От волнения Крей даже снял защитный шлем. И мгновенно у него закружилась голова. От площадки шел сильный, терпкий и вместе с тем необыкновенно тонкий аромат.

Гроссмейстеру вдруг пришла ясная, четкая мысль: все, над чем он работает,- ничто по сравнению с тем, что он видит и чувствует сейчас.

Ошеломленный, Крей оперся на плечо робота и задумался.

Он вспомнил, что где-то здесь высадились первые люди, обосновавшие на планете колонию. И “это” они, несомненно, привезли с собой. Оно действительно живое.

Рассказать о находке всем? Нет. Его просто никто не поймет, не захочет даже слушать. Да разве любой здравомыслящий житель Остарлейта может тратить на это время? Кто же осмелится потерять уйму минут, чтобы пойти с ним в зону Ф - свалку прошлого? Скорее всего его сочтут перетрудившимся, потерявшим способность мыслить реально. В лучшем случае ему оставят звание гроссмейстера, но вновь его жизнь будет отдана под контроль хронометра.

Да и ведь для него все происшедшее - чистая случайность. Результат одного только шага в сторону, который он сделал.

Ну а если со временем он расскажет дочери об этом чуде?

Нужно хотя бы изредка, как это ни трудно, брать ее из сектора воспитания. И иногда он будет приводить ее сюда. И она увидит все сама. Вдвоем им будет легче доказывать другим. Крей в последний раз взглянул на чудо. Он уже торопился. Ведь слишком долгое отсутствие могло быть замечено.

Теперь он не будет жить одной лишь работой. Это было непреклонное решение, которое он принял, впервые увидев цветы (а это были розы), вывезенные первыми колонистами со своей прародины.

Сергей Волошков твердо решил: поедет в деревню.

Конечно, он мог бы поехать в отпускное время и на юг, и на север. Да мало ли куда можно закатиться отдыхать! Местком завален путевками. Какое-то чудо свершилось! Есть путевки и в санатории, и в пансионаты, и в туристические лагеря. На Кавказ, в Крым, в Молдавию, в Прибалтику. Предлагают желающим. Профсоюзные работники превратились в праздничных зазывал. Вывешивают длинные полотна с указанием свободных для отдыха мест. Но путевки продолжают гореть.

Вое члены бригады Волошкова, а он работал строителем, уже побывали в деревнях, родных и таких, которые присмотрели с помощью друзей.

Волошкову напомнили: пора брать отпуск.

И Волошков взял. Он едет в деревню. В Древние Ливны!

Где еще есть такой простор, такая пересыпанная родниками земля!

В первую же минуту, когда большак вывел его к березовой посадке, где росли и его березы, посаженные им когда-то в отрочестве, Волошков бросился в полевые цветы. В залив ромашек, желтого и белого донника, живокости и молочая.

Поселился в доме отца. Утром, едва полыхнула ранняя заря, Волошков выскочил к цветам на выгон, чтобы покружить, поразмяться в них.

– Смотри, что делает!- воскликнул отец, уже стоявший на выгоне с коровой.- Опять Лешка Кожухов с пнем бегает.

Сергей глянул на деревню Кожухово, и увиделось необычное: из-под навеса большого сарая вышел пень. Он был таким разлапистым, что лишь, внимательно присмотревшись к нему, можно было заметить под ним человека в трусах. Обойдя куст сирени, человек двинулся со своей неудобной ношей мимо каменного забора и пропал в переулке за домом.

– Каждый день таскает. И утром, и вечером,- пояснил отец.- Как вернулся из армии, так и прыгает с ним. А пень наш. Помнишь, дуб на валу стоял? Думал, век ему стоять. Да кто-то бензопилой спилил, когда мы с матерью к тебе в гости приезжали. На Преображенку. Хитро так срезал - как на вертолете подкрался. А я выкопал пень. Дубовые поленья потом у Кожуховых видели. Бабка Кожушиха на них в сарае себе постельку устроила. На лето, конечно. Ей уже под восемьдесят: она такая свежая, словно с курорта приехала.

И тут отец и сын Волошковы увидели бабушку Кожушиху и Лешку, который водрузил пень на бабку. Она не присела, не согнулась. Потащила пень в ограду, а Лешка даже присвистнул.

Отец и Сергей, наблюдавшие за ними, удивленно качали головами.

– Вот какая Кожушиха!-воскликнул отец.- Ее и молнией в гроб не загонишь.

– Но зачем понадобилось им пень таскать?- недоумевал Сергей.- Делать им, что ли, нечего?…

– А ты покумекай,- сказал отец.- Они у меня пень выпросили, даже деньги предлагали. Дело в том, что этот дуб у нас когда-то посадил дед Кожухов, но дед Кожухов - это, значит, дед Кожушихи, вот когда это было! А второй дуб он посадил у себя на усадьбе. Вон видишь, выше его дуба в округе не найти!- заключил отец.

– Так сколько же лет дубу?

– Около двухсот!-ответил отец.- А раньше, ты еще не родился, у нас тут дубы стеной стояли. Посмотри: весь выгон в круговинах. Следы от дубов. До последнего корня выдернули. В Ливны дубовую древесину возили.

– Ну а зачем они корень от дуба на спине таскают?засмеялся Сергей.

– Уже тогда, в давности,- продолжал.отец,- люди заметили: в дубах что-то есть. Сила какая-то. Кругом болеют. Мор идет, а люди-поддубники ухом не ведут: живут-поживают.

– Ну и выдумщики!- не поверил Сергей отцу.- Это же какая-то мистика!

– Не скажи!- решительно возразил отец.- Вот я, к примеру, инвалидом с Отечественной пришел. Другие на моем месте в больницах да в санаториях. А я куда езжу? Да никуда! Похожу по выгону, в земле покопаюсь…- легче. А больше в такие дни к Кожушихе сбиваюсь. Чтоб обязательно под дубом посидеть. Лучше, если при этом дождик идет. Сама Кожушиха намекнула, когда меня однажды болезнью, как проволкой скрутило: посиди, говорит, под дубом. Успокоит. И правда. Посидел раз, другой. Однажды так рассиделся, всю ночь до утра там провел.

– Выдумываешь ты все,- отмахнулся Сергей.- Болезнь есть болезнь. Ну посидел под дубом, ну отошла болезнь. При чем тут дуб?

– А при том!- рассердился отец.- Корни у него в земле! Дожди по дубам скатывались. Силой дубов земля насытилась. Ты вот любишь на траве валяться, и я люблю полежать, попариться на солнце. Особенно когда ходить невмоготу. Тебе кажется - это пустая трата времени. Забава. А по мне - это лечение. Земные ванны принимаю. Ты ведь тоже в цветах любишь валяться?

– Ну и что?- не понял Сергей.

– А то самое!- выдохнул отец.- Потому и понять не можешь. А я говорю, как мне представляется, как своим нутром чувствую. Значит, распрямляюсь, распрастываюсь. Что-то хитрое во мне происходит… Ты на земле налетом. Городским стал. Разве можешь понять?…

– Могу!- возразил Сергей.- Может, и мне хочется с землей поговорить. Потому я в санатории, как ты, не езжу.

И тут Сергей увидел молодую женщину, которая вышла к Лешке и Кожушихе, таскавшим по очереди на себе пень.

– Лариска? Лешкина сестра?

Отец, не глядя на сына, проговорил:

– С Лариской что-то в городе приключилось. Приехала бледная, тонкая, одни косы мотаются. А теперь воду из-под горы носит. По три ведра. Два на коромысле, а третье - в руке. Так и летает. Смотри, смотри, что делается. И она за пень ухватилась!-заволновался отец, не сдержался, весело крикнул:- Сваха! Дай и мне пень поносить.

Но Кожуховы, занятые пнем, не расслышали Волошкова-старшего.

Уже неделю живет Сергей в деревне.

Отдыхать здесь некогда. И он целыми днями толокся во дворе: то раскалывает осиновые и вязовые чурбачки, то окапывает яблони, то вырубает вымерзшие зимой вишни. Стоило выйти во двор, и Сергей сразу оказывался притянутым к делу.

Сегодня Сергей после завтрака пошел на почту. Надо было уплатить за свет. Утро ясное, золотое. Наполнено сильными петушиными криками. Сергей неторопливо пересек выгон, обошел ров у самой дальней его полевой развилки. Такое было настроение: не сокращал путь на почту, а удлинял его, хотя он и без того не близкий, три километра!