– Вали, – вяло поторопила его я.

И Георгий ушел, деликатно хлопнув дверью.

А я осталась одна со своими рыночными майками, грязными ногтями и мозговыми тараканами. И в тот момент мне казалось, что в моей жизни больше не случится ничего хорошего – никогда.

Говорят, миниатюрные женщины не стареют.

Нет, не так: просто старость в миниатюре не выглядит отвратительной. Даже поговорка есть обидная: маленькая собачка до смерти щенок. Народная, блин, мудрость.

Ерунда это все. Полное фуфло.

Так думала Евгения, стоя перед зеркалом и рассматривая, как жестоко поглумилось время над ее некогда миловидным лицом. В юности она была фарфоровой куколкой с нежными веснушками на щеках и талией пятьдесят сантиметров в обхвате. С возрастом изящная миниатюрность усохла, уступив место неаппетитной угловатости.

Ее тело все еще было в хорошей форме. Самые неприятные изменения произошли с лицом. Вдруг выяснилось, что детские черты – наивно распахнутые голубые глаза, крошечная кнопка носа, удивленно приоткрытые губки-бантики – выглядят нелепо на стареющем лице. Все то, чем она гордилась, что так нравилось ее мужчинам, обернулось против нее.

А ведь было Евгении всего сорок лет. В этом возрасте другие красавицы все еще нежатся в лучах абсолютного женского превосходства. Она же смотрелась состарившейся девочкой – будто бы не было в ее жизни ядреного сока спелой молодости, а сразу после белоносочного детства пришло время неумолимого усыхания.

Всю сознательную жизнь Евгения проработала в цирке. До самой пенсии, которая к представителям ее профессии приходит рано, в тридцать пять лет. У нее был редкий талант – врожденная гуттаперчивость. С детства она умела буквально узлом завязываться.

Сначала ее номер назывался «девочка-змея», потом, когда ей исполнилось двадцать семь, «женщина-змея». В принципе до самой пенсии она вполне могла оставаться в амплуа девочки – хрупкая фигурка с узкими плечами и мальчишескими бедрами да рост метр сорок семь позволяли, – но она сама настояла на переименовании. Как будто признание посторонними ее женской сущности могло хоть что-то в ее судьбе изменить.

Евгения на жизнь не жаловалась. Труппа гастролировала и по стране, и по всей Европе. Ее номер был достаточно эффектным для того, чтобы выступать на многочисленных общественных праздниках. К тому же иногда она снисходила до частных вечеринок. Не очень-то это приятно – извиваться перед уткнувшимися в тарелки пьяноватыми корпоративными сотрудниками. Но уж больно хорошо платили – грех отказываться. Иногда на этих вечеринках Евгения знакомилась с мужчинами, для которых она была экзотической сексуальной игрушкой. Избалованным полуолигархам хотелось попробовать женщину, которая запросто может, прогнув спину назад, выразительно посмотреть на них из-под собственных раздвинутых ног. Уволившись из цирка, она некоторое время продолжала принимать подобные заказы. Только вот с годами их становилось все меньше и меньше. Одно дело – посмотреть на гибкую девушку с лицом ребенка, и совсем другое – на чудом сохранившую пластику старушку с лучиками морщин на сухом лице. Первое кажется чудом, второе вызывает отвращение.

И вот к сорока годам в активах Евгении была собственная квартирка в Чертаново (подарок одного из поклонников, который особенно крепко был привязан к гуттаперчевой любовнице), кругленькая сумма в банке, бурное прошлое, от которого остался горьковатый привкус разочарования, и нелепая внешность полустарухи-полуребенка. Плюс радикулит. Плюс пугающее своей неизвестностью будущее. Плюс полное одиночество.

Самая близкая из ее цирковых подруг – ассистентка жонглера Ольга – недавно вышла замуж и постепенно как-то отдалилась от Евгении. Наверное, ей, устроенной, благообразной, семейной, было неловко постоянно видеть перед собой живое напоминание о былой безбашенности.

Глупо начинать все сначала, когда ты женщина и тебе уже сорок лет. Но грех не попробовать, если все равно заняться нечем. Евгения купила брючный костюм Valentino, покрасила волосы в темно-каштановый цвет, наняла профессиональных визажиста и фотографа и целый день позировала на фоне студийной кирпичной стены. Небольшая работа в photoshop – и вот на снимках почти красивая худощавая женщина неопределенного возраста. Вроде бы почти ребенок, но какая глубина и мудрость в подсвеченных потусторонней зеленью глазах.

Фотографии Евгения отнесла в известное брачное агентство, работающее в основном с иностранцами. Ей было не жаль отдать пятьдесят долларов за возможный шанс. Кто знает – вдруг западет на нее стареющий бизнесмен из далекой Испании, города Тарифы, и увезет ее, разочарованную, в сказочную неизвестность.

Почему именно Тарифа? Семь лет назад Евгения побывала там в рамках европейского тура. Обычно гастролирующие труппы не забираются в такую глушь, но их пригласили на какой-то фестиваль, обещали хорошие деньги.

Тарифа – небольшой городок на самом юге Испании, почти у португальской границы. Золотые пляжи залиты солнцем, загорелое лицо всегда обдувает теплый морской ветер. Воды Гибралтарского пролива загадочно зелены, на верхушках волн – кокетливые белые барашки, до Африки рукой подать. Ночи пахнут превосходным алжирским гашишем и волнительным ожиданием приключения.

У Евгении случился роман с виндсерфером-французом. Четыре блаженных ночи в скудно обставленной комнатенке дешевого мотеля, шальная бессонница, вкус морской соли на искусанных губах. Они, как водится, обменялись электронными адресами и даже, кажется, планировали провести вместе отпуск. Финал предсказуем: в Москве Евгения закрутилась, да и француз все не писал… Она не переживала – а когда переживать при таком насыщенном рабочем и амурном графике? И только потом, через много лет с каким-то раздраженным удивлением поняла, что те четыре бессмысленных дня были, пожалуй, у нее самыми счастливыми.

Хозяйка агентства была похожа на лису – такая же рыжая, хитроглазая, оставляющая после себя тревожное впечатление надвигающейся беды. У нее было непроизносимое имя – Габриэлла Эдуардовна и дешевые клеенчатые туфли. Она угостила Евгению какао с печеньем, приняла пятьдесят долларов, дала заполнить какие-то анкеты, а потом долго рассматривала ее фотографии.

– И на что вы рассчитываете? – без обиняков спросила она.

Евгения немного нервничала. На ней был все тот же костюм Valentino, волосы собраны в аккуратный пучок, губы – слегка подкрашены.

– Хотела бы встретить мужчину… Желательно испанца.

– Вот как? – насмешливо поинтересовалась лиса. – Говорите по-испански?

– No, – с жалкой улыбкой выдавила она, – но планирую выучить. У меня много свободного времени. А из города Тарифы у вас случайно никого нет?

– У нас все есть, – пошловато подмигнула Габриэлла Эдуардовна, – только вот… простите, а можно начистоту?

– Конечно, – удивилась Евгения.

– Не думаю, что у вас что-то получится с этим материалом, – она небрежно бросила на стол фотографии, за которые Евгения отдала почти пятьсот долларов.

– Почему? – опешила она. – Вам не понравилось?

– Вы весьма фотогеничны, – уклончиво ответила лиса Алиса, – уверена, что многие наши клиенты будут от фотографий в восторге.

– Так в чем проблема?

– В вас. Вы совсем не похожи на эту женщину, – она кивнула в сторону разбросанных по столу снимков, – я уже не говорю о том, что ретушь – это нечестно. Но и в целом – впечатление совсем другое. На первой же личной встрече завлеченный фотообразом мужчина сразу же разочаруется.

Евгения обиженно поджала губы. И почему она позволяет этой крашеной лисе в дешевых туфлях так с собою разговаривать, да еще и за собственные кровные пятьдесят долларов?

– Ну-ну, не обижайтесь, – смягчилась Габриэлла Эдуардовна, – я же как лучше хочу. У моего агентства высокая репутация, потому что девяносто пять процентов обратившихся ко мне находят здесь свою вторую половинку.