Поэтому мне кажется, что камешек в огород «15» требовался не для «увертюры» и «оперы», а для трагедии типа 16 октября. Заявление XV съезду рассматривалось подписавшими его как маневр для спасения Зиновьева и Каменева от полной капитуляции. Теперь оказывается, что «мы говорим искренне и добросовестно о нашей готовности отказаться от фракционных методов». Оказывается, они были уверены, что «устряловский хвост ударит по центристской голове» и даст возможность защищать правильную линию без фракционных «конвульсий».

Почему же такая уверенность явилась на XV съезде и ее не было во время смычек «7 ноября»? Почему теперь, когда Сталин заявил, что у нас есть, которые защищают на словах кулацкие хозяйства, а на деле помещичьи — я бы сказал, капиталистические — можно обойтись «без конвульсий»? Но ведь мы не дети, знаем, что речь идет не об отдельных лицах, а о целых группах, фракциях и звеньях партийного, советского и профсоюзного аппаратов. Их представители есть в ЦК, а кто знает, может быть, и в Политбюро. Мне кажется, что такой хвост не похож на пушистый хвост сибирской кошки или бурой лисицы, а поувесистей. А голова-то со Смоленской, Арте-мовской, Донбасской язвами — от одного прикосновения такого хвоста может развалиться.

Неужели мы выберем роль собирать осколки этой головы, но зато «без конвульсии». Если в партии есть «перебежчики» к буржуазии, защищающие кулака, помещика, значит, единой классовой партии нет. В ней представлены кулаки и капиталисты, отсюда неизбежна внутрипартийная классовая борьба., неизбежны фракции и группировки. Оппозиция в ссылке, а в Москве и в других центрах организованы фракции, по рукам ходят шпаргалки, платформы левые и правые. Слепкова в Ленинграде с фракционной работой (которого хотели по партлинии выслать, но не удалось)[278]. Ярославский стал его на губ коме «бичевать», а ему в ответ голос с места: «Да ты сам в это время был на другом фракционном собрании». Ну, вот вам и «без конвульсий». И вот в этих-то условиях Л. Д. [Троцкий] предлагает подать заявление с «авансом» отказа от фракционной работы и подчиниться всем решениям (по-видимому, в том числе, и ссылке) и «дисциплине».

В теперешних условиях отказ революционера от фракционной работы невозможен без перехода к мирному обывательскому житью. Или же тут есть вредная для рабочего класса «фальшь, дипломатия», чего Л. Д. в начале письма обещал тоже не делать. Авансов тоже обещал не давать. В момент, когда в партии появились новые группы, фракции «перебежчиков», в стране легально организуются буржуазные партии (с последними Бухарин ведет «идейную борьбу» — см. речь на съезде комсомола) под видом сектантов, церковников и пр. с легальными печатными органами, тираж которых переваливает за четыре миллиона — отказаться от организации рабочего класса просто преступно. Это безотносительно к кому бы то ни было.

Сделаем Емельяну (Ярославскому) удовольствие, согласимся на минуту с ним, что оппозиция «разбита вдребезги». Наша фракционная работа прекратилась, но появились на сцену Слепков, «перебежчики» и пр., создали фракции «устряловцев». Если при этом для отпора центристы не создадут своей фракции, с целью защиты интересов рабочего класса, значит, они тогда окончательно предадут пролетариат. Если же они организуют отпор, то мы им предложим честный союз на базе защиты пролетарской революции. Итог борьбы в конечном итоге будет решен не верхушечными комбинациями, а соотношением классовых сил в стране и в капиталистических странах. На экономической классовой оценке «левого курса» Л. Д. Т [роц-кий] не останавливается, а в основном согласен с Преображенским, следовательно, моя критика Евг[ения] Алекс[еевича Преображенского] перестает быть персональной критикой. Ты спросишь, чего бы я хотел от наших друзей, отвечаю: чтобы они написали «правду, всю правду» без идейных тактических конвульсий.

До свидания, жму руку, очень хочу знать твое мнение на сей счет. Телеграфируй получение. Твой Тимофей. Адрес: Шенкурск — мне.

18 июня 1928 г.

Вологда, 19 июня 1928 г.

(отправлено будет 20-го)

Дорогой и глубокоуважаемый Лев Давыдович! Вновь подтверждаю получение Вашего письма от 3 июня. Почта определенно прогрессирует: письмо дошло до меня на 13-й день. Зачем только Вы так обильно смазываете клеем конверты? Жалею, что не дошли до Вас два первых письма. Еще до Вашего совета я подал соответствующее заявление на почту как об этих, так и о других моих пропавших письмах.

Я несколько нарушил данное в открытке (от 16 июня) обещание и отправлю письмо не на другой день, как собирался, а только на третий, но зато мне на этот раз удалось исправить свой очень скверный почерк.

С развитыми в Вашем письме взглядами на положение вещей я целиком согласен, как и тов. Беляев. А тов. Штыкгольд согласен со всем, кроме части, посвященной германским делам; он вносит в эту часть кое-какие поправки (относительно раскола Ленинбун-да), а впрочем, он сам Вам написал об этом.

Вы своим письмом очень помогли разобраться в немецких делах. Теперь мне еще более ясно, что та неправильная политики, против которой мы боролись, ослабляет революционную сплоченность рабочего класса, дезорганизует его авангард и порождает враждебное коммунизму (в ленинском его понимании) движение (действительная ультралевизна, анархо-синдикалистские тенденции). Ежели в такой стране, как Германия, где мы — мировая компартия — наиболее сильны, уже имеются такие результаты, то что же можно получить при продолжении прежних ошибок руководства и сползания к оппортунизму в других странах, и в том числе и в первую очередь, в нашей собственной стране? Вы ведь не раз и совершенно правильно подчеркивали, что при искусственной изоляции нас — оппозиции — от активного участия в политической жизни, недовольство рабочего класса нашей страны может пойти по антисоветским каналам (меньшевизм, анархизм). К сожалению, такая опасность не учитывается теми, кто теперь провозглашает «левый курс». На этом можно было бы в данном письме и не останавливаться, поскольку я уже уведомил Вас, что солидарен с Вашим письмом от 9 мая[279], а Вы ведь в этом письме уделили вопросу о так называемом левом курсе достаточное внимание. Мне только хотелось бы лишний раз подчеркнуть, что левый курс — действительный, подлинный, проводимый не ради дани очередному зигзагу (на этот раз влево) и не под влиянием и не в порядке конъюнктурных явлений, а «всерьез и надолго» — не может реально проводиться без возвращения в партию оппозиции, без открытого, прямого, большевистски честного — по-ленински — осуждения прежних (и нынешних) ошибок руководства, без серьезнейшей дезинфекции партии от разлагающих ее организм бацилл и микробов аппаратного режима последних лет и без введения в партии подлинных начал рабочей демократии. Поэтому мне представляются весьма своевременными взгляды по данному вопросу, развитые Христианом Георгиевичем [Раковским], — взгляды, о которых Вы сообщаете в своем письме. (Я очень жалею, что не имею возможности ознакомиться с интересным письмом тов. Ра-ковского[280].)

Поэтому же мне показалось в высшей степени странной та «скромность» Евгения Алексеевича [Преображенского], которую он проявил в своем известном (майском) письме, когда предлагал обратиться в ЦК с заявлением и ничего не говорить в нем о репрессиях против оппозиции и не просить восстановления нас в правах членов партии.

Мне в переписке с тов. Сосновским пришлось не раз касаться этой же темы. Лев Семенович в свойственной ему острой и сатирической форме писал мне недавно: «Вы пишете, что Вам не очень нравится лозунг самокритики и Вы бы вместо него выдвинули кое-какие другие. А еще нашего друга укоряете[281]. По мне, так никакие лозунги теперь не имеют цены и смысла, даже сочиненные Вами.

Ответь мне, дорогой друг,— продолжает тов. Сосновский,— помните ли Вы некую резолюцию от 5 декабря 1923 года?

«Вы были молоды тогда»[282]... как поет няня в Онегине. Имеете ли Вы что-нибудь прибавить к упомянутой резолюции? Добавлений нет? «Принято». Да ведь она и не отменена? Почему же Вы тогда в Вологде, дорогой друг? Ну, а если бы Вы прочли завтра в «Правде» не километровую стенограмму[283], а вопроизведение той самой декабрьской резолюции, стало бы Вам от этого теплее? Мне — нет. Теперь понимаешь, почему назавтра после принятия этой единогласной резолюции один из голосовавших за нее с какой-то оторопью поспешил разослать вдогонку документ с предостережением, что бумага-де все терпит. И стерпела, как видите. А Вы размышляете, какие бы лозунги лучше пустить. Никаких. У вещей есть своя логика».