– Так, Николавна, погодь! – послышался мне его хриплый голос. – Как это – свой? А с какой это стати? Да как это понимать?

– А так! За моральный ущерб! – рявкнула кипящая негодованием бабка, легко заглушив его возмущенные хрипы. – Бухает с утра до утра, понимаешь ли, а на местную шпану кто управу искать должен? Я, что ли?

– Ты, соседушка, рот-то свой прикрой! Ишь, внучка моего и шпаной, и мелким пакостником обзывать удумала! Или решила, что за сиротинку никто и по морде не даст? Ты не гляди, что мне девяносто корячится, размахнусь – не промахнусь!

Голоса возмущенно заспорили, и понять что-либо стало практически невозможно. Мучимая любопытством, я вылетела в коридор и, едва попав в тапки, выбежала во двор.

Первое время меня совершенно никто не замечал. Орали так, что мама не горюй! И, как мне показалось, навешать друг другу тумаков соседкам мешал только стоявший в средине беседки массивный, уставленный тарелками стол. При желании вокруг него можно было долго бегать! Да и милиционер, несмотря на нанесенную ему моей хозяйкой кровную обиду, готов был пресечь на корню бабскую потасовку, случись та все-таки.

Первой меня заметила Ольга. Она одышливо плюхнулась на скамейку, обмахиваясь полотенцем, усадила меня за стол и принялась допытывать:

– Лизок, ты вчера ничего странного не видела? Или, мож, слыхала чего? Ночью?

– В смысле – странного?

– Ну стуки, шаги, голоса? – Она с секунду помолчала, ожидая ответа, и вдруг запричитала: – Ограбили нас вчера, Лизонька! Последнее сокровище поперли. Соседи – чтоб вам пусто было!

– А чего это сразу соседи? – Про бабушку Гришки можно было сочинять загадки вроде: «зимой и летом – одним цветом». Я ничуть не удивилась, увидев на ней все то же потрепанное синее пальтецо, что и вчера. Как, впрочем, и в день нашего знакомства с Боровлянкой. – Ты моего Гриню за руку ловила? Не ловила! Вот и захлопнись, соседушка!

– Так, бабки, тихо! – Милиционер все-таки привел в порядок голосовые связки, но его хриплый тенор не внушал ни страха, ни уважения. – Свидетель Лизавета, прошу припомнить все, что показалось вам странным этой ночью.

– А чего украли-то? – Я не спешила вспоминать. Плеснула в кружку из крынки молока, придвинула к себе плошку с пирожками и принялась их уплетать.

Толстенький Семеныч смешно поморгал заплывшими глазами и смачно выдал:

– …твою мать! Ты сюда что, есть пришла? Мы тебя на очную ставку позвали!

– Не тронь девочку, ирод бессердечный! – тут же встала на мою защиту хозяйка. – Если тебя с похмелья от еды воротит, это не значит, что и ребенок должен тут рядом с тобой голодать! Кушай, Лизонька, кушай!

Она демонстративно пододвинула ко мне еще тарелочку с нарезанной кружочками колбасой и миску со спрятавшимися в укропе малосольными огурцами. Оглядев это изобилие, я сделала вывод, что вытащить Семеныча из постели помогли только очень серьезные убеждения в безотлагательности дела! Одно такое «убеждение» в виде пустой чекушки я вскоре даже заметила под столом.

– Ладно, кушай! – смирился участковый, стянул фуражку и, вытерев рукавом лысину, взмолился: – А может, я пойду? Бабоньки, неужто вы втроем это дело не обмозгуете?

– Мож, и обмозгуем, но кто мне тогда змеевик будет искать? Тебя ж, ирод, тока отпусти! До понедельника – Лиза, заткни уши – хрен найдешь! А у меня брага киснет!

– Градусов больше! – утешила соседку Петровна и успокаивающе махнула рукой медленно, но верно зеленеющему стражу порядка. – Иди, Семеныч! Разберемся. А ежели Николавна снимет все обвинения с моего внучка, так и быть, дам ей в честь ее горя свой аппарат. По-соседски. Только на время! Пока свой не отремонтирует.

– Угу. Тогда я пошел! – Толстяк с такой скоростью рванул к калитке, словно эти две милые бабульки были дико голодными замаскированными вампирами.

– Давно просила райцентр прислать к нам толкового участкового, так у них вечно чего-нибудь да нет: то кадров, то совести. – Ольга покривилась ему вслед и уставилась на соседку. – Признавайся, куда Гришку дела? Укрывание преступника преследуется по закону!

– Нашла преступника! Все бы тебе сиротинку обижать! Могу доказать! Спал он! Пьяным был в стельку, от Федьки-механика пришел – лыка не вязал! Еще петь пытался.

– Я, кстати, слышала! – поддакнула я, решив не сдавать соседа, пока не придет время. Какая-то счастливая беззаботность, наполнившая душу, так и тянула обратить все это в шутку. Настроение было прекрасным, наверное, впервые с того дня, как умерла мама.

– А я что говорю! – оживилась Петровна и, с благодарностью взглянув на меня, затараторила: – Как есть правда! Можешь потом у Федьки спросить, когда жены рядом не будет. Что вспомнит – расскажет. А Гришку я вчера на веранде спать положила! И дверь на ключ закрыла, чтобы чего не натворил, а утром вышла – нету! Где он сейчас шатается – не ведаю. Клянусь! – Она придвинулась ближе к задумавшейся хозяйке. – Оль, ну ты сама подумай! Ладно бы самогон у тебя стащил али еще какую пакость! Но змеевик-то твой ему на хрена нужен?

– Ценный металл! – насупилась Ольга Николаевна, уже понимая свое поражение, но все еще не решаясь его признать.

– Ой, ну и сколько можно выручить за эту железяку? Из чего она у тебя – из меди была аль железная?

– Неважно, – отрезала хозяйка и подняла с пола странную кастрюлю, в которой я наконец-то узнала аппарат, булькавший вчера весь день на печи. – Ну а кто украл-то тогда? Глянь, как чисто сработано!

Мы с Петровной уставились на крепления, на которых до вчерашней ночи и держалась спираль. С одной стороны висел здоровенный болт, а вот на второй ничего не было. Стальной прут, на котором и крепился держатель, был отрезан, да так гладко и ровно, что срез выглядел едва ли не зеркальным.

– Ну что я тебе могу сказать, соседушка… – Петровна провела пальцем по блестевшему срезу и зачем-то его лизнула. – Ничем помочь я тебе не смогу. Могу только посоветовать. Хочешь до истины докопаться – вези-ка ты свой аппарат в город к Игорьку. Там, глядишь, на експертизе чего и выяснишь.

Она поднялась и, выйдя из беседки, обернулась.

– Он же вроде у тебя где-то в органах работает? Вот пусть матери и поможет!

Хозяйка вдруг притихла.

– Ладно, отвезу. Кстати, а когда говоришь, Гришка домой придет?

– Да кто его знает! – Бабка отмахнулась и поковыляла к калитке.

– Теть Оль. – Я дождалась, когда соседка исчезнет за забором, и придвинулась к хозяйке. – А если у домового спросить? Думаю, он не соврет.

– Ты полагаешь, я про него забыла? Первым делом с ним хотела поговорить, когда тревожное почуяла. – Она тяжело вздохнула. – Не показывается! Либо напакостил, либо обижается на что-то… Если последнее – вообще может месяца через три объявиться.

– Н-да. Запутанное дело. Кому, а главное, зачем нужна эта железяка?

– Тут ты, Лиз, неправа! В деревне без этой железяки вообще не жизнь! А мне мой драгоценный змеевичок еще и дорог. Как память! По наследству, от мужа моего, царствие ему небесное, достался. Золотые были руки… – она вздохнула и поднялась, – и пустая голова! Замерз по пьяни.

Подхватив кастрюлю, она, больше ничего не сказав, направилась в дом, а вскоре к калитке подъехала машина.

Галина

Впервые в жизни мне не хотелось просыпаться. И не потому, что я наслаждалась сном всего несколько часов, а потому, что где-то внутри поднимался протест. Утро, приносящее надежду на что-то новое, лучшее, сегодня все самое «новое и лучшее» грозило забрать.

Я осторожно приподнялась на локте, разглядывая умиротворенное сном лицо Петра. Его не портили даже царапина и темная щетина, почти спрятавшая ее от глаз.

Почему-то даже в мыслях я не позволяла подумать себе о том, что у нас может быть будущее. В лучшем случае – редкие встречи, от которых становится еще хуже.

Он прав – мы из разных миров. А может, дело во мне? Обожглась раз на молоке, а теперь дую на воду?

Я решительно поднялась и, накинув валявшийся у кровати халат, прошла в душ. Я должна быть сильной, а мысли, воспоминания о прошедшей ночи заставляли беспричинно улыбаться и делали слабой. Вернее, даже не так! Они причиняли удовольствие быть слабой.