Возникает забавная картина: поскольку каждая клетка содержит идентичную генетическую информацию, можно подумать, что все они обладают одинаковыми генетическими возможностями. Кто так подумает, серьезно ошибется. На раннем этапе эмбриональные клетки действительно способны формировать организм в целом – человека, кошку, жирафа – из единственной, отдельно взятой недифференцированной клетки. Но нервная клетка способна образовывать только нервную клетку. Как это получается?

– Надеюсь, вы не ждете от меня ответа? – шутливо поинтересовался Ласситер.

– Не жду. Но именно на этот вопрос искал ответ Барези. Он изучал процесс дифференциации и механизмы, им управляющие, поэтому так далеко ушел вперед от своих коллег. – Торгофф вздохнул, огляделся по сторонам и спросил: – А почему бы нам не выпить кофе?

– Замечательная идея, – сказал Ласситер.

– Здесь на углу есть отличная забегаловка. – Торгофф покосился на кубик Рубика, взял его в руки и, сделав три точных поворота, вернул на стол.

Ласситер увидел, что каждый цвет занял свое место. Торгофф подошел к стоящей в углу вешалке, обмотал шею шарфом, надел изрядно потрепанное полупальто, натянул на голову бейсбольную шапочку и бросил:

– Двинулись.

На улице было морозно, и они шагали по глубокой, протоптанной в снегу тропке.

Кафе оказалось узким помещением с длинным запотевшим окном и итальянским флагом на противоположной кирпичной стене. В воздухе витал аромат свежесмолотых кофейных зерен. Торгофф и Ласситер заняли столик у окна и заказали кофе с молоком. Неподалеку за тремя разными столиками сидели три молодых человека, читающих книги. Ласситеру показалось, что все они чем-то напоминают Раскольникова.

– Итак, – продолжил Торгофф, – имеется ДНК, и эта самая ДНК совершенно идентична в каждой клетке нашего организма. Это означает, что по капле семени или крови, обрывку волоса или кусочку кожи мы можем идентифицировать личность. Любая клетка человека содержит ДНК, характерную только для данной особи и отличную от всех остальных.

Подали кофе, и Ласситер с изумлением заметил, что Торгофф положил в свою чашку четыре ложки сахара.

– Если объяснять упрощенно, ДНК в дифференцированной клетке говорит генам, что данная клетка станет волосами и может не беспокоиться о цвете глаз, группе крови и так далее. Представьте ДНК в виде фортепиано с сотней тысяч клавишей, каждая из которых несет в себе какую-то генетическую черту. Так вот, в дифференцированной клетке почти все клавиши прикрыты или, если хотите, отключены. Но часть их продолжает работать. Если взять волосы, например, то мы имеем такие наследственные характеристики, как пигментацию, курчавость, густоту и так далее. Но все эти качества так или иначе связаны с волосами. Остальное отключено. И если оно отключено, то отключено навсегда.

– Навсегда?

– Совершенно верно. Как только ДНК активизирует специфический ген, обратный путь для нее заказан. Нервная клетка остается нервной и не может стать кровяным тельцем или клеткой мозга.

– Но как это все получается? – спросил Ласситер. Проблема начала его интересовать, хотя он не представлял, какое отношение она имеет к смерти Кэти или убийствам в Италии. – Каким образом клетка решает, чем ей стать?

– Я не знаю. И никто не знает. Но именно это хотел выяснить Барези тридцать – сорок лет назад. – Торгофф сделал паузу, а затем продолжил: – Дело в том, что он перестал публиковаться. В какой-то момент он прекратил давать свои статьи на рецензии коллегам, и мы не знаем, как долго он продолжал бродить по неизведанным полям биологии. Может быть, месяцы, но не исключено, что Барези продолжал исследования еще несколько лет. Когда я в последний раз услышал о нем, он был в Германии, изучал…

– Теологию.

– Точно. Вам, значит, это известно. – Профессор бросил взгляд на часы и нахмурился. – Мне надо забрать сына… Послушайте, – сказал он, – биология сейчас – самая горячая отрасль мировой науки. А самым горячим местом в биологии является область, в которой работал Барези.

– Дифференциация?

– Именно. Барези изучал недифференцированные клетки эмбрионов лягушек. Судя по его последним публикациям, он разделял эмбрионы на четырех-, восьмиклеточной стадии, пользуясь весьма примитивным оборудованием. После этого он создавал культуры разделенных эмбрионов, чтобы узнать, разовьются ли они в идентичные организмы.

– Значит, он клонировал лягушек?

– Нет. Скорее, он создавал лягушек-близнецов.

– В чем разница?

– Даже однояйцовые близнецы получают свой генетический материал из двух источников – мамочки и папочки. Клоны же – из мамы или папы. Таким образом, если вы желаете получить клон, вам следует извлечь генетический материал из материнского яйца…

– Из его ядра.

– И заместить его материалом недифференцированной клетки – клетки на ранней стадии роста. В таком случае вы получаете генетическую информацию из единого источника.

– И это возможно?

– Да. В институте Рослин в Эдинбурге клонировали овцу.

Ласситер немного подумал и спросил:

– Значит, так же можно поступить и с человеком?

– Теоретически… – пожал плечами Торгофф.

– Я хочу сказать, меня тоже можно клонировать?

– Нет, – сказал ученый, – вас нельзя.

– Почему?

– Потому что все ваши клетки дифференцированные. Свой последний шанс на клонирование вы упустили еще тогда, когда были размером меньше веснушки. Теоретически мы могли бы клонировать вашего ребенка, но только тогда, когда он пребывает в ранней эмбриональной стадии развития. Пока он еще является суммой недифференцированных клеток. Четырех. Восьми. Максимум шестнадцати.

– И такое возможно?

Торгофф возвел очи к потолку и развел руками:

– Может быть. Где-нибудь. Не исключено, что на это способны ученые в Рослине, но, поступив так, они отправятся за решетку.

– Почему?

– На Британских островах клонирование людей запрещено законом – хотя до этого дело еще не дошло. Но вернемся к Барези. Сейчас эмбрионы без труда создают в центрах репродукции, однако в пятидесятых и шестидесятых годах все было намного сложнее. Страшно подумать, сколько технических нововведений пришлось придумать Барези для своих опытов.

– Понятно… – покачал головой Ласситер. – А вам известно, чем кончил Барези?

– Нет, – ответил ученый. – Я знаю лишь, что он выпустил несколько публикаций, связанных с религиозной тематикой.

– Да, конечно… Но это еще не все. Он забросил религию и поступил в медицинский институт – в то время ему уже стукнуло пятьдесят. Специализировался на акушерстве и гинекологии, а затем открыл клинику искусственного оплодотворения, или, как сейчас говорят, репродукции.

Торгофф поднял брови, отпил кофе и произнес:

– Вот, значит, как. Да, у Барези, бесспорно, был богатый опыт по части изготовления эмбрионов. Скорее всего дела у него пошли отлично.

– Да. Весьма.

– Тем не менее, – вздохнул Торгофф, – это печально.

– Почему вы так считаете?

– Да потому, что он был совершенно потрясающим ученым-исследователем, а если посмотреть, чего он достиг и к чему стремился… Клиника выглядит пустой тратой сил.

– Что вы хотите сказать? – спросил Ласситер. – К чему именно он стремился?

– Понимаете, смысл изучения дифференциации состоял в том, чтобы найти способ повернуть процесс вспять – превратить клетки в недифференцированные.

– Но зачем? Какая от этого польза?

– Какая польза? – переспросил Торгофф. – Да это же Чаша Святого Грааля.

– Почему?

– Потому, что если вы сможете это сделать… – Торгофф задумался. – Разум не способен охватить всех последствий. Это открытие будет стоить триллионы, впрочем, деньги здесь ничто. Если вы обратите вспять дифференциацию, вы навсегда измените мир.

– Каким образом?

– Очень просто… В этом случае мы сможем вас клонировать. И всех остальных, кого пожелаем. Вы откапываете Бетховена или Пресли и делаете их своими детьми. Или клонируете свою покойную матушку. Вы сможете выращивать запасные органы, употребляя клонов, когда вам понадобятся новые легкие, печень или аорта. Вы можете представить, какие этические и социальные проблемы возникнут? Что станет с усыновлением, если люди смогут заказать по почте собственные копии или копии кого угодно? А если представить клонирование в сочетании с техникой генетической рекомбинации, то можно получить нечто не вполне человеческое. Можно будет создавать пушечное мясо, гладиаторов или рабов. Вместо производства органической пищи производство органов. Производство людей одноразового использования.