Джордж не отставал от меня, пока мы бежали по полю, а потом вниз по Канализационной горке. Я выбрал главную дорожку, думая, что если преследование все же продолжится, то я смогу уйти подальше в лес, а там скроюсь среди деревьев и кустов. Я собирался в последнюю секунду повернуть на юг, туда, где полоска леса простиралась позади жилищ Мейсонов и Халловеев. Если бы маневр удался, я смог бы попасть на Уиллоу-авеню неподалеку от нашего дома и захлопнуть дверь перед носом у преследователей. Я остановился на секунду, прислушиваясь к звукам погони. Поначалу я ничего не слышал, кроме стука в ушах, но потом раздался боевой крик Пинки, а за ним звук колес, ломающих сухие ветки и сминающих опавшие листья.

Мы снова бросились бежать по дорожке. Ветки хлестали мне в лицо, я спотыкался на кочках, стараясь не думать о том, что будет, если меня поймают. Джордж за себя сумеет постоять, но у меня при мысли о кулаках Хинкли появлялась слабость в ногах.

— Вон он, впереди! — завопил Уолш, и я понял, что они видят меня.

Я бросился с тропинки в заросли, но враги продолжали погоню. Правда, кусты и упавшие стволы замедлили их продвижение, и, судя по звукам, они бросили велосипеды. Трусам вроде меня нужны быстрые ноги — и, слава богу, они у меня имелись. Еще пять минут я мчался стрелой, а потом остановился, но не потому, что не хватало дыхания: передо мной было озеро. Я сам себя загнал в ловушку.

Я знал, что если поверну направо или налево, меня легко поймают. Озеро после заморозков все еще было покрыто льдом, который, впрочем, начал подтаивать и покрылся слоем воды. Я поставил ногу на скользкую поверхность и постепенно перенес весь свой вес на лед. Тот выдержал. Джорджу лед не понравился, и пришлось тащить его за поводок. Я медленно, с опаской двинулся вперед. Когда мои преследователи выбежали из леса, я отошел от берега уже футов на пятнадцать. Я не оглядывался, хотя они окликали меня, обзывали маменькиным сынком, навозным жуком и куском дерьма. Джорджу все это было не по душе, и он зарычал.

— Я тебе покажу, как кидать в мой дом яйцами, — раздался крик Хинкли, и тут же камень просвистел рядом с моей головой, ударился о лед и проскользил три четверти пути до противоположного берега.

— Ну-ка давай за ним! — закричал Штайнмахер, и они, вероятно, вместе прыгнули на лед: я почувствовал, как вся поверхность озерца ходит ходуном и издает рычание — совсем как Джордж, собирающийся наброситься на тапочек.

Затем послышался треск. Я повернулся и увидел, что Уолш стоит по пояс в коричневой воде, футах в трех от берега. Приятели принялись вытаскивать его, потом отступили на твердую землю, а я продолжил двигаться в прежнем направлении.

Должно быть, после прыжка моих преследователей лед сделался совсем непрочным, потому что теперь с каждым своим шагом я слышал потрескивание и видел, как от моих ступней расходятся тонкие трещинки, вроде прожилок внутри замерзшей зеленоватой массы. На открытом пространстве вовсю гулял ветер, и мое торжество — ведь враги отступили — внезапно улетучилось, сменившись тревожным предчувствием, что озеро вот-вот раскроет свою пасть и поглотит меня. Тут мне в затылок попал камень, и я рухнул вперед, ударившись грудью и лицом. Я услышал сильный треск и отключился — не только от страха, но и от удара.

Наконец я открыл глаза, но остался лежать на льду, прислушиваясь. Я слышал шум ветра, шуршание мертвых листьев в лесу, тихое поскуливание Джорджа и удаляющийся смех. Лед время от времени потрескивал. Я промок — ведь на поверхности озера лежал слой воды — и понемногу стал понимать, что весь дрожу. Крайне медленно и осторожно я поднялся на колени и потом замер на несколько мгновений. Голова болела и кружилась, так что я закрыл глаза. Следующей задачей было встать на ноги, и я сказал себе: «Вот сейчас досчитаю до тридцати, поднимусь и выберусь на берег».

Досчитав до двадцати пяти, я случайно опустил взгляд и увидел, что сквозь зеленоватый лед на меня смотрят чьи-то глаза. Поначалу я решил, что это мое отражение. Наклонившись ближе ко льду, чтобы разглядеть получше, я увидел там, подо льдом, белое полуразложившееся лицо Чарли Эдисона. Его слипшиеся волосы стояли торчком. Глазные белки почти совсем потемнели, сделавшись большими и круглыми, как у рыбы. Рот был раскрыт в безмолвном крике. Рядом с лицом виднелась ладонь, а дальше запястья рука терялась во мраке. Очков на Чарли не было, как не было и кожи на правой щеке.

Когда я закричал, то мне показалось, что это он кричит моим голосом. Отпустив поводок, я с трудом поднялся на ноги и, поскальзываясь и спотыкаясь, понесся к берегу в двадцати ярдах от меня, не обращая внимания на трещавший вокруг лед. Один раз я почувствовал, как он подался под моей ногой, но та уже поднялась в воздух. Мы с собакой одновременно выбрались на землю, проделав последние несколько футов по тонкому прибрежному льду.

Бешено дрожа, полузамерзший, я выбрался из леса позади дома Халловеев. Штаны у меня стояли колом, как перед рубашки, но, когда я вошел в дом, тепло растопило мой страх и я разревелся. Мама готовила обед на кухне, но лишь крикнула оттуда: «Привет» — а ко мне так и не подошла. Я поднялся в свою комнату, снял мокрую одежду и забрался в постель. Меня всего колотило. Так я лежал, пока меня не позвали обедать.

В этот вторник занятий в школе не было, потому что на следующий день праздновали День благодарения. Погода стояла отвратительная, но мне не сиделось дома, а потому я решил поехать вместе с Бабулей на станцию в Вавилоне и встретить тетушку Герти. Бабуля ехала со скоростью черепахи и делала только правые повороты. Дед называл такую манеру езды «улитка за рулем». Иногда, заходя в кондитерский магазин, я видел ползущую по улице большую синюю «импалу»,[42] за рулем которой сидела Бабуля. Она поглядывала вокруг и улыбалась, как мистер Магу.[43] Однажды, когда я сидел с ней в машине, нас обогнал сердитый тип и крикнул: «Купи себе телегу с лошадью!» В этот раз пытка усугублялась слякотью и градом.

Час спустя мы были где-то в районе Брайтуотерса, за заливом, и искали нужный нам правосторонний поворот, чтобы вернуться назад в Вавилон. К счастью, град прекратился, но приближался вечер.

— Что ты думаешь о секретах? — спросил я Бабулю.

Губы ее шевелились, взгляд был устремлен вперед. Она нажала на тормоза перед знаком «уступи дорогу», и мы сделали поворот — конечно же, правый.

— Честность — лучшая политика, — сказала она.

Несколько минут спустя я спросил:

— Ты имеешь в виду вранье?

— Может быть, — сказала Бабуля и рассмеялась. Некоторое время она ехала, выпучив глаза, в поисках следующего правого поворота. — Я тебе говорила, что была замужем до Деда?

— Я слышал об этом.

— Моего первого мужа звали Эдди. Ах, какая у него была шевелюра! Он работал полицейским в Нью-Йорке. Ужасный был пьяница. Как-то раз въехал на своем мотоцикле в витрину и после этого полгода пролежал в больнице.

Я ждал, что Бабуля скажет еще что-нибудь, но она молчала.

— И что с ним случилось? — спросил я.

— В конце концов умер от воспаления легких.

— А ты когда-нибудь ездила на его мотоцикле?

— Конечно. Иногда с ним бывало очень весело. Но он был психованный. Бывало, напьется — и ну палить из пистолета на улице.

Она снова рассмеялась, а следом за ней и я.

— У меня в шкафу лежат его пистолет, значок и дубинки. Ты мне напомни, я покажу.

— Вот будет класс!

— В одну из дубинок вделана игральная кость. Очень красиво. А еще у меня остался его блэк-джек. Знаешь, что это такое?

— Нет.

— Это такая кожаная трубка, в которую зашит кусок свинца. Запросто можно голову проломить.

— Вот подожди — Джим до нее доберется.

— От нее не остается синяков. Но это не игрушка. Убить можно. Я думаю, теперь такие запрещены, — добавила Бабуля и приложила палец к губам.