Я попытался закричать, но голоса не было. Я слишком промерз: зубы стучали, точно кастаньеты, тело в одну секунду окоченело. Эта гнусная туча, черная туча, черная вода. Я мог только метаться от одного края плота к другому, точно пантера в невидимой клетке, надеясь, что папа вот-вот вынырнет, что туча уйдет, и вода станет прозрачной, и папа наконец-то вернется из Атлантиды.

Вдруг я почувствовал, как мне в спину ударила ледяная струйка. Это папа высунул голову, набрал в рот воды и начал меня поливать – повторил подвиг ангелочка Подетти, только эта жидкость была без цвета и без запаха. Вот ведь остряк доморощенный! Отплатил мне той же монетой! Но едва я обернулся, его улыбка погасла. Не знаю уж, что папа прочел у меня на лице, но он побледнел. Наверно, он предчувствовал, что сейчас начнется, – я принялся его колотить, колотить по-настоящему, яростно. Одной рукой он парировал мои удары, а другой пытался притянуть к себе, обнять, а сам повторял: «Прости меня, прости, сынок, я не подумал, клянусь, у меня и в мыслях не было», я его бил, а он просил прощения, пока я не выбился из сил, но и после этого он еще долго твердил одну и ту же фразу…

По официальной версии, за борт он упал сам – просто по неосторожности.

Правду мы никому не рассказали.

Ужин прошел без ссор. Папа вел себя так, словно его подменили блеклой, вялой копией. Где было серебро, стало олово. Похоже, даже дедушка подивился, что сын пропустил мимо ушей несколько его замечаний, которые просто требовали саркастического ответа. Думаю, все мы, за исключением Гнома (он то и дело выскакивал из-за стола, чтобы жарить в камине ломтики хлеба), почувствовали папино настроение – а точнее, полное отсутствие такового. К десерту напряженность стала действовать гипнотически, и я неотрывно следил за папиными руками: вот они очищают яблоко, вот подливают в виски содовую, вот скатывают хлебные шарики… Мне никак не удавалось удостовериться, гнутся ли еще у него мизинцы, по-прежнему ли это мой папа или уже двойник, точно копирующий его внешность, но бездушный.

Бабушка начала убирать со стола. Мама тоже встала и, складывая на тарелку яичную скорлупу, подала мне условный знак. Первый этап моей миссии состоял в том, чтобы завербовать Гнома и отвести его на кухню. Я столкнулся с неожиданными сложностями: Гном обнаружил, что из папиных хлебных шариков и зубочисток получаются отличные человечки, и увлекся инсценировкой легендарного судебного процесса.

– Подожди, я еще не закончил! – возразил он. – Я Жанну д'Арк делаю!

– Потом ее сожжешь. Мы должны принести торт!

Предполагалось, что мы двинемся в авангарде торжественной процессии, распевая во все горло «С днем рождения, дед!», а за нами понесут торт. Когда мы прибежали на кухню, мама с бабушкой в четыре руки торопливо втыкали свечи.

– Учителя всегда нужны. Я же не предлагаю идти работать в школу на всю жизнь. Но как временный выход – почему бы нет? Но это ты ему должна сказать, больше некому. Если скажу я, он все мимо ушей пропустит. А если отец – такое начнется! Ты же их знаешь. Два сапога пара! – говорила бабушка, нервно чиркая спичками.

– Можно, я зажгу?

– Можно, я зажгу? – повторил за мной Гном.

– Нельзя! – рявкнула мама и, словно ничего не случилось, продолжила разговор с бабушкой: – Без драки они и общаться не умеют. Только собачатся. Знаешь, каково жить под одной крышей с тремя мужиками?

Я попытался отколупнуть с торта немножко крема, но мама стукнула меня по голове спичечным коробком.

– Стой у дверей гостиной, – сказала она, – и, когда я подам тебе отсюда сигнал, выключи свет.

– И огонь надо потушить, а то он тоже светит! – вмешался Гном, ради спасения Жанны д'Арк готовый на все.

– Смотри у меня – поосторожнее с камином, – сказала бабушка, чиркнув очередной спичкой. – Разве не знаешь, что дети, которые играют с огнем, писаются в постели?

Гном онемел от изумления: неужто и бабушка у нас ясновидящая?

Подчинившись маминому приказу, я застыл, как часовой, у дверей гостиной. Папа с дедушкой беседовали почти шепотом.

– Что я, сам не понимаю? Ситуация серьезная, – говорил папа. Такой удрученности я в его голосе никогда еще не слышал. – Мне ли не знать. Каждый день люди исчезают. Но мы хотим быть вместе, пока есть возможность. Все вчетвером. Неужели это так уж сложно понять?

Из кухни мне подали знак – пора было браться за дело. Мама махала мне рукой; над ее плечом маячило бабушкино лицо, в отсветах свечей казавшееся почти восковым. Какой-то погребальный костер, а не торт…

Я выключил люстру, и мы запели.

Мама хотела сфотографировать нас, четверых мужчин, вместе, но отказывалась нажимать на кнопку, пока у папы такое унылое лицо. Ну прямо мумия, а не человек! Она так старалась поднять ему настроение, что даже сделала тайный знак, которого так часто удостаивалась сама, – показала стиснутый кулак: не будь, мол, Скалой.

– Дедушка меня учит водить трактор, – оповестил я, решив помочь маме.

– Скажи дедушке, что он совсем спятил, – отозвался папа.

– Он сказал, что ты так и скажешь. Тогда, говорит, напомни папе, что сам он научился, когда был на год младше тебя.

Папа, захваченный врасплох, улыбнулся. И сверкнула вспышка, щелкнул затвор – мама добилась своего.

Человек смотрит на небо с тех пор, как стал человеком. Египтяне верили, что небо – это богиня Нут, разъединенная богом воздуха Шу с возлюбленным мужем Гебом – землей; ступни Нут находятся на западе, и на протяжении ночи звезды движутся вдоль ее тела. Китайцы считали своего императора Сыном Неба и возлагали на него обязанности верховного жреца. Ацтеки отождествляли бога Кетцалькоатля по прозванию Утренняя Звезда с планетой Венерой. Гомер в «Одиссее» сравнивает Афину с падающей звездой и предполагает, что звездное небо сделано из бронзы или железа, а держится на столбах.

Если боги живут наверху, то судьбу тех, кто живет под небом, должны предопределять звезды. Святой отец Бернардино де Саагун рассказывает, что ацтеки приносили военнопленных в жертву Венере (планеты у них тоже считались звездами) в момент ее восхождения на востоке, – брызгали в ее сторону кровью. Ван-дер-Верден пишет о связи между верованиями зороастриицев и появлением гороскопов в Греции: раз уж душа прилетает с неба, где вносила свой вклад во вращение небесных тел, то и, поселившись в человеческом теле, частично остается под властью звезд. По-моему, вполне логично.

Традицию ассоциировать звезды с божеством не искоренил даже научный прогресс. В 340 году до нашей эры Аристотель в своем сочинении «О небе» обосновал идею сферичности Земли – ведь, когда происходит лунное затмение, тень от Земли на Луне всегда круглая. В самой пространной главе этого сочинения Аристотель объясняет, что Вселенная – это небесная сфера, в центре которой и находится Земля. Позднее в «Метафизике» он привел технические детали устройства Вселенной: она состоит из концентрических сфер, выполняющих различные функции. Некоторые сферы несут на себе планеты. Движение этих планет объясняется уже не движением идей, как у Платона, но, на языке кинетической физики, причинно-следственными закономерностями. Проследив эту цепочку причин и следствий вплоть до первопричины, Аристотель утверждает, что самую первую сферу, первое небо, привел в движение «Неподвижный Перводвигатель», как он его сам именует, – то есть Бог. Некоторые комментаторы Аристотеля рассудили, что Перводвигатель вращает всю систему, но сам Аристотель утверждает, что каждая планетарная сфера имеет свой мотор. Значит, двигателей пятьдесят пять, по числу сфер, – иначе говоря, имеется пятьдесят пять богов. Испугавшись этой множественности и ее логических последствий, позднеантичные и средневековые переводчики Аристотеля заменили слово «боги» на «разумы» и «ангелы». Правда, от этого образная сила текста не пострадала.