Вскоре «Литературная газета» была запрещена. Неприятности, связанные с внушениями Бенкендорфа и закрытием газеты, безусловно, сказались на здоровье Дельвига. В ту зиму его одолевала простуда, которой он всегда был подвержен. Плохому самочувствию содействовала и неудачно сложившаяся семейная жизнь Дельвига.

Анна Петровна, наверное, не только лучше других знала нюансы семейных отношений ближайшего друга Пушкина, но и во многом способствовала их созданию – вспомним замечание племянника Дельвига о бросившемся ему в глаза желании Анны Петровны поссорить того с женой… Видимо, здесь имелось в виду, что Анна Петровна, к этому времени уже привыкшая к свободной жизни, небезуспешно настраивала на такое поведение и Софью Михайловну – дневники Алексея Вульфа являются тому подтверждением. Дельвиг ничего не мог поделать – увлечения жены следовали одно за другим… И даже рождение дочери не заставило Софью Михайловну успокоиться. Недаром одно из последних стихотворений Дельвига было адресовано жене и начиналось словами:

Так что вина за неурядицы в семье А. А. Дельвига отчасти лежит и на А. П. Керн.

«Здоровье Дельвига, – вспоминал его кузен, – в ноябре и декабре 1830 года плохо поправлялось. Он не выходил из дома. Только 5–го января 1831 года я с ним был у Сленина и в бывшем магазине казённой бумажной фабрики, ныне Полякова, где Дельвиг имел счета. На этих прогулках он простудился и 11–го января почувствовал себя нехоро–шо.<… > Когда в этот день Дельвигу сделалось хуже, послали за его доктором Саломоном, а я поехал за лейб–медиком Арендтом. Доктора эти приехали вечером, нашли Дельвига в гнилой горячке и подающим мало надежды к выздоровлению. <…> 14–го января, придя по обыкновению в 8 часов вечера к Дельвигу, я узнал, что он за минуту перед тем скончался. <…> 17–го января в день именин Дельвига были его похороны… »

Анна Петровна довольно небрежно сообщила о смерти Дельвига Алексею Вульфу: «Забыла тебе сказать новость; барон Дельвиг переселился туда, где нет ревности и воздыханий». Даже циника Вульфа покоробил такой её отзыв о недавнем друге и поклоннике, и он записал в своём дневнике: «Вот как сообщают о смерти тех людей, которых за год перед сим мы называли своими лучшими друзьями».

Софья Михайловна горевала недолго – как уже говорилось, недостатка в поклонниках она не испытывала. Уже через два месяца после смерти мужа получила письменное предложение руки и сердца от лицейского товарища Дельвига и Пушкина М. Л. Яковлева, на которое ответила отказом, «будучи огорчённой и оскорблённой» (вероятно, за несоблюдение приятелем мужа процедуры траура); однако в июне того же года она тайно обвенчалась с Сергеем Абрамовичем Баратынским – братом поэта, постоянно бывавшим у Дельвигов в 1828—1831 годах. После нового замужества она с дочерью переехала в тамбовское имение Баратынских Мара, прихватив с собой архив покойного первого мужа.

2 марта 1832 года умерла мать Анны Петровны Екатерина Ивановна Полторацкая. Пушкин в это время очень поддержал её: «Когда я имела несчастие лишиться матери и была в очень затруднительном положении, то Пушкин приехал ко мне и, отыскивая мою квартиру, бегал, со свойственною ему живостью, по всем соседним дворам, пока наконец нашёл меня. В этот приезд он употребил всё своё красноречие, чтобы утешить меня, и я увидела его таким же, каким он бывал прежде. Он предлагал мне свою карету, чтобы съездить к одной даме, которая принимала во мне участие; ласкал мою маленькую дочку Ольгу, забавляясь, что она на вопрос: „Как тебя зовут?“ – отвечала: „Воля!“ – и вообще был так трогательно внимателен, что я забыла о своей печали и восхищалась им, как гением добра».

Как потом вспоминала Анна Петровна, в то время она «вела жизнь довольно уединённую и по вкусу, и по средствам своим»; её изредка навещали друзья или родственники, но зато «когда отпирались двери Академии художеств, я не пропускала ни одного дня». После смерти Екатерины Ивановны она часто болела. «Семейная хроника» Е. А. Масаль–ской–Суриной зафиксировала: «1832 год, 21 апреля. После обеда поехала к Анне Петровне Керн, где просидела часа два. Напилась чаю, она нездорова»[54].

Пользовал её лейб–медик императора Николай Фёдорович Арендт, который позже руководил лечением раненого на дуэли Пушкина. В бумагах А. П. Керн, хранящихся в Пушкинском Доме, есть две записки доктора к ней, свидетельствующие о их близком знакомстве. Знал об этом и Пушкин; когда заболевал кто–то из его детей, поэт обращался к посредничеству Керн. Сохранилась коротенькая записка Пушкина: «Прошу Вас, милая Анна Петровна, прислать ко мне Арендта, но только не говорите об этом бабушке и дедушке (имеются в виду Н. О. и С. Л. Пушкины. – В. С.)».

В августе 1833 года Анну Петровну постигло ещё одно горе – умерла её младшая дочь. Надежда Осиповна Пушкина 24 августа писала дочери: «В качестве новости скажу тебе, что бедная г–жа Керн только что потеряла свою маленькую Олиньку, она поручила Аннет сообщить тебе про её горе, будучи уверена, что ты пожалеешь свою крестницу…»[55]

Алексей Николаевич Вульф, 9 июля 1833 года вышедший в отставку и сначала возвратившийся в родное Тригорское, а затем поселившийся в Малинниках, в начале февраля 1834 года приехал в Петербург и 3 февраля, в день именин Анны Петровны, навестил её. После встречи он записал в дневнике, что имел «удовольствие обнять Анну Петровну после пятилетней разлуки и найти, что она меня не разлюбила», однако «не возвращался с нею к прежнему нашему быту», то есть не возобновил близких отношений.

Со смертью Антона Дельвига и вторичным замужеством его вдовы оборвалась связь Анны Петровны с кругом столичных литераторов. Перестал её навещать и Пушкин – после женитьбы он старался не поддерживать отношений с дамами, с которыми в прежнее время имел романы.

Анна Петровна виделась с четой Пушкиных всего несколько раз: «В первый это было в другой год, кажется, после женитьбы. Прасковья Александровна была в Петербурге и у меня остановилась; они вместе приезжали к ней с визитом в открытой колясочке, без человека. Пушкин казался очень весел, вошёл быстро и подвёл жену ко мне прежде (Прасковья Александровна была уже с нею знакома, я же её видела только раз у Ольги одну). Уходя, он побежал вперёд и сел прежде её в экипаж; она заметила, шутя, что это он сделал оттого, что он муж. Потом я его встретила с женою у матери, которая начинала хворать. Наталия Николаевна сидела в креслах у постели больной и рассказывала о светских удовольствиях, а Пушкин, стоя за её креслом, разводя руками, сказал шутя: „Это последние штуки Натальи Николаевны: посылаю её в деревню“. Она, однако, не поехала, кажется, потому, что в ту же зиму Надежде Осиповне сделалось хуже».

Однажды Керн встретила поэта у родителей без жены: «Это было раз во время обеда, в четыре часа. Старики потчевали его то тем, то другим из кушаньев, но он от всего отказывался и, восхищаясь аппетитом батюшки, улыбнулся, когда отец сказал ему и мне, предлагая гуся с кислою капустою: „Cest un plat ecossais“ (Это шотландское блюдо), заметив при этом, что он никогда ничего не ест до обеда, а обедает в 6 часов».

Надо отдать должное Анне Петровне – безусловно испытывая досаду и ревность к удачливой сопернице, она, тем не менее, замечала перемены, произошедшие с Пушкиным после женитьбы, и считала его чувства к Наталье Николаевне искренними: «Потом я его ещё раз встретила с женою у родителей, незадолго до смерти матери и когда она уже не вставала с постели, которая стояла посреди комнаты, головами к окнам; они сидели рядом на маленьком диване у стены, и Надежда Осиповна смотрела на них ласково, с любовью, а Александр Сергеевич держал в руке конец боа своей жены и тихонько гладил его, как будто тем выражал ласку к жене и ласку к матери. Он при этом ничего не говорил… Наталья Николаевна была в папильотках: это было перед балом… Я уверена, что он был добрым мужем, хотя и говорил однажды, шутя, Анне Николаевне, которая его поздравляла с неожиданною в нём способностью себя вести, как прилично любящему мужу: „Се n'est que de 1'hypocrisie“ ( Это только хитрость). Вот ещё выражение века: непременно, во что бы то ни стало, казаться хуже, чем он был».