– Вы не сумеете забраться туда, миссис.

– О нет, сумею. – Она решительно повернула лошадь в проход.

– Да, мы сумеем, – выпалил Дирк с гордостью.

Из телег по другую сторону улицы тут и там поднялись головы…

– Где же мужчина? – спросил, пылая гневом, фермер, которого опередила Селина.

– Вот он! – отвечала она, кладя руку на голову Дирка.

Заявление было принято с недоверием. Собиравшийся уже отъехать фермер решил, что где-нибудь по соседству, наверное, имеется муж этой женщины (вероятно, в ресторане Криса напротив), и оттого она держит себя так уверенно. Уже трогаясь с места, он, пользуясь отсутствием ее естественного защитника, облегчил душу следующей энергичной репликой:

– Бабам здесь, на Сенном, нечего делать. Сидели бы лучше по ночам дома в своей кухне, там только им и место.

Это заявление, столько уже раз слышанное ею за последние дни и с таким глубочайшим убеждением всеми произносившееся, теперь оказалось каплей, переполнившей чашу. Нервы Селины не выдержали.

– Не смейте говорить так со мной, вы, старый глупец. Что хорошего в том, что женщина будет сидеть дома в своей кухне, если ей предстоит умереть с голоду там вместе с ребенком. Сидя в кухне, не заработаешь себе на пропитание. Я только на Сенном могу продать свои овощи, и я это сделаю. Уходите прочь, или я обращусь к Майку-полисмену.

Она поднялась в телеге, чтобы сойти и распрячь усталых лошадей. Трудно сказать, как объяснил себе ее движение немец. Собственно, чего он мог опасаться со стороны этой маленькой хрупкой женщины? Однако он поспешил испуганно отъехать.

– Что за баба! – послышалось сквозь грохот колес и стук копыт о камни.

Селина оставила мальчика с Помом в телеге и отвела лошадей в конюшню поблизости, где за двадцать пять центов им отводили место на ночь, – комфорт, которого не позволяли себе хозяева. Вернувшись, она нашла Дирка оживленно беседующим с двумя молодыми особами женского пола в красных корсажах, клетчатых юбках, которые волочились по земле, и матросских шапочках, лихо пристроенных на пирамидальные прически.

– Никак не возьму в толк, что он бормочет. А ты, Эльзи? Точно Дерт[3], что ли, но никто ведь не станет давать своему младенцу такую кличку, а?

– Да, ну пойдем же наконец. Зато тебя бы следовало назвать Мад, потому что первое, что ты узнала, это была грязь. Уже больше девяти, а мы еще не… – Она обернулась и увидела бледное лицо Селины.

– А вот моя мама, – с триумфом объявил Дирк, указывая на нее. Женщины оглядывали друг друга. Две из них увидели старую мужскую шляпу и убогое платье и поняли, кем приходится мальчику эта третья. А эта самая третья увидела красные корсажи и накрашенные губы и… тоже поняла.

– Мы только что спросили у парнишки, как его звать, – сказала оправдывающимся тоном та из двух женщин, которая была шокирована именем Дирка. – И так, вообще, поболтали с ним.

– Его зовут Дирк, – сказала ласково Селина. – Это голландское имя, знаете ли. Мы из Ай-Прери, с юга, Дирк де Ионг. Я – миссис де Ионг.

– Да, – сказала вторая женщина. – А я – Эльзи. Эльзи из Челси, так меня зовут. Идем, Мейбл, будешь тут болтать всю ночь.

Говорившая была блондинка с пронзительным голосом. Другая, постарше, – темноволосая. Она производила впечатление порядочной женщины – парадоксально при явных признаках ее профессии во внешности, манерах и костюме.

Мейбл пристально смотрела на Селину. С соседнего воза доносился громкий храп. Где-то близко играли в кости и слышно было, как падали кости и тихо переругивались игроки.

– Что же вы делаете здесь?

– Хочу продать свои овощи завтра утром. С фермы привезла.

Мейбл оглядела повозку. Она, видимо, не обладала быстротой соображения.

– А где же ваш муж?

– Он умер неделю тому назад.

Селина сооружала постель на ночь. Достала из повозки мешок с сеном, пустые мешки, одеялом должна была служить ее шаль. Мейбл следила за всеми этими приготовлениями. В тупом ее взгляде читался некоторый интерес, смешанный с ужасом.

– Да неужто вы собираетесь здесь спать, вы и малыш? На этакой постели?

– Да.

Мейбл повернулась было уходить, потом воротилась. С ее пояса свешивался целый арсенал разных металлических побрякушек – кошелек, карандашик, зеркальце, гребенка. Она открыла кошелек и, вынув оттуда серебряный доллар, протянула его Селине почти грубым жестом.

– Вот. Устройте мальчишку на ночь где-нибудь в более подходящем месте. И вы и он переночуйте где-нибудь под крышей, миссис.

Селина посмотрела на блестящую монету, на лицо Мейбл. Слезы подступали к глазам. Она, улыбаясь, покачала головой:

– Мы отлично переночуем и здесь, Спасибо вам, Мейбл.

Девушка неловко сунула свой доллар обратно в кошелек.

– Ну что ж, со всяким бывает, что нужда приходит, я всегда это говорю. Я-то думала, что совсем собачья у меня жизнь, да теперь вижу, что не так уж она плоха: место, где спать, всегда есть, хотя бы оно… ну, да ладно, доброй ночи. Послушайте, как эта Эльзи орет, чтоб я шла с ней. Иду, иду, замолчи ты.

Стук их каблучков и смех слышался еще некоторое время, пока они бежали через улицу, потом затих.

– Ложись, Дирк. Мальчик был в восторге:

– Так мы здесь будем спать?! Как цыгане. Правда мама?

Она легла позади него.

– А мне больше нравится Мейбл Она милее другой, не так ли?

– О, гораздо милее, – отвечала мать, обвивая его одной рукой и крепко прижимая к себе.

На улице стало тише, смех и разговоры умолкли. Огни в отеле Криса погасли. Временами только раздавался грохот повозки запоздавшего фермера. Все эти люди, спавшие на рынке, вставали в этот день в четыре часа утра, а завтра им предстояло подняться еще раньше.

Дирк уснул крепко и сразу. Селина же не могла уснуть. Ночь была прохладная. Между двумя рядами высоких кирпичных домов виднелась узкая полоса неба. Где-то далеко какие-то пьяницы затянули песню, но быстро оборвали. Мерные шаги ночного полисмена. Казалось, ночи не будет конца.

Было бы конечно прекрасно если бы мы могли сообщить, что наступивший день был для Селины днем феноменального успеха что ее заботливо подобранные связки и пучки разобрали нарасхват, что она возвратилась в Ай-Прери с хорошей выручкой звенящей в ее кожаной сумке.

Но все вышло наоборот. Неудача была настолько катастрофическая, что могла бы обескуражить и большинство мужчин, и уж тем более женщину менее решительную и мужественную, чем Селина.

Она проснулась в три часа, когда было еще совсем темно. Стряхнула с платья солому, причесалась, насколько это было возможно в такой обстановке. Не разбудив сладко спавшего Дирка и оставив Пома в качестве стража она направилась через улицу – к Крису Спенкнебелю. Там Селина хотела умыться и купить горячего кофе для себя и Дирка.

Крис толстый, белокурый, добродушный австриец стоял за стойкой в баре и вытирал прилавок большой влажной тряпкой, а мягкой резиновой щеткой в другой руке натирал его до блеска.

Спенкнебель, казалось, никогда не спал, торгуя день и ночь. Однако цвет лица у него был свежий, розовый, а голубые глаза ясны. Последняя компания фермеров, заглянувшая к нему ночью выпить пива или горячего кофе с сандвичами, находила его таким же гостеприимным и бодрым, как всегда, в белоснежном фартуке, с розовыми щеками, с мокрой тряпкой в руках, которой он только что вытирал прилавок.

– Здорово, как поживали все это время? – встречал он старых знакомых.

Посетители же, появлявшиеся в баре ранним утром, видели его таким же бодрым, в свежевыглаженном переднике и так же неизменно приветливого.

Селина вошла в длинное помещение, где пахло кофе и чем-то жарившимся на плите. Торговцы уже сидели за столиками и торопливо поглощали огромные завтраки: свинину, яйца, целые миски картофеля, чашки дымящегося кофе и пирамиды хлеба с маслом.