Она напомнила себе, что к банкету нужно обязательно купить новое платье. У Адама, босса Мэтта, была красивая молодая же­на, которую звали Джесмин. Мэтт как-то проговорился, назвав ее «лучшим украшением Бата», после чего Хоуп решила, что не имеет права ударить в грязь лицом.

Думая о предстоящем празднике, она положила детям на та­релки рыбные палочки, а себе заварила чай.

– Тоби! Милли! Ужинать! – позвала она.

Милли, как всегда, притащила с собой Барби и начала ее кор­мить, разбрасывая вокруг кусочки.

– Милли, ешь аккуратно! – недовольно предупредила Хоуп. Она отняла у девочки куклу, и Милли тут же заревела. На пол упало еще несколько кусочков.

– Милли, это просто безобразие! – сказала Хоуп, пытаясь справиться с гневом и жалея, что она слишком устала. Чтобы иметь дело с детьми, нужно много терпения.

В ответ девочка извернулась и толкнула стол так, что из чашки Хоуп выплеснулся чай.

– Милли! – крикнула Хоуп, когда чай пролился на юбку, в которой она ходила на работу. Черт, нужно было переодеться сразу же, как только она пришла домой!

– Когда я подошел к двери и услышал крики, то понял, что не ошибся адресом, – кисло заметил Мэтт, появившись на пороге кухни. Как всегда, он был безукоризненно одет и выглядел на за­пущенной кухне довольно неуместно.

Хоуп стиснула зубы. День рождения мужа представлялся ей совсем по-другому. Пламя свечей, аромат свежеприготовленных блюд, она сама облачена в бархат и благоухает духами… Вместо этого в доме хаос, она растрепана, как чучело, и воняет потом после беготни по магазинам. Сомневаться не приходилось: дети и романтические обеды при свечах – понятия взаимоисключаю­щие.

Милли тут же прекратила рев, подбежала к отцу, обхватила ру­ками его колени и зарылась лицом в серые шерстяные брюки.

– Папочка! – радостно заворковала она, как будто только что не разбрасывала еду по кухне, словно озорной эльф.

Мэтт подхватил ее на руки, и две темноволосых головы оказались рядом: одна кудрявая, другая коротко стриженная, с сединой на висках. Мэтт был высоким, мускулистым и стройным, с темными, глубоко сидящими глазами, от которых у женщин учащался пульс, и решительным квадратным подбородком. Седина шла Мэтту так же, как новая прическа; его красота казалась более зрелой и мужественной. Даже после семи лет совместной жизни при виде улыбающегося мужа у Хоуп начинало гулко биться сердце. Но ей отравляла существование мысль о том, что при виде жены пульс Мэтта ничуть не ускорялся.

– Что, ссоришься с мамой? – спросил Мэтт. Милли сдавленно всхлипнула.

– Да, – грустно сказала она.

– Она ничего не ест, разбрасывает еду, пролила мой чай и всю меня забрызгала! – Хоуп знала, что напрасно так сильно сердит­ся, но ничего не могла с собой поделать.

– Пустяки, – небрежно ответил муж, даже не взглянув на нее. – Чай легко отстирывается.

Он взъерошил Тоби волосы и прошел в гостиную с Милли на руках. Тоби сполз со стула и побежал за ним. Через секунду отту­да донеслись хихиканье и смех.

Хоуп мрачно посмотрела на свою белую блузку, забрызганную чаем, поднялась наверх и переоделась в зеленый бархатный кос­тюм. Потом причесалась, вдела в уши жемчужные серьги, брыз­нула на себя духами, села за туалетный столик и повернула оваль­ное зеркало, собираясь красить губы.

Она знала, что выглядит старомодно и напоминает не роскош­ных и властных героинь современных любовных романов, а ти­хих и спокойных женщин с тревожными серыми глазами, кото­рых любила описывать Джейн Остин. Хоуп подошли бы фасоны времен королевы Виктории, которые подчеркнули бы ее пыш­ную грудь и скрыли широковатую талию и полные ноги. Она лучше всего выглядела в платьях приглушенных, теплых тонов, делав­ших еще более выразительными ее глаза с пушистыми ресницами.

Хоуп подколола волосы, обнажив стройную шею, и на счастье прикоснулась к стоявшей на туалетном столике серебряной шка­тулке с эмалью. Шкатулка принадлежала ее матери, и ежеднев­ное прикосновение к ней стало для Хоуп такой же привычкой, как чистка зубов после еды. Мать Хоуп умерла рано, и шкатулка с изображением орхидеи была единственной памятью о ней. У Сэм была своя такая же шкатулочка, только на той были изображены анютины глазки.

Родители девочек погибли в автокатастрофе, и тетя Рут сразу увезла обеих к себе в Виндзор. Так что сувениров на память о Сэн­ди и Камилле Смит у их дочерей почти не осталось.

Хоуп улыбнулась и подумала, что бы она сама оставила детям, если бы скоропостижно умерла. Скорее всего, грязную тряпку для вытирания пыли…

Внизу Мэтт смотрел телевизор. По обе стороны от него сидели очень довольные дети. Хоуп остановилась за диваном и поцело­вала мужа в макушку.

– Извини, что я ворчала, когда ты пришел, – нежно сказала она. – Давай уложим эту парочку спать и сядем за праздничный ужин.

– Папа, ты должен почитать мне сказку! – умоляющим тоном пробормотала Милли.

– Почитаю, моя радость, – рассеянно пообещал Мэтт.

– Только длинную, – сказала довольная Милли. – Про трол­лей и фей!

– Никаких троллей, – по привычке ответила Хоуп. – Тебе будут сниться кошмары. – Не будут! – заупрямилась девочка. – Никаких троллей, – решительно повторила мать.

Исполнив свой долг, Мэтт снова спустился в гостиную, пощелкал пультом и нашел спортивный канал. Сквозь двойную стеклянную дверь, отделявшую гостиную от кухни, Хоуп увидела, что он переоделся в самые старые джинсы и линялую фланелевую рубашку, которую она давно собиралась выкинуть. Вздохнув, она пожала плечами. В конце концов, это его день рождения. Пусть надевает что хочет.

Хоуп вынула бутылку специально купленного вина, зажгла свечи на кухонном столе, разложила красные льняные салфетки (чей-то свадебный подарок) и накрыла второй ужин за день. Она твердо решила, что день рождения Мэтта должен пройти в уют­ной семейной обстановке. Хоуп обожала такие вечера. Они с Мэттом вкусно поужинают, а тем временем их любимые детки будут спать наверху, как бывает во всех счастливых семьях.

Но Мэтту явно не было до этого дела. Он и из кухни продол­жал смотреть телевизор, и его участие в празднике ограничилось тем, что он открыл бутылку и наполнил бокалы.

– Удачный был день? – спросила Хоуп.

– Угу, – промычал Мэтт, одним глазом косясь на экран, и от­правил в рот кусок бифштекса.

Некоторое время они ели в молчании, потом Хоуп не выдержала.

– Все в порядке? – снова спросила она. – Да, отлично. Замечательный бифштекс.

– Я говорю не о бифштексе.

Мэтт вздохнул и на мгновение отвлекся от экрана.

– Хоуп, тебе сегодня очень нужна беседа? Я устал, у меня был трудный день, и мне хотелось бы расслабиться. Если ты ничего не имеешь против.

Ее глаза наполнились слезами.

– Да, конечно.

Звучал унылый голос комментатора, и Хоуп машинально жевала свой бифштекс, не ощущая никакого вкуса. Случилось что-то плохое. Она знала это. Знала уже несколько недель. Мэтт пере­живал, но Хоуп была уверена, что его работа тут ни при чем. Это было что-то личное, имевшее отношение к ним с Мэттом и наверняка ужасное.

Мэтт ходил подавленный уже два месяца – с тех пор, как умер его любимый дядя, живший в Ирландии. Сначала Хоуп думала, что Мэтт испытывает чувство вины из-за того, что не виделся с Гароидом несколько лет. Родные Мэтта были совершенно равнодушны друг к другу. Когда Хоуп выходила замуж, она надеялась быть принятой в лоно большой семьи (которой у нее самой ни­когда не было), но с удивлением узнала, что у Паркеров есть одна общая черта: ненависть к клановым сборищам. Родители Мэтта жили чрезвычайно замкнуто; их единственный сын родился позд­но, и эти занятые люди явно не обрадовались его появлению на свет. Теперь, когда он стал взрослым и обзавелся женой, они счи­тали свой родительский долг выполненным. Хоуп не могла этого понять, но радовалась тому, что дурная наследственность не ме­шала Мэтту любить жену и детей.

Как-то Сэм проницательно заметила, что Мэтт решил постро­ить свою жизнь совсем иначе, чем его суровая и холодная родня.