– Вы берете на себя слишком много, – говорил он ей. – Вы погубите себя, вот увидите.
К тому времени, когда Дирк возвращался из школы, самая тяжелая дневная работа была окончена. Обед уже всегда ожидал его и был горячим, вкусным, возбуждающим аппетит. В доме – чисто, уютно. Селина устроила в доме ванную – на всю Верхнюю Прерию их было только две. Соседи еще не оправились от потрясения, вызванного этим нововведением, как их ожидала еще одна новость: Ян Стин оповестил всех, что Селина и Дирк ужинают при свечах.
В те времена свечи на фермах были роскошью. Вся Прерия надрывалась от хохота.
Селина никогда не говорила с Дирком о его будущем, не старалась влиять на его решения, когда он был юношей.
«Это придет само собой», – думала она. Когда ей удалось поставить свое хозяйство на ноги и гнет нужды ослабел, она стала пытаться разными остроумными способами незаметно выведать у него, какую профессию он предпочитает другим, как рисует себе свое будущее. Когда-то, девочкой, она, случалось, на деньги, данные отцом на ботинки, которые были ей необходимы, вдруг покупала какую-нибудь книгу. Теперь она покупала их множество, отказывая себе в тысяче мелочей, которые так ценят женщины. Возраст, нужда, тяжелый труд не убили в ней любовь к мягким шелковым материям, прелестным тонам их расцветки, к художественности фасона или отделки. Они только сделали все это окончательно недоступным для нее лично. Когда она через несколько лет могла бы уже позволить себе купить французскую шляпу в лучшем магазине на Мичиган-авеню, она, полюбовавшись на шелковые цветы и украшения в окне, покупала себе дешевую и простенькую шляпку с плоскими полями. Привычки всей жизни крепко укореняются в человеке.
Только один раз она купила одно из этих экстравагантных произведений искусства – из перьев и шелка, причем вошла в магазин решительно и мрачно, как входит в трактир человек, решивший раз, для опыта, напиться пьяным. Шляпа стоила двадцать два доллара. Она была куплена и ни разу не надета.
До шестнадцати лет Дирку предоставляли свободно развиваться и накапливать впечатления в обстановке, созданной для него матерью. Ему искусно ставились на каждом шагу ловушки, чтобы направить это развитие в сторону, желательную Селине. Книги о жизни великих людей – Линкольна, Вашингтона, Гладстона, Вольтера. Альбомы, великолепно иллюстрированные. Книги по архитектуре, праву, даже медицине. Селина выписывала всевозможные книги и получала два лучших технических журнала.
Целый сарай был к его услугам на случай, если бы он захотел себе устроить мастерскую, и там были собраны разнообразные инструменты. Но Дирк повозился там первые неделю-две и больше туда не заглядывал. Селина вспоминала Ральфа, когда устраивала эту мастерскую сыну. Со времени бегства Ральфа с фермы о нем вспомнили только один раз, когда из Франции пришло письмо. В нем были деньги для Герти и Жозины. Герти уже была замужем за сыном Ван-ден-Сидов Герритом и жила на ферме по дороге в Нижнюю Прерию. Жозина носилась с нелепой идеей поступить в городе в няньки. Небольшая сумма, присланная Ральфом, мало чем могла изменить их судьбу. Они никогда и не узнали, с каким трудом ее по грошам собирал молодой парижский студент (Ральф изучал в Париже искусство). Селина ничего не слышала о нем. Но однажды она прибежала к Дирку с иллюстрированным журналом в руках.
– Взгляни! – кричала она, указывая пальцем на страницу журнала.
Сын редко видел ее такой возбужденной, взволнованной. В журнале была помещена репродукция со скульптуры.
То была фигура женщины, изображавшая Сену. Гибкая, полная грации, зловещая и прекрасная, мятежная, внушающая страх. В лице – что-то ненасытное, пленительное, манящее, дающее и отнимающее вместе. То была Сена, питавшая плодородную землю ее долины; Сена, выбрасывавшая тысячи раздувшихся трупов тех, кто искал смерти в ее объятиях; Сена – кошмар 1793 года с кровавыми глазами; журчащая, кокетливая Сена 1650 года. Под иллюстрацией несколько строк о молодом скульпторе. Ральф Пуль… Салон… американец родом… блестящее будущее.
– Это Ральф! – восклицала Селина. – Маленький Ральф Пуль.
В глазах у нее стояли слезы. Дирк был мало заинтересован. Он ведь, собственно, никогда его не видел. Он слышал о нем от матери, но…
Селина отправилась вечером к Пулям специально за тем, чтобы показать им снимок. Миссис Клаас Пуль пришла в ужас при виде обнаженной женской фигуры, с отвращением отвернулась, восклицая: «О небо!», и, кажется, предположила, что Селина принесла журнал из желания поиздеваться. Неужели она намерена показать этот кошмарный снимок всем в Верхней Прерии, чтобы осрамить их!
Селина больше понимала теперь людей в Верхней Прерии, но даже и прожив среди них двадцать лет, иногда останавливалась в недоумении. Холодный народ и вместе с тем добродушный, дружелюбный. Подозрительный, недоверчиво относящийся ко всякому новшеству, но щедрый и трудолюбивый. Лишенный воображения в целых поколениях, чтобы дать вдруг миру Ральфа Пуля!
Селина пыталась теперь растолковать Пулям, какой смысл хотел вложить Ральф в мастерски изваянную фигуру.
– Вы видите, она представляет Сену. Реку Сену, которая течет через Париж в нижнюю часть страны. Вся история Парижа – Франции – связана с Сеной, переплетается с историей этой реки. Ужасные эпизоды и великолепные. Она доходит до самого Лувра. Ее видно из Бастилии. На самом большом из ее островов стоит собор Парижской Богоматери. Сена столько видела, миссис Пуль!..
– Что за ерунда! – перебила почтенная вдова. – Река не может видеть! Всякому это известно.
На семнадцатом году жизни Дирка начались разговоры о том, что в будущем году он поступит в университет.
Но в какой именно? Что он хочет изучать?
Ну, это трудно сказать. Общий курс обо всем… Разве такого нет? Языки – немножко французского и еще какой-нибудь – и политическую экономию, и литературу, и, пожалуй, историю.
Селина была в недоумении. Так, «Общий курс». Если человек хочет быть архитектором, ему надо учиться в Корнеле. Право изучают в Гарварде. Если хочешь стать хорошим инженером, отправляйся в Бостонский технический институт. Но как же быть с юношей, который не хочет чего-нибудь одного, определенного? Правда, это хорошая идея – получить общее образование, пока изберешь себе специальность по душе. Изучать языки и литературу и тому подобные вещи. Так ведь делается в Англии. Вы посылаете своего сына в университет не с тем, чтобы он там прошел какой-нибудь технический курс и подготовился теоретически, по книгам, к определенной профессии. Он поступает туда, чтобы развиваться в атмосфере книг, научной работы, в обществе людей, которые преподают науки и искусство из любви к преподаванию; людей, чьи беседы перед камином более ценны, чем целые курсы лекций в аудиториях. Она читала об этом в английских повестях.
Оксфорд. Кембридж. Мастера науки и искусства. Дискуссии. Литературные клубы. Гребной спорт. Произведения литературы, старинные гравюры. Книги. Плющ у окон! Это в Англии. Старая культура, разумеется. Но нет ли и в университетах Америки чего-нибудь в этом духе? И если Дирку этого хочется, она будет довольна.
Очень хвалили Мидвестский университет в Чикаго, в южной его части. Это был новый университет. Но готический стиль здания придавал ему старинный и солидный вид. И там действительно имелся плющ! Самый настоящий плющ и старинного типа окна!
Этот университет выбрал Дирк, а не его мать. «Гарвард? Бостон? О, это для тех, у кого куча денег. Вот Юджин Арнольд ездит в собственном вагоне в Нью-Хевен».
Таким образом, решено было, что в Мидвестском университете в Чикаго, недалеко от озера, будет великолепно продолжить образование.
Там он пройдет что-то вроде общего курса. Целый мир расстилался у ног Дирка. Выбирай, что хочешь.
Юджин Арнольд намеревался изучать юриспруденцию в Йелле. Он говорил, что это необходимо, если рассчитываешь войти в дело.
– Это проклятое старое дело, – добавлял он в разговоре с Дирком. Полина (она теперь требовала, чтобы ее называли Паулой) училась в школе для девушек, одной из тех школ для замкнутого круга лиц, которые никогда не печатают рекламы о себе.
