— Ух ты! — сказала она.

— Пойдем отсюда.

— Что?

— Меня это достало.

— Что?

Я открыл дверь кафе по соседству с рестораном, из которого мы только что сбежали, и вошел внутрь. Мы стояли в холле, рядом с автоматом, продающим жевательную резинку, и целовались под звяканье вилок и мелодию, звучавшую приглушенным фоном.

В это время Артур проживал в роскошном доме богатой супружеской пары в Шейдисайд. Это было уже третье по счету его обиталище за лето. После расставания с домом Беллвезеров он провел десять «восхитительно грешных» дней в маленькой симпатичной квартирке с круглым окном-розеткой в Шейдисайд. Мне довелось бросить взгляд из этого окошка в одно сумасшедшее воскресенье, когда я заезжал к Артуру. С переездом в третью обитель Артур продолжил восхождение по лестнице Жилищного Престижа. Состоятельная молодая чета, знакомые чьих-то знакомых, уехала на весь июль в Скандинавию. Жену я часто наблюдал по телевизору: она вела прогноз погоды, и теперь меня охватывало странное чувство, когда я видел перед собой открытку Максфилда Пэрриша,[41] висевшую в рамке над ее туалетным столиком, или надевал одну из роскошных светлых рубашек ее мужа, или просто думал, что вот я валяюсь на ковре в гостиной женщины, которую видел на экране в окружении бумажных молний и грозовых туч.

Артур выиграл битву с «мелкими адскими тварями», но теперь там, где отрастали сбритые волосы, кожа зудела, из-за чего он не мог усидеть на месте дольше одной минуты.

На следующее утро после того, как мы с Флокс пропустили выступление Эллы Фицджералд, я зашел к себе домой, чтобы переодеться в чистое перед работой. Пока я возился с дверным замком, зазвонил телефон. Почтовый ящик был забит, и большая часть корреспонденции, по первому впечатлению, представляла собой фантастически выгодные предложения о покупке говядины, шлангов для поливки и прессованного угля. В квартире было душно и пусто, телефонный звонок в ней раздавался как-то жалобно и одиноко, будто на него никто не отвечал уже несколько дней. Звонил Артур.

— Привет, — сказал я. — Нет, я только что вошел.

— Я звоню для того, чтобы извиниться.

— А… Ну ладно. — Я не мог придумать, что еще сказать. Процедура принятия извинений всегда была для меня простой и сложной одновременно.

— Я был очень груб и ненавижу себя за это.

— Э…

— Слушай, мы можем сегодня встретиться?

— Вряд ли. То есть не знаю. — В его голосе звучала непривычная теплота, нотки искренности. — Ладно, может быть, сегодня, в конце дня. Наверное, нам нужно будет поговорить обо всем этом?

— Я сегодня дома. Позвони мне после работы. Да, и, Арт…

— Да?

— Желаю тебе счастливого дня.

Не только «Бордуок» страдал от проклятия, которым стала для него необходимость продавать книги. Казалось, все помещение попало под его страшное действие. Этим летом целые дни были потеряны для бизнеса, из-за того что приходилось устранять последствия очередного несчастья. То в подвале прорвало трубу, так что вода залила книги и повсюду потом воняло мокрой бумагой; то вышел из строя кондиционер; то какие-то вандалы разнесли витрину. В этот же день у нас случился пожар. Возгорание, возникшее из-за сигареты будущего медика, было небольшим, но Валери закрыла слегка закопченный магазин и отправила нас всех по домам.

Итак, ясным жарким утром понедельника я решил прогуляться до Дома Предсказательницы Погоды. В этот день в восточной части Питтсбурга по неизвестной причине почти возле каждого здания стояли прицепы для плавления битума, а на крышах копошились рабочие. Зной и запах разогретой смолы делал летний день еще жарче. На углу Сент-Джеймс мимо меня проехала зеленая «ауди» с откидным верхом и, взвизгнув тормозами, остановилась неподалеку. Темнокожий водитель, широкая улыбка. Мохаммед! Я подошел, и мы пожали друг другу руки. Я поприветствовал его, спросил, как дела, куда и откуда он едет. Мохаммед попотчевал меня длинной байкой о том, что его ждут в суде, разбирающем дела о нарушении правил дорожного движения, и что его сестра сходит с ума по Чарльзу Бронсону, и что второе каким-то образом связано с первым. Время от времени он нажимал на педаль газа, желая акцентировать самые важные моменты.

— В каком настроении сегодня пребывает Артур? — спросил я, когда мы пожали руки на прощанье.

— В ужасном. Будто с цепи сорвался, — ответил он, и машина тронулась.

То ли Мохаммед не разбирался в настроениях Артура, то ли состояние духа последнего кардинально переменилось сразу же после отъезда араба, либо Артур просто обрадовался моему неожиданному приезду, — во всяком случае, открыв дверь, он одарил меня той озорной и искренней улыбкой, которая изредка доставалась только Кливленду. Я был тронут.

— Прекрасно. Входи, входи, — сказал он. — Славная рубашка. Славные брюки. Славные ботинки.

Мы оба были одеты в синие хлопчатобумажные брюки, белые рубашки и коричневые мокасины. Только я, в отличие от него, побрился. Ни один из нас не сказал ни слова о Мохаммеде.

Он проводил меня в светлую неуютную гостиную. Судя по всему, дизайнер попытался создать иллюзию того, что дом, опережая время, существует в далеком будущем, в серых и пустых годах, последовавших за исчезновением с лица планеты мягкой мебели и подушек. Я сел на сооружение из трех широких штырей, между которыми был натянут кусок холста, стараясь не отклоняться назад.

— На улице так же хорошо, как кажется отсюда? Да? Нам надо пойти прогуляться, — решил он, развернулся на каблуках и вышел из комнаты. — Кофе хочешь?

— Да. Пожалуйста. Знаешь, почему я сегодня не на работе? — прокричал я ему вдогонку.

— Почему? Неужели уволился?

Я услышал звук льющейся жидкости, потом звяканье ложки о чашку.

— Точно, уволился. Шутка. У нас был пожар.

— Да что ты? И что случилось?

— Одна из книг Джонатана Свифта — кажется, это были «Приключения Гулливера» — в конце концов не вынесла унизительного пребывания в «Бордуок» и вспыхнула негодующим пламенем.

— Понятно.

— Пожар, правда, был небольшой.

Артур вернулся с двумя маленькими чашками.

— Откуда ты знаешь, что это был Свифт? А вдруг зачинщиком оказался «451 градус по Фаренгейту»? — Он аккуратно присел на вторую немыслимую треногу, делая вид, что не ощущает ни малейшего неудобства, и поглядывая с насмешливым высокомерием.

— За новорожденный стиль двадцать пятого века! — провозгласил я. — Ха-ха. — Я нервничал. Разговор шел ни о чем.

— Все предельно лаконично, правда? У тебя покурить есть?

Я дал ему сигарету и зажигалку, мои руки дрожали. Так мы и сидели, разглядывая кремовые стены. Я решил, что, по правде, не хочу разговаривать о Флокс, но слушать его извинения было очень приятно, и я не отказался бы услышать их снова.

— Ну что, — наконец произнес он, и эти слова, казалось, выплыли из его рта вместе с колечком дыма. — Хочешь прогуляться? Мы можем пройтись по Чатему.

— Конечно, — согласился я и поднялся, вернее, свалился со своего сиденья. — Слушай, как называется такая мебель? — Я допил остаток тепловатого и кислого кофе.

— Это называется «мебель будущего», сынок, — изрек он. — Для позвоночника завтрашнего дня.

Он запер за нами дверь, и мы вышли в пахучий славный день. Наш путь лежал в сторону Чатем-колледжа, который тут же напомнил мне о вечеринке, куда мы отправились в вечер нашего знакомства, о коротком откровении у дверей дома Рири, обо всех смуглокожих женщинах, от которых я отказался в июне, уже таком далеком, ради Флокс. На секунду или две я умолк, размышляя. Артур снова продемонстрировал свое сверхъестественное чутье.

— Мы могли бы зайти к Рири, — предложил он. — Она все время спрашивает о тебе, когда мы встречаемся. Она сказала, что ты очень милый.

Его тон, эти чуть заметные интонации сводника напомнили мне еще одну картину того вечера, которую я почему-то до сих пор не вспоминал: как изменилось его лицо, когда мы ехали в машине, это «ага!» в его глазах, когда я спросил о Флокс.