — (жест на Коржакова) хоть вот у него спросите — просто поразительная! Отрежу — посмотрю со всех сторон, с санитаром каким-нибудь посоветуюсь — и хоть со второго раза, но, понимашь, обязательно отрежу что-нибудь жизненно важное для всей страны! И вообще, в нашей клинике образование не главное…
— А что главное?
ЕЛЬЦИН. Главное — убедить всех, что ты главврач. Если убедил — режь, что хочешь, ничего не бойся!
— Как у вас обстоят дела с гигиеной?
ЕЛЬЦИН. С гигиеной дела обстоят хорошо! Руки умываю регулярно!
— Вы не устаете?
ЕЛЬЦИН. Я выносливый. Когда устаю, уезжаю в Сочи…
— А кто же тогда оперирует?
ЕЛЬЦИН. Завхоз. А устанет завхоз — фельдшера резать начинают, сантехники, шоферы… У нас незаменимых нет. Правда, и живых все меньше.
Сцена четвертая. В ОПЕРАЦИОННОЙ
ЕРИН. Слушай, тетка, а где главный наш?
КОЗЫРЕВ. Улетел, милок.
ЕРИН. Куда?
КОЗЫРЕВ. Далеко, милок. Я уж и сказать стесняюсь.
ГРАЧЕВ. Давай, все свои!
КОЗЫРЕВ (шепотом). На восемь букв.
ЕРИН. На сколько?
КОЗЫРЕВ. На восемь. Ну, это такое слово…
ЕРИН (посчитав). Че-то много…
ГРАЧЕВ. Говори, не тяни душу! Что за слово такое?
КОЗЫРЕВ (шепотом). Галифакс! В Галифаксе он. (Смущается). По ихнему если писать, то получается, правда, семь букв, но если по-нашему, то все ж таки — восемь!
ГРАЧЕВ. Кто ж его так далеко послал-то?
ЕРИН. И зачем?
КОЗЫРЕВ. Так он каждый год летает. На это… на промывание. Иначе денег не дают… На оборудование, на скальпеля вот эти… Вентиль закручивают, неруси!
ГРАЧЕВ. Ну, вентиль мы сами кому хочешь… Снимки есть?
ЕРИН. Полно!
ГРАЧЕВ. Давай.
ЕРИН. На.
ГРАЧЕВ. Что это?
ЕРИН. Снимки, как просил. Вот он — в обнимку с лауреатами Госпремии, вот — с Большой Семеркой…
ГРАЧЕВ. Что-то не вижу…
КОЗЫРЕВ. Ну я ж говорю, никак среди них не поместится. Большая очень семерка.
ГРАЧЕВ. Я рентген просил показать!
КОЗЫРЕВ. Чей? Его?
ГРАЧЕВ. Его и так насквозь видно! Ее! Ее, матушки нашей! Которую мы оперируем!
ЕРИН. Какой рентген? Нерусское слово, не понимаю я…
ГРАЧЕВ. Ну, просветить-то ее надо!..
ЕРИН. Не надо ее просвещать, что ты! Лучше, когда темная. Оперировать сподручнее!
Сцена пятая. НАВЕРХУ
— Что они делают! Ей же больно!
— ЕЛЬЦИН. Вы уж простите…
— Как простить? Это же варварство!
— ЕЛЬЦИН. Да вы, понимашь, долги простите! А по части лечения мы уж как-нибудь сами…
— А права человека! Как же права человека!..
— ЕЛЬЦИН. Очень просто. У нас и прав нет, и людей практически скоро уже не будет. Так что — не валяйте дурака, а простите, пока не поздно, долги…
Сцена шестая. В ОПЕРАЦИОННОЙ
ГРАЧЕВ. Слушай, а уж забыл: диагноз в последний раз какой поставили?
ЕРИН. Мне?
ГРАЧЕВ. Твой диагноз на тебе написан. Ей!
ЕРИН. Наше дело кровь пускать. А диагноз пускай другие ставят.
КОЗЫРЕВ. Мы — ее диагноз…
ЕРИН. Правильно! От чего лечим, от того пускай и умирает! А то непорядок получается…
ГРАЧЕВ. Слушай, коллега, че-то, я гляжу, она у нас совсем плохо выглядит… Может, отправить ее, Расею-матушку, от греха подальше, на Запад, а? Первым самолетом, как Солженицына! А?
КОЗЫРЕВ. Солженицын здесь давно!
ГРАЧЕВ. Здоровый вернулся?
КОЗЫРЕВ. Не то слово!
ГРАЧЕВ. Вот видишь!
ЕРИН. С ума ты сошел! На Запад отправлять — это ж сколько валюты нужно! А у нее, у матушки, в кармане шаром покати…
ГРАЧЕВ. Так еще, помню, оставалось на донышке…
ЕРИН. А ремонтик во врачебной комнате кто делал? Паркетик швейцарский, мрамор каррарский… А турки-строители? А на операцию по восстановлению конституционного здоровья сколько уже ушло! А ты говоришь — валюта…
ГРАЧЕВ. Нету, значит?
ЕРИН. Не то чтоб совсем… Но на нее — нету.
КОЗЫРЕВ. Так может, тогда на Восток ее, болезную? К китайцам?
ЕРИН. За что?!
КОЗЫРЕВ. Ну так… Иглоукалывание там. Народная медицина…
ГРАЧЕВ. Это еще смотря какой народ. А то так уколешься…
ЕРИН. А что? И к китайцам! Тяньаньмень ее, матушку нашу Расею — и все дела!
ГРАЧЕВ. Не выйдет.
ЕРИН. Почему?
ГРАЧЕВ. У нас свой путь.
ЕРИН. Куда?
ГРАЧЕВ. Все туда же. Но свой.
ЕРИН. На восемь букв?
ГРАЧЕВ (посчитав). Меньше. Но, главное, путь совершенно неповторимый!
ЕРИН. А то бы, братцы, правда — Тяньаньмэнь ее, и никаких проблем! Эх, только где взять столько китайцев, чтобы потом еще и работали?
ГРАЧЕВ. Но что-то же надо срочно предпринять, хоть понарошку…
ЕРИН. Да, а то нас сейчас из больницы-то, из кабинетов повыведут!
ГРАЧЕВ. А-а, не хочется из кабинета?
КОЗЫРЕВ. Это даже мне не хочется, милок! Уж на что я интеллигентная женщина, а и то привыкла…
ЕРИН. Сейчас о людях надо думать, о людях! Пару дней хотя бы.
ГРАЧЕВ. Что: среда заела?
ЕРИН. Какая среда?
ГРАЧЕВ. Последняя. Когда тебе в Охотном ряду, на консилиуме прямо, клизму ставили!
ЕРИН. А то тебе не ставили!
ГРАЧЕВ. Ну, меня этими детскими средствами не возьмешь… Теоретики!
ЕРИН. Теоретики-теоретики, а клизма у них, я тебе скажу — до сих пор голова болит!
КОЗЫРЕВ. Страшно-то было, ребяты! Они ж сами оперировать хотят! А меня даже прибирать не возьмут, вот ужас!
ЕРИН (выглядывая за окно). Вон, стоят, ждут… Кто справа, кто слева… Ждите-ждите… Дождетесь.
ГРАЧЕВ. Смотри. У того антибиотиков чемодан, у этого вообще трансплантация мозгов…
ЕРИН. А уж если Вову к инструментам пустить — это полная клиника будет!
ГРАЧЕВ. Не скажи. Вова сам по себе ничего, ему только воды в руки давать нельзя!
КОЗЫРЕВ. Почему?
ГРАЧЕВ. Водобоязнь у него! Сифилиса вроде нет, а водобоязнь есть. Сразу, чуть что, собеседнику в лицо плещет! А потом стаканом…
ЕРИН. Вот мужчина хоть куда!
КОЗЫРЕВ. Я даже знаю, куда.
ГРАЧЕВ. Может, хоть он с ней, с матушкою, справится?
ЕРИН. Он-то да! Он справится!
КОЗЫРЕВ (вздыхает). Ей только не жить, а план хороший!
ГРАЧЕВ. Ты чего это вдруг опечалилась, дуня?
КОЗЫРЕВ. Задумалась я!
ГРАЧЕВ. Ты этого не делай больше никогда!
КОЗЫРЕВ. Виноватая. Больше не повторится.
ГРАЧЕВ. А ты чего размахался?
ЕРИН. Режу.
ГРАЧЕВ. Зачем?
ЕРИН. А что мы еще можем?
КОЗЫРЕВ. Как же все-таки с ней быть?
ЕРИН. С кем?
ГРАЧЕВ. А вот с матушкой Расеей нашей? Которая тут раскинулась, лежит…
КОЗЫРЕВ. «Касаясь трех великих океанов…»
ЕРИН. Пусть лежит.
ГРАЧЕВ. Раз лежит, не встает, значит, ей нравится!
