Через несколько минут церемония закончилась, и толпа неторопливо двинулась по центральному проходу. Возглавляла процессию мать с ревущим младенцем на руках, долговязый священник прикрывал тылы. Его голова плыла над головами других, как бледный воздушный шар. Когда падре – у него были каштановые вьющиеся волосы, волевой подбородок и нос с горбинкой – проходил мимо Ласситера, их взгляды встретились. Отец Азетти напомнил Ласситеру кого-то. Но кого? Если бы не худоба и изможденный вид, священника можно было бы считать привлекательным, однако черты его лица странно не сочетались друг с другом. И неожиданно Ласситер понял: отец Азетти был Икабодом Крейном, преследуемым и страдающим.

Десять минут за спиной Ласситера звучала итальянская речь, прерываемая взрывами смеха, хотя все это время ребенок вопил яростно и неутешно. Послышалось чмоканье, сопровождавшее двойные поцелуи, – европейский ритуал при встрече и прощании. Голоса зазвучали громче, и в них было больше эмоций, чем, по мнению Ласситера, требовали обстоятельства.

Затем церковная дверь со скрипом раскрылась, и в зал ворвался поток холодного воздуха. Ласситер услышал шарканье ног, постукивание женских каблуков и представил священника, стоящего на ступенях и посылающего прощальное благословение пастве.

Дверь снова скрипнула, и отец Азетти направился в сторону алтаря. Ласситер вскочил и произнес, как ему самому показалось, оглушающе громко:

– Извините, святой отец!

– Да? – повернулся к нему священник.

Ласситер, исчерпав свои познания в итальянском, перешел на английский:

– Не мог бы я с вами поговорить?

– Ну конечно, – улыбнулся Азетти и практически без акцента спросил: – Чем я могу вам помочь?

Ласситер глубоко вздохнул.

– Пока не знаю, – ответил он, – но я остановился в «Акиле», и там мне сказали, что вы были другом доктора Барези.

Улыбка исчезла с лица священника, и оно превратилось в восковую маску. Он взглянул на Ласситера отчужденно, как смотрят свидетели в суде, и произнес безразличным тоном:

– Мы играли в шахматы.

– Да, я слышал, – кивнул Ласситер. – Но вообще-то меня интересует клиника.

– Она исчезла.

– Понимаю, но я надеялся, что мы сможем поговорить.

Дверь храма скрипнула, и по полу вновь потянуло холодом. В проходе возникла женщина в черном одеянии. Перекрестившись, она встала на колени и начала молиться. Азетти бросил взгляд на часы и покачал головой.

– Прошу меня извинить, но до двух часов я выслушиваю исповеди.

– О… – не скрывая разочарования, протянул Ласситер.

– Но если вы подождете, мы сможем поговорить в моем жилище. Оно примыкает к церкви.

Ласситер безмерно обрадовался.

– Я пока поброжу по городу, – сказал он, улыбаясь. – Полюбуюсь достопримечательностями.

– Как вам будет угодно, – ответил Азетти и направился к темному сооружению в конце центрального прохода.

Сооружение напоминало задрапированный тканью огромный платяной шкаф. Когда священник, отодвинув занавесь, нырнул вовнутрь, американец понял, что видит исповедальню.

Два часа спустя Ласситер и Азетти уже сидели в небольшом кабинете при церкви над блюдом спагетти, принесенным в храм прихожанами. Ласситер решил, что ошибся в первоначальной оценке священника – тот оказался превосходным хозяином. Азетти нарезал несколько ломтей хлеба с хрустящей корочкой, наполнил бокалы вином и посыпал хлеб перцем и солью, предварительно обрызгав ломти оливковым маслом. Ласситер тем временем сел спиной к электрическому обогревателю и попытался согреться.

– Итак, – начал священник, – вы приехали ради клиники.

Ласситер утвердительно кивнул.

– Что ж, если вы ее видели, то знаете, что с ней случилось.

– Мне сказали, что клинику подожгли.

– Она так или иначе была закрыта, – пожал плечами Азетти. – И все же я очень сожалею. Таких людей встречаешь раз в жизни.

– Кого вы имеете в виду?

– Доктора Барези. У него был огромный талант. Меня вряд ли можно назвать специалистом, но говорили, что процент успешных операций в его клинике считался просто феноменальным.

– Неужели? – изумился Ласситер, вдохновляя священника на новые подробности.

– Да. И я думаю, причина в том, что Барези был не только врачом, но и ученым. Вы знали это?

Ласситер отрицательно покачал головой.

– Ах вот как! Следовательно, вы не были знакомы с Барези! Он был поистине многогранной личностью. Гением! Но должен признаться, что я частенько обыгрывал его в шахматы. Регулярно, по правде сказать.

Ласситер рассмеялся.

– Скорее всего я делал столько ошибок, что он просто не мог предвидеть мои ходы, – доверительно произнес Азетти. – Постоянно жаловался, что я разрушаю его игру. Еще вина?

– Спасибо, не надо, – ответил Ласситер.

Ему нравился этот человек.

– Отец, дед, да и все остальные родственники Барези нажили состояния. Политика и строительство. Ужасно коррумпированные – даже по масштабам Италии. Игнацио никогда не испытывал нужды в деньгах, и у него не было необходимости трудиться. Но он учился. Генетике в Перудже и биохимии в Кембридже. Кембридже! – Азетти налил себе вина и погрузил в него хлебную корочку. – Он работал в одном из институтов Цюриха и получил там медаль.

– За что?

– Не знаю. Какие-то исследования. Но потом он от этого отказался…

– От чего?

– От точных наук.

– Вы хотите сказать, что он занялся медициной?

– Нет. Медициной позже, – ответил Азетти, качая головой. – Вначале он изучал теологию в Германии. Написал книгу, она у меня есть.

Священник, не оглядываясь, протянул руку назад, снял с полки толстенный том и передал гостю. Ласситер открыл книгу, посмотрел на название и покачал головой.

– Здесь все по-итальянски, – протянул он и сразу осознал всю глупость своего замечания.

– Она называется «Реликвии, тотемы и божественность».

Ласситер кивнул и отодвинул том в сторону.

– Барези слыл большим авторитетом в этой области, – добавил Азетти.

– Правда? – довольно равнодушно произнес Ласситер.

– О да.

– Спагетти просто великолепны, – сказал Ласситер.

Его огорчало, что беседа все больше и больше удаляется от интересующей его темы – клиники Барези, – и он не знал, как вернуть разговор на нужные рельсы.

– Роль реликвий в христианстве Барези связывал с некоторыми весьма примитивными религиозными верованиями. Анимизмом, поклонением духам предков. Верования дикаря, поедающего сердце врага, чтобы завладеть его силой, позже отразились и в христианстве – до сих пор считается, что кость святого или даже ее обломок в мешочке на шее сумеет оградить владельца от болезней и иных напастей.

– Очень интересно, – сказал Ласситер тоном, в котором никакого интереса не чувствовалось.

– Это действительно интересно. Я очень рекомендую вам эту книгу. В ней много говорится о магических ритуалах, и кое-кто может сказать, что это относится и к обряду причастия.

– Каким образом?

– Мы пьем кровь и вкушаем тело Господа, – пожал плечами Азетти. – Для верующих это таинство, но кому-то… оно может представляться чем-то иным. Магией, например.

– Серьезное расхождение с канонами, – заметил Ласситер.

– Еще бы, – рассмеялся священник. – Но Барези это не беспокоило. Его репутация была вне подозрений, и в Ватикане доктора ценили весьма высоко.

– Неужели?

– Именно. Ватикан его постоянно использовал.

– Для чего?

– Для проверки подлинности реликвий. Когда какой-нибудь артефакт вызывал сомнения, Барези приглашали для экспертизы. В большинстве случаев вопрос разрешался просто. Если обломок «подлинного креста» был из тикового дерева… или во фрагменте скальпа святого Франциска обнаруживалась ДНК вола… Вы слышали о Туринской плащанице?

– Конечно, – ответил Ласситер. – О ней все слышали.

– Вот видите! А Барези был одним из ученых, изучавших ее.

– Я читал, что плащаницу все же сочли подделкой.

– Да, многие говорят, что это всего лишь «кусок отличного полотна тринадцатого века», а изображение – творение рук Леонардо. Первая в мире фотография.