– Джей, он убил больше десяти человек и не остановится. Он наверняка следит за вами, то есть всегда готов нанести удар. Мы обязаны взять его здесь.

– Не спорю. Я просто не понимаю, почему ты прямо не сказал нам, что подключишься к расследованию. К чему такая таинственность?

– Потому что, во-первых, убийца нацелился на Люка, а во-вторых, журналисты меня слишком хорошо знают.

В душе Джейлин была согласна с ним – внешность у Бишопа была очень примечательная, и, появись он здесь открыто, пресса зашлась бы в новом приступе болтовни.

– Думаешь, если бы о тебе заговорили в Голдене, убийца переключил бы свое внимание на другого человека?

– Нет, он просто убрался бы из города. Он хорошо знает нас, Джей, наше подразделение. Мой приезд спугнул бы его, он бы понял, что если в дело вмешались экстрасенсы, значит, партия может закончиться не в его пользу.

– Зачем же он тогда заманил сюда Саманту? – задумчиво произнесла Джейлин. – Или ему неизвестно о ее способностях?

– Думаю, именно поэтому. Кроме того, он в курсе, что ее участие в расследовании три года назад закончилось полным фиаско. Он наверняка читал тогда о ней статьи в газетах, где ее называли не иначе как шарлатанкой.

– То есть он хотел, чтобы она отвлекала Люка от расследования?

– Может быть. Наверняка он также надеялся, что газетчики вцепятся в Саманту, начнут трепать ее имя на всех углах, и это внесет в расследование ненужную нервозность и напряжение. Возможно, он предполагал, что газетчики, сами того не желая, настроят жителей и против Саманты, и против федеральных агентов, поддерживающих ее.

– То есть он поставил себе задачу выбить Люка из колеи? Не дать ему сконцентрироваться? – Джейлин нахмурилась. – Подлец. Играть нужно по правилам, а он хотел изначально иметь преимущество.

– Иметь преимущество хочет любой нормальный человек. А уж социопат – тем более. Ему нужна победа над Люком, любой ценой. Он жаждет доказать всем, и прежде всего самому себе, что он умнее остальных, что он способен манипулировать людьми и выстраивать события в том порядке, в каком ему заблагорассудится.

– Наивные мы, стало быть, люди… Ломали головы, пытаясь угадать правила игры…

– Зато теперь вы знаете, что такое тщетность.

– Спасибо за возможность поднабраться знаний. – Джейлин усмехнулась. – Кстати, Сэм говорила, что надломленная психика делает человека отличным от других. В том смысле, что мозг его начинает работать иначе.

– Все правильно. В этом мы можем быть полностью уверенными, – ответил Бишоп. – Как и в том, что у него есть личные счеты с Лукасом.

– Вы уже провели проверку?

– Мы изучили все дела Лукаса за последние пять лет, но не нашли никаких зацепок. Сейчас изучаем дела, которыми он занимался до того, как пришел к нам, но тут все несколько сложнее. – Бишоп помолчал и затем прибавил: – Попробуйте разговорить его, может быть, вспомнит что-нибудь ценное для нас. Хотя очень в этом сомневаюсь.

– Он не любит рассказывать о своем прошлом.

– Я знаю, поэтому и надеюсь только на Саманту. Она может на него воздействовать.

– Еще как. Так воздействует, что он разве что на нее с кулаками не бросается. – Джейлин помолчала. – Скажите честно, босс, вы поддерживаете связь с Самантой?

Бишоп вздохнул и пробормотал:

– Да, от экстрасенсов не скроешься.

– Вы не ответили.

– Поддерживаю. Она звонит мне.

– А она говорила о том видении, о первом, которое заставило ее заглотнуть наживку и приехать в Голден?

– Говорила. Джейлин, на этом все. Больше тебе знать ничего не нужно. И смотри не проболтайся Лукасу, что Гален прикрывает тебя, когда ты одна или когда я уезжаю отсюда.

– Вы заставляете меня скрывать информацию от напарника.

– Не заставлял бы, если бы все было не так серьезно.

– Можно и не напоминать.

– Так я это тебе уже говорил?

Лукас предполагал, что Саманта выросла в неблагополучной семье, потому что умные дети из нормальных семей не убегают даже в пору юношеской дурости, когда на их поведение и решения основное влияние оказывают гормоны.

Но, даже зная это, он испытал шок.

Не сводя с него темных проницательных глаз, Саманта монотонно, с каким-то странным безразличием, словно речь шла не о ней, продолжала свой рассказ. Лукас видел, как побледнело ее лицо, а сцепленные пальцы рук крепко прижались к коленям.

Он видел, что внутренне она напряжена, но он не чувствовал ее боли.

Он чувствовал только свою боль.

– Отчим, – пояснила она. – Отец мой погиб в автокатастрофе, когда мне не было и года. Моя мать относилась к категории женщин, которые не могут обходиться без мужчины. Она считала, что обязана кому-то принадлежать, поэтому, прежде чем она вышла замуж за того, кто стал моим отчимом, всяких «дядь» я перевидала дома предостаточно. О том, что он любил выпить, а в пьяном виде становился неуправляемым и агрессивным, она, думаю, поначалу не знала. Только потом мы обе сполна это прочувствовали на своей шкуре.

– Сэм…

– Не знаю, почему он в тот день так взбеленился, и не помню, как он отшвырнул меня и я ударилась о стену. Помню только, как мать подхватила меня и мы своим ходом добирались до больницы. Там она сказала, что я споткнулась на лестнице и полетела вниз. Во время разговора с врачом она взяла меня за руку, и вдруг я отчетливо увидела, что со мной случилось – отчим ударил меня о стену, как тряпичную куклу. Я словно вошла в память матери.

– Травма головы, – пробормотал Лукас.

Саманта кивнула:

– Тяжелое сотрясение мозга. Я две недели пробыла в больнице. Меня и сейчас порой мучают страшные головные боли, длящиеся по нескольку часов. Иногда я от них даже слепну.

– Нужно было сказать мне раньше. И еще кровотечение из носа…

– Скорее всего результат видений, в которых есть сцены насилия. Головные боли начинаются вдруг – ни с того ни с сего. Я пыталась установить их причину, но так и не смогла. С чем они связаны – представления не имею. – Она пожала плечами. – Может быть, все экстрасенсы их испытывают.

Лукас чертыхнулся себе под нос. Он ничем не мог утешить Саманту, поскольку знал о результатах исследований, проводившихся несколько лет назад в спецподразделении. Согласно полученным данным, головные боли – неотъемлемая часть жизни экстрасенсов. Своего рода расплата за способности.

– У него явно были проблемы с головой, – произнес Лукас неожиданно грубо.

Саманта утвердительно кивнула.

– Наверное, в душе он понимал, что я не такая, как все. Кроме того, в отличие от матери, я его не любила, и он чувствовал это. Я никогда не спорила с ним, не огрызалась и не плакала, когда он бил меня, и это его злило. По-моему, он меня даже побаивался.

Представив, как содрогается маленькое тельце девочки под ударами домашнего садиста, Лукас поежился и испытал приступ внезапной острой боли.

– Может быть, он тебя и побаивался, но ты в этом не виновата.

Саманта пожала плечами:

– Он был очень нервный, всего пугался и, если я оказывалась поблизости, всегда бил меня. А в пьяном виде он становился совсем ненормальным. Когда я видела, что он прикладывается к бутылке, я просто убегала из дома и пряталась в саду. Став постарше, я уходила в музей или библиотеку. Однако возвращаться-то мне все равно приходилось… А он поджидал меня.

Лукас не стал расспрашивать, почему никто из соседей и учителей не сообщил властям о том, что происходило в их доме. Он понимал, что мать ее делала все возможное, чтобы скрыть ссадины и синяки дочери, – одевала ее в длинные платья, мазала лицо зеленкой и кремом. «Да и не всегда люди хотят вмешиваться в чужие семейные дела», – подумал он.

– После того как я в первый раз попала в больницу, он стал осторожнее. Ну или мне так по крайней мере показалось. Он как бы установил для себя порог, дальше которого не заходил, избивая меня.

Такая жизнь продолжалась бы и дальше, поскольку я, несмотря ни на что, решила закончить школу, а потом поступить в колледж, но незадолго до того, как мне исполнилось пятнадцать, он, напившись и потеряв контроль над собой, сломал мне два ребра.