Пора выныривать.

– … Молись за нас, Сан-Хорхе…

– Сколько… я… выдержал? – спросил я, пыхтя.

– Стрелка до двенадцати не дошла. Дошла вот досюда.

– Сорок секунд?

Стыдоба. Надо лучше готовиться. Дышать глубже, еще глубже. Вдох. Выдох.

– Сан-Матео, молись за нас!.. Ну вот, кончились! Какие еще святые есть, ну скажи!

Я отрицательно помотал головой, не отвлекаясь от дыхательных упражнений.

– Скажи, или считать больше не буду!

– Сан-Фелипе.

– Дурак! Это вино такое.

– Сначала был святой, а потом уже вино.

– Молись за нас… Еще!

– Сан-Карлос.

– Сан-Карлос-де-Барилоче,[52] молись за нас!

– Сан-Хосе.

– Я его уже называл!

– Тогда сам придумай.

– Как?

– Говори слова, которые на «сан» начинаются. Сан-Аторий, например. Давай считай!

– Подожди, пускай укажет на двенадцать… Сан-Аторий, молись за нас. Сан…сан… Сан-Грия годится?

– Да, валяй.

– Старт!

Новое погружение. Гном продолжал бормотать – у него одно на уме.

Супермен плыл в самое глубокое место океана. Джимми Ольсен оповестил его, что Леке Лютор похитил Лоис Лейн и запер ее в подводной пещере, задвинув снаружи вход большим плоским камнем, удивительно похожим на гигантскую пробку для ванны. Лоис нужно вызволять: в пещере вот-вот кончится кислород, и она задохнется. Наконец Супермен добирается до пещеры и – он ведь суперсилач – отодвигает камень. (Разумеется, за кадром все время звучит музыка: мой Мысленный Оркестр всегда готов аккомпанировать великим свершениям.) И только в этот момент он осознает, что коварно обманут. Лоис нигде не видно – да ее тут и не могло быть. Камень закрывал не вход в пещеру, а пропасть, которая всасывает в себя все-все-все, такая черная дыра, только под водой. За несколько минут в нее может вытечь весь океан. Нужно снова заткнуть дыру, пока не погибло все живое в океане… включая жителей подводного города Атлантида, до которого всего несколько миль! (В фантазиях, как и в сериалах из Штатов, расстояние измеряется в милях.)

Супермен пытается сдвинуть неимоверно тяжелый камень-пробку. Борется с притяжением подводной черной дыры, так называемой Симоновой бездны. С каждой секундой притяжение усиливается. Супермен уже начинает отчаиваться… Но вдруг видит: к нему кто-то плывет. Это Ультрамен! Воспряв духом, Супермен просит его помочь сдвинуть камень. И тут оказывается, что Лютор загипнотизировал Ультрамена, приказал ему: «Не дай Супермену спасти Атлантиду!» Супер и Ультра (звучит как названия стиральных порошков) схватились в бою. Успеет ли Супермен победить Ультру, вернуть на место камень-пробку и спасти все живое в океане? Хватит ли у него сил?

Пора всплывать.

– Сан-Итар! Сан-Далия! Сан-Тиметр!

– Сколько я просидел?

– Целый круг. Скажи мне еще святых!

– Сан-Двич. Сан-Овник. Сан-Дал. Целый круг, старик!

И я выпрыгнул из ванны, все вокруг обрызгав. (Любопытствующим замечу, что в обществе Гнома я всегда мылся не снимая трусов: к такому возрасту понятие стыдливости вполне сформировано.) Надо возвестить о моем подвиге маме. Я выдержал целую минуту! Теперь-то – я всегда был оптимистом – ждать осталось недолго; главное – практика. Если за столько-то дней я выучился терпеть минуту, на две минуты понадобится вдвое больше дней. А чтобы достичь желанной цели – всего-то вчетверо больше. Против логики не попрешь, как любила говорить мама.

Я распахнул дверь. С порога ванной увидел маму в гостиной, у телефона. Она разговаривала, низко опустив голову, – как будто с половицами беседовала.

– … Значит, в десять. Да, знаю. Я блондинка, буду читать книгу… книгу по физике… Да, по физике… «Нестабильность и хаос в системах…»

– Сан-Техник! – завопил Гном у меня за спиной. Эту мысль ему подсказал трон, на котором он восседал.

Тут и мама меня заметила. Крик ее явно напугал – она взглянула на меня глубоко запавшими глазами.

Я прикрыл дверь и опять залез в ванну.

Снова погрузившись, я смог разыграть историю вновь и опять дошел только до битвы Супера с Ультрой. И снова недотерпел до развязки. И, если память меня не обманывает, так никогда и не узнал, чем кончилось дело.

Хорошие миланесы приготовить нелегко. Таков уж закон простых вещей – чем незамысловатее задача, тем сложнее управиться с ней на «отлично». Не верите? Поглядите на нашу маму.

Мама все делала неправильно. Начнем с того, что она не очищала мясо от сухожилий и жира, а значит, на огне оно безобразно скукоживалось (миланесы «Квазимодо», коронное блюдо нашей мамы) и прожаривалось неравномерно: часть миланесы подгорала, другая же оставалась сырой. Мама не просеивала панировочные сухари через сито, чтобы крошки были более-менее одинаковыми по размеру, поэтому ее миланесы напоминали причудливые нагромождения камней. В самый неожиданный момент тебе на зуб попадался обломок яичной скорлупы – так аккуратно мама разбивала яйца.

– Мясо надо отбить, так вкуснее, – говорил я, торопливо копаясь в ящике со столовыми приборами. Где-то здесь мне попадался на глаза деревянный молоток, специально для этого предназначенный.

Мама недоверчиво покосилась на меня, но мешать не стала. Она была занята – пыталась управиться со сковородкой, маслом и включенной горелкой. На кухне мама была максималисткой – не признавала ничего умеренного или слабого. Любые блюда готовила на самом сильном огне.

Я взял разделочную доску и принялся за дело. Мясо нужно отбивать, пока оно не станет нежным, – иначе, попытавшись разрезать миланесу, обнаружишь под сухарной корочкой подметку от башмака.

Бам… бам… бам…

– А яйца взболтай с бульоном, так лучше, – сказал я, продолжая отбивать мясо, – чтобы вкус был насыщенный.

– Зачем ты ее бьешь? – завопил Гном. Он сидел на кухонной колонке, завернутый в огромное белое полотенце, – вылитый Шалтай-Болтай. – Не видишь – миланеса уже умерла!

– И давно ты все это знаешь? – заинтригованно спросила мама. – Доньи Петроны насмотрелся?

Гном захихикал. Донья Петрона, толстая сеньора со скрюченными пальцами, вела по телевидению кулинарные программы. Прямо в студии и готовила. Поваренком при ней была девушка Хуанита. Донья Петрона очень смешно выговаривала слова – не «Хуанита», например, а «Ху-а-ни-та», с одинаковым ударением на всех гласных.

– Мне мама Бертуччо показала.

– А-а.

– А что? У Бертуччо мама – гений!

– Интересные у тебя представления о гениальности. Аристотель, Галилей, Эйнштейн и мама Бертуччо!

– У тебя масло горит.

Мама метнулась к плите и бухнула первую миланесу на сковородку. Взметнулась туча искр – прямо ад какой-то, а не кухня!

– Эта толстая тетка, которая сидит сложа руки, – гений? – не унималась мама. Я уязвил ее гордость.

– Во-первых, она не толстая. Она худая. А во-вторых, она сложа руки не сидит. Например, помогает Бертуччо делать домашку.

– С какой стати я тебе буду помогать, если ты и сам отлично справляешься? У меня сын очень смышленый.

– И встречает Бертуччо, когда он возвращается из школы.

– А ты придешь – и сразу к телевизору, и на меня ноль внимания. Тебя спрашиваешь, как день прошел, а ты всегда одно и то же отвечаешь: «Хорошо». Зачем я тебе дома?

– Подгорает.

– Ой!

Поздно. Из миланесы «Квазимодо» получилась миланеса «Лондон после Великого Пожара».

Пользуясь тем, что мама зазевалась – грустно уставилась на свое неудачное произведение, я убавил огонь.

– Ты сумеешь дожарить? – спросила мама. – А то мне надо уехать.

Я был готов к такому повороту событий: подслушанный телефонный разговор не прошел мимо моего внимания, и я решил дать маме бой:

– Как это «уехать»?

– Мне надо.

– Куда?

– По работе.

– Какая работа? Тебя же выгнали!

– Из лаборатории выгнали. Но это не значит, что у меня нет других дел.