Я добралась до входной двери одновременно со «скорой» и полицией. Вытянувшись, чтобы открыть ее, я внезапно упала на руки человеку в черной резиновой куртке пожарного. У него были теплые карие глаза и светлые волосы, и выглядел он в точности, как человек, который может защитить вас от пожара, землетрясения и даже от смертоносных подростков. Он осторожно устроил меня на полу в холле.

— Не волнуйтесь, мэм. Мы здесь. Все будет хорошо.

Я улыбнулась ему и облегченно закрыла глаза. Снова начались схватки, так что я почти не замечала полицейских, которые перешагивали через меня и разбегались по дому.

Очнувшись, я обнаружила, что лежу на носилках, леггинсы разорваны справа над бедром, а мой спаситель склонился надо мной, прижимая повязку к ране. Он успокаивающе улыбнулся, и я снова закрыла глаза.

— Мэм! Мэм! — раздался требовательный голос.

Я открыла глаза. Надо мной склонился полицейский.

— Вы знаете, кто стрелял в вас, мэм? — спросил он.

До следующих схваток мне как раз хватило времени, чтобы рассказать, что за мое ранение несет ответственность Одри Хетэвей. Я попросила полицейского позвонить детективу Карсвэллу и сказать, что Одри призналась в убийстве Абигайль Хетэвей. Как только я закончила, схватки продолжились, и я не помню, что он мне ответил.

Следующее воспоминание — меня везут по белому коридору. Я увидела склоненные ко мне лица и услышала женский голос, который снова и снова спрашивал:

— Миссис Эпплбаум, вы меня слышите? Какой у вас срок, миссис Эпплбаум? Вы меня слышите?

— Тридцать шесть недель, — ответила я. — Слишком рано. Ребенок выходит слишком рано.

— Все нормально, миссис Эпплбаум, у вас все будет хорошо. Вы помните ваш домашний номер? Какой у вас телефон, миссис Эпплбаум?

Я назвала номер и почувствовала, что меня кладут на кровать, затем в левую руку мне сделали укол, и потом, слава Богу, на короткое время — ничего.

Проснувшись, я услышала голоса.

— Пуля прошла навылет, мы очистили и зашили раны. Кровотечение прекратилось, и я думаю, что о сопутствующих повреждениях можно не беспокоиться. Вопрос вот в чем: позволить родам продолжаться, или сделать прямо сейчас кесарево сечение?

— Мне бы хотелось извлечь ребенка как можно быстрее. На дисплее нерегулярные схватки, с перерывами от двух до четырех минут. Матка раскрылась только на два сантиметра. Пока появится ребенок, могут пройти часы, и мне не нравится идея долгих родов после огнестрельного ранения.

— Нет, для этого нет причин. В любом случае, есть следы предыдущего кесарева, так что мы можем сделать еще одно.

— Нет! — крикнула я.

Оба врача удивленно посмотрели на меня. Один оказался пожилой женщиной, а второй — мальчиком лет двенадцати. По крайней мере, так он выглядел.

— У меня будут естественные роды, — сказала я. — Позвоните моей акушерке, Дороти Хорн. У меня будут естественные роды после кесарева сечения.

Они посмотрели на меня с сомнением.

— Миссис Эпплбаум, в вас только что стреляли. Мы в первую очередь заботимся о вашем здоровье и здоровье вашего ребенка. Вы не должны сейчас рожать естественным путем.

— Слушайте, я шесть месяцев ходила на эту треклятую йогу для беременных, чтобы быть в форме для естественных родов. Я прочла все чертовы книжки насчет естественных родов после кесарева сечения. Я не собираюсь соглашаться на чертово кесарево. И вообще, я в порядке. Я нормально себя чувствую.

И это было так. Боли не было.

— Это лидокаин. Мы дали вам обезболивающее.

— Оно действует. Значит, я смогу. Позвоните моему мужу, акушерке и отвезите меня в родильное отделение.

После этого снова начались схватки. Лидокаин ослабил боль, и она была вполне переносимой. Я дышала, устроив демонстрацию своих знаний методики Ламаза врачам, которым так хотелось меня разрезать. Они понаблюдали за мной, а потом переглянулись.

— Отвезите ее в родильное. Пусть там решают, — сказала женщина, захлопнув медицинскую карту, которую держала в руках. И ушла.

Через несколько минут я оказалась в лифте, на пути в родильное отделение. Думаю, огнестрельное ранение помешало им поместить меня в одну из этих симпатичных палат, похожих на спальню. Я оказалась определенно в больничном помещении, меня подключили к эмбриональному монитору. За мной наблюдали две сиделки и врач, преждевременно лысеющий мужчина примерно моего возраста. Он выглядел славным парнем, именно таким, каким вы представляли себе своего доктора.

— Мы собираемся готовить вас к операции, миссис Эпплбаум, — сказал он мягко, но решительно.

— Я хочу естественные роды после кесарева.

— Боюсь, что естественные роды после кесарева — это не лучшая идея, а тут вдобавок ваше ранение.

— Как долго я здесь?

Он посмотрел в мою карту.

— Около двух часов.

— С ребенком все в порядке?

— Да, отлично. Дисплей показывает хорошее, четкое сердцебиение.

— Что с моей ногой?

— Все в порядке. Пуля прошла навылет, и оба отверстия, входное и выходное, очистили и зашили. Вы сейчас на антибиотиках, на случай инфекции.

— Так если я и ребенок в порядке, почему нельзя подождать хотя бы до тех пор, пока приедут мой муж и акушерка?

Врач посмотрел на меня и улыбнулся.

— Знаете, что я вам скажу. Mы вставим внутренний дисплей, и, если ребенок в хороших условиях, мы дадим вам еще час, прежде чем делать операцию. Это позволит вашему мужу добраться сюда.

Он похлопал меня по ноге и собрался уйти. В ту же минуту в палату ворвался Питер. Увидев его, я немедленно разразилась истерическими рыданиями.

Питер в два шага пересек комнату, склонился над кроватью и, как мог, сгреб меня в охапку. Я уткнулась лицом ему в грудь.

Казалось, я никогда не перестану плакать, но тут я почувствовала горячую вспышку, когда он нечаянно задел мою ногу.

— Ой! Моя нога! — закричала я.

— О нет, — сказал он, роняя меня, словно горячую картофелину. — Что болит? Что я сделал? Боже, Джулиет. Что случилось?

Могу поклясться, что он тоже плакал.

— Это просто нога. Бедро. Она в меня выстрелила. Одри в меня стреляла.

Тут опять начались схватки, и говорить я больше не могла.

Я очнулась и услышала, как Питер медленно прошептал мое имя. Я почувствовала, как его пальцы, которые он запустил мне в волосы, нежно поглаживают кожу.

— Вот и все, — сказала я.

— Я знаю, — прошептал он. — Я вижу это на дисплее.

— Как ты меня нашел? — спросила я. — Где я? Это не «Сидар Синай».[48] Я собиралась рожать в шикарной больнице для звезд.

— Вы в больнице Санта-Моника, — вмешался какой-то голос.

Я повернулась и увидела медсестру в розовом халате хирурга. Она стояла с другой стороны кровати и возилась с монитором.

— Сейчас придет анестезиолог, сделает вам укол.

— Я не хочу анестезию, — сказала я сердито. — Я хочу рожать сама.

Как раз в это мгновение снова начались схватки. Где-то в середине я повернулась к сестре и сказала сквозь стиснутые зубы:

— Приведите чертова доктора сейчас же. Я хочу эту чертову анестезию немедленно.

Она улыбнулась и вышла из комнаты. Через двадцать минут у меня была трубка толщиной с волосок, через которую прямо в мой позвоночник капало благословенное избавление от боли. От этого я пришла в чудеснейшее, волшебное обезболенное настроение.

Я повернулась к Питеру и улыбнулась.

— Оно действует.

— Хорошо, — он улыбнулся в ответ.

— Так что расскажи теперь, как ты меня нашел.

Питер рассказал, что они с Руби вернулись домой примерно через час после моего звонка. Руби сразу пошла наверх к своим Барби и, к счастью, не слышала моего сообщения. Питер немедленно набрал 911. Оператор направил его к диспетчеру полиции Санта-Моники, а оттуда в пожарное управление. За пятнадцать минут он нашел меня в больнице Санта-Моники.

— Руби? — взволнованно спросила я.

— У Стэйси. Кстати, я как раз вспомнил, Стэйси и Лили оставили на автоответчике по сообщению. Лили сказала, что для Руби есть место в «Бет-Эль». А Стэйси сказала, что одна из ее коллег по работе в совете директоров садика, который называется «Гнездо малиновки»… или «Гнездо синешейки»… В общем, чье-то гнездо. В любом случае, какой-то ребенок переезжает в Европу, или в Нью-Йорк, или еще куда-то, и на следующий год освобождается место для Руби.