Звякнув, раскрылись двери.
Она — здесь.
Она — там, наверху.
Она — ждет меня.
Шагнул внутрь.
Как тромб по сосуду, лифт неотвратимо пополз вверх.
Лабиринт коридоров. Мягкий ковролин. Бежевые стены и темно-красные двери с золотыми цифрами. Целая шеренга дверей — пока шел вдоль нее, почему-то пришли на ум Урфин Джюс и его деревянные солдаты.
Как и полагается высокому гостю, я важно ступал по ковровому покрытию. Поглядывал на замерших по стойке «смирно» сторожей-дуболомов, всматривался в их нагрудные жетоны-номера.
1048, 1049…
1050.
Постучал.
Приглушенный, будто издалека, голос:
— Сейчас!
Поворот ручки.
Дверь подалась: деревянный стражник шагнул назад и в сторону, пропуская.
Я зашел в номер.
Губы — впритык к моим — и шепот:
— С ума сойти, как я тебя ждала…
…В номере прохладный полумрак. Окна закрыты лишь тюлем, и с улицы затекает рассеянный желтый свет фонарей.
В теле моем — опустошенная слабость и горделивое спокойствие хорошо поработавшего самца.
Инна, подперев голову рукой, другою водит пальцами по моей груди.
— А ты поздоровел… Вроде и не изменился особо, но какой-то другой… — говорит она тихо, чуть охрипло. — Возмужал…
Я смотрю на ее волосы, выкрашенные освещением в густой медовый цвет.
Они больше не пахнут яблоками. Незнакомый мне, новый запах.
Разглядываю ее руки.
Какие же у нее большие руки. Какие широкие, громоздкие кисти…
— Ты приезжай почаще… А то в следующий раз скажешь: «Постарел…»
— А ты, правда, хочешь… чтобы он был, следующий раз?
— Да, очень, — искренне вру я. — Конечно.
Инка легкими касаниями губ целует меня в живот.
— Я тоже, — ответно врет она. — Только приезжай лучше сам.
— Приеду.
— Приедешь?
— Да…
Множу ложь на ложь.
— Смотри, я девушка доверчивая…
Столь очевидную для нас обоих неправду последней фразы Инка скрывает за наигранным смущением и нарочито детской интонацией.
— Люблю тебя… — говорим одновременно.
Все-таки мы — замечательная парочка.
Инна устраивается возле меня поудобнее. Поцелуи съезжают к низу живота. Я чувствую ее прохладные пальцы, мягкие губы.
Вдруг она прерывается, словно спохватываясь. Заглядывает мне в лицо:
— Как думаешь, я не слишком громко… недавно тут… Они же в соседних номерах, вдруг вернулись уже… и слышали все?
Я не сразу понимаю, о чем или о ком она говорит.
Она продолжает:
— Они, конечно, нормальные мужики. Да и немного в курсе моих личных дел тут. Но афишировать не хотелось бы.
— У тебя в Питере есть кто-нибудь?
В ответ — небрежный жест ладонью. Таким, наверное, царица Клеопатра показывала Антонию: «пустое, забудь об этом». Склоняется снова, но я привлекаю ее к груди.
— Не отдохнул еще? — с заботливой деловитостью спрашивает Инна. — Малыш потрудился на славу…
Тянется к прикроватной тумбочке за сигаретами.
Какие же у нее большие руки… Я лежу и подыскиваю подходящее слово. Загребущие… Нет, разве что — в переносном значении… Мосластые… Тоже не то, да и слово некрасивое, выпирает, точно субпродукты на грязном лотке… Руки-то у нее на самом деле хороши — как и все остальное.
Инна, прекрасно зная, что я ее разглядываю, достает из пачки тонкую сигарету. Как-то нарочито манерно держит ее.
— Зажигалку не могу найти…
— Посмотри у меня, в правом кармане.
Джинсы мои валяются где-то на полу.
Инна, зажав сигарету в губах, подползает к краю кровати. Чуть оттопырив загорелый зад, свешивает руки вниз и возится на полу с видом фотографа, заряжающего пленку.
В это время раздается короткий писк телефона.
— Твой, кажется… — говорит Инна, достав зажигалку. — Дать?
— Не надо. Потом.
— Вдруг что-то важное?
— Важное — ты.
И ведь почти не вру. Прямо сейчас происходит что-то очень важное, но мне не хватает опыта и ума понять, что именно.
Я смотрю, как Инна прикуривает. На мгновение вспыхивает кончик сигареты.
Внутри меня в эту самую минуту тоже что-то быстро и тихо сгорает, чернеет, обугливается, чтобы минутой позже исчезнуть вовсе — бесследно и навсегда. Внутренний огонь этот спокойный и ровный, не болезненный — только улетает прочь холодная мгла былых обид.
Но на смену не приходит ничего.
— Ты написал что-нибудь новое? — спрашивает меня Инна, сидя на кровати по-турецки. Фонарь с улицы слабо освещает ее тело. Краснеет точка сигаретного огонька.
— В смысле?
— Твои рассказы… Они все какие-то… Мне их страшно читать.
— Не читай. Бери пример с меня — я вообще читать перестал.
— А писать?
— Мелом по доске — пока еще нет. А там — посмотрим…
— Про Китай не собираешься написать? Тут ведь есть на что посмотреть, про что рассказать?
— Для этого нужно быть… ну, не знаю… Удивленным. Разозленным.
— Влюбленным.
— Да.
— Ну и?
— А я привык уже ко всему тут. Не знаю… Посмотрим.
Инна деланно вздыхает.
— Раньше ты любил поговорить о литературе… Но раз не хочешь, не буду настаивать. Наверное, есть здесь и моя вина — не думала, что ты серьезно…
— Да ладно. Лучше скажи, как тебе тут?
— Я, правда, город только из окна видела, но впечатляет, ничего не скажешь. Завтра сможешь мне показать, что и как тут у вас?
— Конечно. Я целый день свободен — занятий у меня нет.
— Как твои студенты?
— Как и везде. Только ленивее.
— Я считала, китайцы — народ трудолюбивый…
— Так все считают, пока с ними вплотную не столкнутся. Вы разве еще не успели?
— Только начинаем. Вот как раз устанавливаем связи. А на самом деле, они какие?
— Обычные люди. С какой радости им труд любить? От бедности, по нужде, или из-под палки, если — да, работают много. Ну и я так работал, в армии, первые полгода… Вообще, они не трудолюбивые. Они — трудостойкие. Вот это вернее. Где один сдохнет от условий, китаец может работать запросто. Зато, если уж появился шанс откосить от работы — будь уверена, первым откосит. Или на другого спихнет.
— Так и у нас все точно так же.
— О чем и говорю. Это все мифы. Вот покушать и поспать — это они, действительно, любят очень. Может, только чуть больше, чем все остальные люди.
— Покажешь мне свой дом? Хочу посмотреть, как живешь, где работаешь… Покажешь?
Я чуть не вздрагиваю, представив Инку у себя на кампусе. Да еще, не дай бог, столкнемся с Ли Мэй.
Врать, когда нужно, я умею уверенно:
— Показал бы, да тебя не пустят. Тут в каждом блоке жилом, в каждом кампусе — охрана. Только по пропускам. Да и смотреть у нас там особо нечего. Давай лучше в центр завтра. Погоду обещают…
Вновь пиликает телефон.
— Кто тебе пишет все время?
Инна затушила сигарету. Распрямила ноги, щекочет меня пальцами стоп.
— Реклама, наверное.
— И кто же там себя рекламирует? — ехидно качает головой Инна. Улыбается и добавляет: — Не обращай внимания, ты же знаешь, я — вредина.
Какое-то время молчим. Смотрим друг на друга.
— Хотела спросить, — говорит она, — мы ведь на неделю сюда. Антон и Сергей потом сразу вернутся. А я… Виза у меня на месяц. В принципе, на майские руководство мне подарок обещало, за хорошую работу. Небольшой отпуск. Курортную поездку.
— Куда?
— Ну… Я много где была уже. Отсюда, например, куда можно?
— Да куда хочешь. Вьетнам, Таиланд… В Тибет можно, но там холодно.
— Нет, как-нибудь без гор. Мне бы что попроще — море, солнышко.
— На Хайнань можно. Отсюда три часа лету.
— Я слышала об этом. Ты там был?
— Три раза уже.
— Ну и как?
— Русский курорт, в общем. С каждым годом там все больше наших. Уже и магазины по-русски называются, и меню русские, и даже продавцы уличные «очки-очки, русский друг, посмотри-посмотри» выучили. Хочешь прикол?
