Нет, Евгения повела себя, как безголовая девчонка. А именно – податливо поплыла по течению, которое в итоге вынесло ее не к зеленым водам Гибралтарского пролива, а в мутный застой непроходимого болота.

Врача звали Марина Константиновна, и поведение ее было настолько располагающим, что не давало прорасти и крохотному зернышку возможного сомнения. Она была похожа на авторитетного врачевателя из рекламного ролика пилюль для похудания – лучистые глаза за стеклами дорогих очков, гладкие волосы с благородной проседью, аккуратно уложенные в затейливую ракушку и схваченные на затылке тяжелой бронзовой заколкой, коротко обрезанные овальные ногти, белоснежный накрахмаленный халат. Она долго разговаривала с Евгенией, спрашивала о перенесенных в детстве заболеваниях, записывая каждое слово в медицинскую карточку. Она казалась такой доброжелательной и искренне заинтересованной…

Признаться, Евгению немного подкупило это неожиданное доброе внимание со стороны постороннего человека, да еще и женщины. У нее, по сути, никогда не было подруг. Ассистентка жонглера Ольга, давно сгинувшая с ее горизонта, не в счет – в их отношениях не было ни грамма задушевности и девичьей близости. Только общие интересы, общие мужчины, пикантный соус соперничества и повышенный интерес к нарядам зарубежного производства.

Сама от себя не ожидая, Евгения начистоту выложила о своих планах, о солнечной ветреной Тарифе, о прекрасном незнакомце Альваро Родригесе, который, возможно, в этот самый момент заинтересованно рассматривал ее фотопортреты, о былых своих женских успехах, неожиданно обернувшихся гулким одиночеством.

Марина Константиновна слушала внимательно, не перебивая, и кажется, поняла все правильно. Первая консультация обернулась для Евгении почти катарсисом, неожиданной исповедью, излиянием переполненной через край души. Расстались они почти подругами. Операция была назначена на следующий понедельник.

И все вроде бы шло как по маслу. Евгения оперативно сдала необходимые анализы, собрала в спортивную сумку халат, резиновые шлепанцы и учебник испанского языка для начинающих.

Накануне операции ей позвонила Габриэлла Эдуардовна – с хорошими новостями. Сеньор Альваро Родригес впечатлен грациозной хрупкой красотой русской незнакомки и жаждет сближения.

– Он хотел брать билет уже на эту пятницу, – рассмеялась Габриэлла, – еле его отговорила. Через две недели прибудет, как договаривались.

– Я… Мне стоит пригласить его к себе? – разволновалась Евгения.

– Что вы, милочка, он солидный человек и остановится в «Метрополе», – снисходительно возразила Лиса Алиса, – ваша задача – привести в порядок личико и купить вечернее платье. Наверняка он пригласит вас как минимум в «Пушкин».

Сказано – сделано.

Евгения еле дождалась утреннего посещения анестезиолога. Не помогали ни дурацкие телепередачи, ни умиротворенное журчание неправильных испанских глаголов. Она металась по палате с бесцельной яростью заточенного в клетку тигра и бессмысленно считала минуты. Потом, многими месяцами позже, она будет досадливо вспоминать то утро. Старая дура! Безмозглая курица! Разволновалась как школьница! Торопила время, вместо того чтобы наскоро побросать вещи в сумку и бежать оттуда взапуски. Но кто же знал, что так все получится.

Острое жало шприца вошло в ее вену, как в растопленное сливочное масло. Она сама перелегла на каталку и успела улыбнуться смазливой медсестричке перед тем, как уплыть в неведомые здравому уму дурманные глубины общего наркоза.

Выписывалась она через два дня, в приподнятом настроении, добром здравии и с конъюнктивитно припухшими веками. Через несколько дней, объяснила Марина Константиновна, краснота сойдет, и Евгения встретится лицом к лицу с собственной вернувшейся молодостью.

Евгения отправилась на Кузнецкий Мост и купила вечернее платье Capucci – из темного шелка в кокетливый белый горох…

Евгения пробовала подать в суд. Молоденькая адвокат, к которой она пришла на консультацию, сразу предупредила, что шансов нет. Габриэлла Эдуардовна всего лишь одарила ее визиткой клиники. Скорее всего, она получала с каждого присланного клиента нехилый процент. Брачное агентство – отличное место для ловли неуверенных в себе мадам, нацелившихся на запоздалое обретение личного счастья.

– Может быть, у нее и картотеки никакой не было, – предположила адвокат, – вполне возможно, что она работала как филиал рекламного отдела клиники. Офис ее стоит недорого, женщин приходит много. Но доказать это вряд ли возможно.

– А Марина Константиновна? – с надеждой спросила Евгения. – Когда судьи увидят мое лицо, сразу поймут, что это она напортачила.

Я бы согласилась на моральную компенсацию, надо же это переделывать.

Служительница фемиды смотрела на нее почти с жалостью. Было ей лет тридцать, не больше. Хорошая кожа, большие оливковые глаза, дорого подстриженные волосы. Вряд ли ее отравленное московским феминизмом сознание даже допускало мысль о потенциальной старости. О том, что такое может произойти не только с экс-циркачкой Евгенией, но и с ней, будущим светилом юриспруденции.

– Подавать в суд на пластического хирурга – вообще гиблое дело, – вздохнула она. – Знаете, сколько таких судебных процессов зависло в мертвой точке? Ваша Марина Константиновна представит тысячу справок о том, что она сделала все что могла. Наверняка вы подписывали бумажку о возможных побочных эффектах, за которые клиника ответственности не несет.

– Кажется, что-то было, – тоскливо припомнила Евгения. В то утро, когда она оформлялась на операцию, ей было не до юридических тонкостей. Физическая часть Евгении послушно топталась у стойки регистратуры, в то время как ее ампутированная из московской серости душа уже вдыхала йодистый океанский воздух, приятно подрагивая от возбуждения.

Она простилась с адвокатом и, несолоно хлебавши, поплелась домой.

В темных очках.

… С тех пор прошло почти пять лет.

Евгения, хоть и была настроена на повторную операцию, отчего-то так на нее и не решилась. Приходила пару раз на консультации к известным врачам. Но стоило ей взглянуть в их исполненные внимательной доброжелательности глаза, как что-то словно обрывалось внутри и желудок наполнялся истерически подрагивающей воздушной субстанцией. Это походило на нервное расстройство, на фобию, не описанную в классических учебниках психиатрии. Боязнь пластических хирургов.

Собственное уродство не может вечно казаться чем-то экстремальным. Отсутствие самобрезгливости – некая защитная реакция человечества на старение и смерть. Постепенно Евгения привыкла к своему новому облику. Оттянутые вниз веки перестали быть катастрофой вселенского масштаба, и время от времени она даже подкрашивала ресницы.

Правда вот выйти на люди без темных очков она так больше и не решалась.

Сквозь тонированные стекла мир выглядит немного по-другому. Даже солнечный полдень проходит под знаком некоего внутреннего сумрака, не говоря уж о вечерних часах.

Зато темные очки ей необычайно шли. А окружающие казались ей более молодыми и загорелыми, чем были на самом деле.

В общем, если постараться, то в вынужденном совином существовании все-таки можно найти что-то хорошее.

Утром я, некоторое время мучительно поборовшись со своей совестью и с небольшим перевесом победив, выкрала из Пашиного шкафа длинную черную футболку и летние шорты из мятого льна. В таком наряде я напоминала маскирующуюся за феминистским подтекстом лесбиянку, которая сначала долго рассуждает о внутренней несвободе, а потом лезет вам под юбку, как обычный мужик. Мне надо было в чем-то добраться до Наташки, не спугнув при этом таксистов. Платье мое реставрации не подлежало, и я оставила его Павлу, как материальное напоминание о том, что не следует доверчиво тащить к себе домой первую попавшуюся пьянь (даже такую миловидную, как я). Возвращаться в его гостеприимную квартиру я не собиралась.