Редактор журнала Михаил Иванович Семевский заплатил Анне Петровне 30 рублей. «Какая была радость», – отметил в дневнике Марков–Виноградский после получения денег. А в октябре 1870 года она продала Семевскому за 45 рублей самую дорогую свою реликвию – девять писем Пушкина, хранившихся у неё. «Думал ли Пушкин, – писал супруг Анны Петровны, – что его поэтическая, исполненная чувства и игривого остроумия любезность поможет предмету его на старости лет сшить себе кое–что и купить вина и лакомств?» Между прочим, Александр Васильевич далеко не лестно отозвался об издателе в своих записках: «Упомянутый выше Семевский кажется мне очень ловким литературным аферистом. Он хватает где только может исторические материалы и печатает их с весьма жидкими комментариями и собственными замечаниями и указаниями, понижающими иногда ценность материалов и выставляющими исторические лица в свете не совсем верном». Письма Пушкина Анне Керн были напечатаны в 1879 году в XXVI томе журнала «Русская старина», а их подлинники долго хранились в архиве Семев–ского. После смерти вдовы Михаила Ивановича Е. С. Семевской они были проданы на петроградском антикварном рынке.
В октябре 1870 года Анна Петровна заканчивает работу над своими последними воспоминаниями «Сто лет назад». Согласно пометке на первом листе рукописи, хранящейся в Рукописном отделе Пушкинского Дома, начала она их писать ещё собственноручно в феврале 1870 года, причём эпиграф взяла из трагедии Пушкина «Борис Годунов»: «Ещё одно, последнее сказанье – и летопись окончена моя…» Первоначальный вариант в дальнейшем дополнялся, обрабатывался и переписывался начисто уже Александром Васильевичем.
«Целые два месяца я писал, – отметил Марков–Вино–градский 22 октября 1870 года, – писал сначала под диктовку воспоминание моей доброй старушки А[нны] П[етров–ны], потом переписывал его и, наконец, усиленно работал над своими „Записками“. Так устал, что несколько дней не мог взяться ни за перо, ни за книгу». А на следующий день, 23 октября, появилась новая запись в дневнике: «Моя старушка послала вчера в „[Русскую] старину“ воспоминания о своём детстве». Они не были напечатаны там, а появились только в 1884 году в журнале «Радуга» в 18, 19, 22, 24 и 25–м номерах, а затем – с незначительными, главным образом стилистическими, поправками – под названием «Из воспоминаний о моём детстве» были перепечатаны в «Русском архиве» (№ 3 за 1884 год).
Уже в начале этих воспоминаний Анна Петровна изложила свой взгляд на место детского воспитания в формировании личности: «Не думайте, почтенный мой читатель (если я удостоюсь такового иметь), что начало ничего не значит; напротив, я убедилась долгим опытом, что оно много и много значит! Роскошная обстановка и любовь среды, окружающей детство, благотворно действуют на всё существо человека, и если вдобавок, по счастливой случайности, не повредят сердца, то выйдет существо, презирающее всё гадкое и грязное, не способное ни на что низкое и отвратительное, не понимающее подкупности и мелкого расчёта. Дайте только характер твёрдый и правила укрепите; но, к несчастию, пока все или почти все родители и воспитатели на это–то и хромают; они почти сознательно готовы убивать, уничтожать до корня всё, что обещает выработаться в характер самостоятельный в их детях. Им нужна больше всего покорность и слепое послушание, а не разумно проявляющаяся воля…»
Многие фрагменты «Из воспоминаний о моём детстве» воспроизводились в тексте нашей книги, и мы не будем останавливаться на них подробно. Завершались же мемуары Анны Петровны выстраданной фразой, относящейся к её первому замужеству: «Моё несчастие в супружестве не таково, чтобы возможно его писать теперь, когда я уже переживаю последние листки моего собственного романа и когда мир и всепрощение низошли на мою душу, а потому я этим и кончу своё последнее сказание…»
Весной 1870 года Марковы–Виноградские побывали в тверском имении Львовых Митино, где встречались с многочисленной роднёй. 14 мая, возвратившись в Лубны, Александр Васильевич пишет Татьяне Александровне Бакуниной: «Проколесив из Митина через Ковно, Киев, мы теперь на родине – в Лубнах. Живём тихо, мирно, дочитываем последние страницы собственного романа. Жена, хоть и очень постарела и весьма плохо видит, но кое–как держится, благодаря живительному воздуху Украины. <…> Я порядочно себя чувствую… продолжаю заниматься понемногу педагогикой… оба мы живём книгами… в них наши радости и горе…»[77]
Нужда заставляла нашу героиню обращаться за помощью к старым знакомым, в первую очередь – к Алексею Николаевичу Вульфу.
Известно, что этот верный друг Анны Петровны, выйдя в 1833 году в отставку в чине штаб–ротмистра, поселился в имении Малинники Старицкого уезда Тверской губернии, где за ним числилось 202 крепостные крестьянские души мужского пола. Ему также принадлежали сельцо Нивы и деревни Бибиково, Сосенка (Копылово) и Негодяиха с 359 душами[78]. Изредка на непродолжительное время он выезжал по делам в столицы или в Тригорское, встречался с Пушкиным и навещал Анну Петровну. «Со времени моего приезда сюда (в Малинники. – В. С.), – записал Вульф в дневнике 8 декабря 1836 года, – я ездил два раза к матери в Псковскую губернию и по пути заезжал в Петербург. Кроме того, в 1835 году я был летом там же по делам опекунского совета и в феврале этого года прожил две недели по той же причине в Москве. Эти поездки и кратковременное пребывание в столицах замечательны только для меня тем, что ввели в значительные издержки, но пользы и, следовательно, удовольствия, мало мне принесли». 11 апреля 1836 года Вульф вместе с Пушкиным ездил на Псковщину хоронить мать поэта.
В своём поместье Алексей Николаевич в основном занимался делами по управлению имением и чтением. «Довольно однообразная, воздержная жизнь, – писал далее Вульф, – свежий воздух, здоровый климат и телесная деятельность, сопряжённая с надзором за хозяйством, предохранили меня от всяких болезней. <…> От других я совершенно отлучился – более от лени, чем по другой какой–либо причине. Поэтому я стал ещё реальнее прежнего и вовремя почти оставил идеализм, с которого прежде всё начинал. Это господствующее направление заметно и в нравственном состоянии моём. Страсти мои вещественны: я не увлекаюсь надеждами славы, ни даже честолюбия. Я почти ограничиваюсь минутным успехом. Женщины – всё еще главный и почти единственный двигатель души моей, а может быть, и чувственности. Богатство не занимает меня, и жажда его не возрастёт во мне до страсти. <…>
Занятия мои ограничивались одним распоряжением хозяйства моего. Успехи в них не соответственны ожиданиям, какие следовало бы иметь. И причины тому ясны: это лень и слабость характера. Знания в деле достаточны бы были, но исполнение недостаточно. Особенно нынешний год понёс я убытки значительные от беспечности и нерадения… Я читаю больше, чем следовало бы, романов и журналов, потом всё, что выходит из печати по части главного предмета моих занятий, но не довольно его изучаю.
На выборах дворянских нынешнего года взял я на себя обязанность непременного члена губернской комиссии народного продовольствия – место, которое не требовало много занятий, но в 14–тиклассной табели наших чинов занимало шестое место, то есть в чине полковника или коллежского советника. Я то сделал, чтобы показать, что я не чуждаюсь ни светской, ни служебной черни. И я не сожалею о том, тем более что через месяц потом этой должности, бывшей без жалованья, назначен был соответственный чину 1500–рублёвый оклад жалованья. Этот случай можно мне назвать счастливым, точно так и всё начало моей дворянской службы…»
B 1858 году А. Н. Вульф был избран членом Тверского губернского дворянского комитета по улучшению быта помещичьих крестьян и занимал в нём довольно прогрессивную позицию. Однако одно дело – рассуждать об освобождении крестьян, совсем другое – реально заниматься им. Истинное лицо этого «крестьянского реформатора» проявилось весной 1861 года, вскоре после обнародования «Положения 19 февраля». Когда крестьяне его имения после ликвидации крепостного права отказались от непосильной барщины (они должны были работать на помещика до перехода на выкуп), Вульф направил в губернское правление несколько писем с просьбами прислать к нему военную экзекуцию для того, чтобы устрашить их и принудить выполнять ренту. 29 декабря 1861 года губернское правление постановило отправить в имение Вульфа воинскую команду для усмирения крестьян. Однако исполнявший в то время обязанности губернатора Михаил Евграфович Салтыков (Щедрин) не утвердил это решение. 2 января 1862 года он поручил советнику губернского правления Д. С. Львову отправиться на место и произвести «формальное» (то есть по всей форме) следствие о беспорядках, возникших в имении. В докладе о результатах следствия чиновник признал, что барщина у помещика Вульфа действительно отяготительна для крестьян. Но дальше заступаться за крестьян стало некому – Салтыков к этому времени ушёл в отставку, а губернское правление, не решившись всё же выслать военную экзекуцию в поместья Вульфа, тем не менее признало доклад Львова «не основательным». Алексей Николаевич пожаловался «на бездействие местных властей» в Правительствующий сенат, который после долгого рассмотрения своим определением от 18 апреля 1864 года распорядился взыскать с крестьян в пользу помещика по 12 рублей с тягла за невыполнение работ в марте—апреле 1861 года[79].
