С ногами забравшись на кровать, она вдумчиво перебрала все фотографии. И выяснила, что серая мышь была больше, чем просто увлечение юности, – она была первой папиной женой! Наташе никогда не говорили, что у отца была другая семья! Но сомнений не оставалось – на некоторых снимках на незнакомке было идиотское свадебное платье из дешевого тюля, и она неловко пыталась спрятать за букетом гладиолусов… лезущий на нос живот!

Вернувшиеся с корпоративного банкета подвыпившие родители застали дочь в полном недоумении – Наталья так и сидела на их кровати, вокруг нее были разбросаны пожелтевшие от времени снимки.

– Почему вы мне никогда не говорили, что у меня есть брат? Или это сестра? – Наташа протянула матери фотографию пухлощекой малышки, сидящей на коленях у счастливо улыбающегося отца.

– Но… Доченька, неужели ты не узнаешь? – тихо спросила мама. – Это же ты…

– Да? Откуда мне знать, может быть, мы просто похожи. Ну а это тогда кто? – она сунула под нос родительнице фотографию незнакомой «серой мыши».

И тогда, вздохнув и смахнув набежавшую слезу, мама выложила ей все. Услышанное настолько шокировало Наташу, что тот вечер закончился для нее одиноким распитием коллекционного родительского вина.

– Не было у папы никакой первой жены, – не глядя на Наташу, сказала мама, – ты посмотри повнимательнее… Доча, это же я.

– Ты?! – Наташа поднесла снимок почти вплотную к глазам. – Что-то общее есть, но…

Да нет, все другое! Нос, глаза, губы, фигура! Все не то.

– Кажется, настало время признаться, – сглотнула мать. – Наташа, я ведь не родилась такой, какой ты меня знаешь.

– Что? – не поняла Наталья.

– Я сделала пластическую операцию, – еле слышно призналась мама, – даже не одну… Впрочем, ты и сама все видишь. Полная ринопластика в три этапа. Губы… Разрез глаз, подбородок, грудь… Попа. В общем, в молодости я была довольно невзрачной. А потом слепила себя такую, какая я есть.

Наташе потребовалось время, чтобы осмыслить услышанное. Мама, держа ее за руку, торопливо рассказывала, словно боялась пощечины дочернего осуждения. Рассказывала о комплексах своих, о серой юности, о безответной любви к Наташиному отцу, о чуде, их объединившем (чудом она называла новогоднюю студенческую попойку, в процессе которой в хлам пьяный отец перепутал ее с более хорошенькой сокурсницей и приволок к себе в общежитие, результатом стало зарождение Наташиной жизни). О том, как непросты были первые годы семейной жизни, о бесконечных отцовских изменах.

О том, как бессонными ночами она в тихой ярости кусала подушку, проклиная свою серость, свое ненавистное лицо. О первых заработанных отцом деньгах. О том, как однажды она решилась осуществить свою мечту и полгода провела в швейцарской клинике, а вернулась оттуда новым человеком – женщиной, которой оборачиваются вслед.

Наташа была шокирована, она и не подозревала, что под продуманно-выверенной материнской оболочкой таятся такие опасные демоны. Мать всегда была для нее недосягаемым идеалом – холодная, красивая, твердо стоящая на ногах, не то, что Наташа. Ей не раз приходила в голову предательская мысль о тотальной мировой несправедливости – ну почему на распределении небесных благ ее мать получила безоговорочную красоту, в то время как самой Наташе достались лишь пухлые щеки, тонкие губы да невыразительные глаза?! И вот теперь привычный мир рухнул, потому что красота оказалась рукотворной, и, с одной стороны, ей чудилось в этом нечто болезненное, с другой – напрашивалось логическое решение: раз мама сделала это, то ее примеру может последовать и она, Наталья!

Обычно родители противятся, если своенравные дети решают затеять безапелляционный спор с самой природой. Но Наташина мама и слова не сказала, когда дочь в один прекрасный день засобиралась на консультацию в клинику. Более того – она помогла Наташе найти опытного врача, сама ходила с ней на фотомоделирование.

Свою первую пластическую операцию – ринопластику – Наташа сделала в восемнадцать лет.

Однажды, прогуливаясь по больничному коридору, я встретила мужчину. Нет, я не монашенка и не сектантка, для которой представитель иного пола равен существу с другой планеты. Просто впервые я видела мужчину, который был пациентом пластического хирурга – причем в данном случае речь явно шла не о врожденной заячьей губе или ожоге лица. «Круговая подтяжка плюс заживающая ринопластика» – едва бросив на него беглый взгляд, определила я.

Хм, понимаю, что современным женщинам навязывают несоизмеримые с понятием «логика» стандарты красоты, но… что делает в царстве умирающих комплексов этот одинокий странник? Считается, что у настоящих мужчин комплексов, связанных с внешностью, быть не может.

Поймав мой любопытный взгляд, он сначала отвернулся, дал мне пройти мимо, а потом зачем-то догнал меня и ухватил за плечо.

– Постойте!

Я вздрогнула. Неужели маньяк? Следовало предположить, разве нормальный мужчина окажется в таком месте? Я тоже хороша – зачем на него так пялилась?

– Извините. Я не хотела вас смутить, – вежливо пробормотала я.

– Нет, подождите, – мягко сказал он, – я заметил, что вы на меня смотрели. Поговорите со мной. Вы курите?

Я пожала плечами. Он принял мою нерешительность за согласие и потащил меня на лестничную клетку, где на мраморных подоконниках стояли тяжелые бронзовые пепельницы. В коридорах клиники курить не разрешалось.

– Меня зовут Егор, – улыбнулся он, не выпуская рукава моей пижамы. Наверное, боялся, что я на волнах неврастении уплыву от него прочь.

– Алиса. Только у меня времени мало, – на всякий случай соврала я, – скоро посетитель придет.

– Да? – он грустно вздохнул. – А ко мне вот не ходит никто. Я не пускаю. Не хочу, чтобы меня видели таким.

– Подтяжка? – прищурилась я.

Егор обреченно кивнул.

– Думаете, рановато? Мне сорок семь.

– В самый раз, – усмехнулась я, – правда, вот уж никогда не подумала бы, что большие мальчики тоже делают это.

– От меня ушла жена, – потупился он, – к моему коллеге. Ему тридцать два. Жена была меня моложе. Алиса, если бы вы могли представить, как я устал. Я так надеюсь, что моя жизнь теперь изменится. И вы уж простите, что я вам все это говорю.

Я погладила его по плечу, Егор тихо всхлипнул. Он больше не казался мне опасным невменяемым. Я заметила на его предплечье татуировку – мультипликационный скунс. Прелесть какая! Унылый великовозрастный слон с пошатнувшейся психикой. Работа измучила, жена ушла. Нет сил ходить с друзьями в пивной бар, два года не был в отпуске. Витамины и сироп-антидепрессант перестали помогать. Захотелось вдруг снова стать молодым. Внезапная мысль превратилась в навязчивую идею, и вот Егор оказался в клинике Владимира Каховича.

Мужчины мегаполиса – люди странные. Подозрительные кактусы, прижившиеся в саду разрастающегося гламура. Для кого-то из них сходить на маникюр равносильно тому, чтобы напиться и зарулить в гей-клуб, предварительно смазав анальное отверстие вазелином. Таких все меньше. Московские мужчины делают педикюр и раз в неделю ловят порцию витамина Д в солярии, разбираются в модных марках, иногда замазывают мешки под глазами тональным корректором и гордо именуют себя метросексуалами. Егор вот пошел еще дальше и решился на подтяжку лица.

Интересно, где проходит грань между метросексуализмом и дезертирством с мужской территории?

Счастливые парочки ни с того ни с сего не распадаются. Я не верю ни в любовь с первого взгляда, ни в мгновенный разрыв. Не бывает так – вчера они называли друг друга «котик» и «зайка», а сегодня – «подлец» и «сука». Если со спокойной тщательностью архивариуса обернуться назад, всегда можно нащупать тот самый роковой момент, с которого и началось понижение любовной температуры. Маленькую трещинку, в будущем обернувшуюся камнепадом.

Едва взглянув в его напряженное лицо, я сразу поняла – что-то не так. А ведь по закону жанра он должен был встречать меня шампанским и фруктами – все же мы были не видевшимися целую неделю любовниками, к тому же пробующими на вкус деликатес семейной жизни.