Когда в зале суда я наблюдаю, как «его честь» занимает свое место, то испытываю благоговейный трепет. Он садится на судейское кресло и глядит на нас свысока. У него больше власти надо мной и моим клиентом, чем у президента Соединенных Штатов. Он выносит решения, навсегда меняющие человеческие жизни. В зале суда он всемогущ. Я не имею права дать ему отпор, если он тиран. Не могу критиковать, если он фигляр. Вчера он мог быть адвокатом с небольшой долей таланта и ума, но сегодня он судья, потому что внес средства в избирательный фонд победившей партии. Почему он вселяет в меня такой благоговейный страх?
Когда мы вторгаемся на священную территорию того, кто имеет над нами власть, — босса, члена попечительского совета, выборного чиновника, то есть в прошлом обыкновенных граждан, — почему мы вдруг боимся высказать свою точку зрения? Почему, когда мы выступаем перед городским советом, обнаруживаем, что не можем сказать ни слова?
Ответ, разумеется, в том, что эти люди наделены властью, но эту власть вручили им мы, подобно рабочим муравьям, выкормившим своего царя. Если мы начнем понимать, что их величие — всего лишь состояние нашего ума, то сделаем первый большой шаг в сторону преодоления своего страха перед властями предержащими.
Все они — смертные, многие из которых ужасно боятся нас. У некоторых хватает ума догадаться, что мы являемся источником их силы: мы можем отобрать у них власть так же быстро, как вручили. Нас боятся политики и управляющие компаниями. Мы можем разоблачить их и свергнуть с трона. Судья знает, что его власть эфемерна, избиратели могут вернуть его в кошмарное состояние простого гражданина, и ему опять придется смотреть на судейское кресло снизу вверх.
Те судьи, которых назначают пожизненно, являются новыми князьями в демократической стране, и некоторые из них представляют собой худший тип тирана. Но, несмотря на то что многие из них считают себя почти бессмертными и благоденствуют, как и положено, за счет своих постановлений, приносящих нищету и страдания, они все же люди. Они стоят в пробках по дороге на работу и с работы, их жены жалуются, что они храпят, у них есть свои причуды, и, как и все мы, они борются с выпирающими животами, стареют, умирают и забываются.
Для тех, кто не страдает заботой о человеческом роде, власть особенно притягательна. Тиранам, диктаторам и обидчикам — низшей форме человеческих существ — нужна власть, они не могут без нее. Я знаю мужчин (и женщин), которые, будь у них сила, изменили бы цвет луны, чтобы он соответствовал их вечернему туалету. А тем, кто обожает власть, испытывает к ней непреодолимое пристрастие, ни в коем случае нельзя ее доверять. Древние китайцы считали, что человеку, который добивается власти, нельзя ее передавать, потому что он опасен как для себя, так и для окружающих (что по современным меркам рассматривается как психическое заболевание). Власть — это дьявольский наркотик, который нужно запретить для всех, за исключением тех, кто от нее отказывается. Но, как мы убедились, мы сами передаем ее тем, кто правит нами. Они поднимаются на вершину власти только благодаря нам.
В руках политика власть становится отчаянной попыткой сохранить свое положение.
В руках жестокого судьи она превращается в самонадеянное видение себя как меча Господня, карающего предстающих перед ним жалких существ и их порочных адвокатов. Для некоторых власть — это своего рода психический афродизиак. Это самые слабые, малодушные, самые трусливые люди, становящиеся тряпками, как только их лишают силы. Самые могущественные — те, кто отказывается использовать свою силу. Ведь, в конце концов, первоначальной и окончательной законной силой является любовь. Все остальные проявления силы лишены законности.
Когда я вхожу в зал суда, то вижу в судье того, кто он есть в действительности, — обычного человека с исключительной властью. Он мой судья и должен служить мне и моему делу, вынося справедливые и беспристрастные решения. Я предполагаю, что он порядочный человек. Но если он отклонится от своей роли и станет походить на тирана, я могу представить его без судейской мантии. Тогда он превратится в отвратительного типа со слишком бледной кожей — как у маргаритки, проросшей через слой навоза. Сегодня вечером он наденет смешную розовую пижаму с узором из маленьких плюшевых мишек и будет извиняться перед женой за неисполнение супружеского долга, и та, по правде говоря, будет только рада, что муж, отвернувшись, спит на своей стороне постели. Это представление я создаю не потому, что презираю его должность. Просто я не обязан относиться с почтением к человеку, который не уважает правосудие. Представляя, как он выглядит на самом деле, я сохраняю свою власть. Она принадлежит мне, и я не собираюсь делиться ею с ним, однако это не означает, что я не буду подчиняться его распоряжениям, демонстрировать свое презрение или непослушание. Существует огромная разница между уважением к обоснованным решениям судьи и терпеливым отношением к несправедливостям с целью добиться своих целей.
Я просто хочу сказать, что мы должны относиться к власть имущим так, как они того заслуживают. Если они достойны уважения, нужно его искренне выразить. Я преклоняюсь перед некоторыми судьями. Одному из них я посвятил книгу. У меня были влиятельные друзья, которые помогали мне добиться успеха. Особенно я благодарен родителям и учителям, имевшим надо мной власть и использовавшим ее с любовью. Я был знаком с богатыми людьми, которые были по-настоящему великими. Но я говорю здесь не об исключениях. Они лишь подтверждают общее правило.
То, о чем я говорил, можно выразить проще: те, кто нами правит, сохраняют свою власть потому, что мы передаем ее или отказываемся отбирать. Большинство наделенных властной силой цепляются за нее, потому что не могут без нее обходиться, потому что без нее они слабы. Многие обладающие большой силой или больны, или имеют больных советников. Мы понапрасну потратим свою силу, если, поддавшись запугиванию, отдадим ее им. Власть и сила, их и наша, принадлежат нам. Мы можем ее передать, а можем отказать им в этом.
Поле битвы принадлежит нам. Когда мы выходим на поле битвы, то редко знаем его во всех деталях. Мы ведем эти сражения не дома, а в незнакомом окружении — в зале суда, кабинете начальника, зале заседаний или кабинете административного судьи. Это могут быть как голые, аскетичные кабинеты, так и роскошные покои. Если мы находимся в богато обставленном зале заседаний совета директоров с длинным столом орехового дерева и удобными креслами, то эта роскошь напоминает нам и всем присутствующим, что мы находимся здесь лишь по приглашению вышестоящих, и она внушает нам опасения.
При входе в зал суда нас пугает враждебное окружение. Мне не встречался зал судебных заседаний, вызывающий ощущение комфорта и безопасности. Судейское кресло, похожее на трон, расположено высоко, так, чтобы судья мог смотреть на нас сверху вниз. За ним обычно стоят флаги государства и штата: напоминание о том, что сидящий в кресле человек — полномочный представитель самой могущественной земной державы. Сиденья для присутствующих, жесткие и неудобные, мало чем отличаются от церковных. Возможно, в холле вы услышите рыдания. В зале суда нет ничего живого: ни растений, ни золотых рыбок в аквариуме, ни виляющих хвостами собак. Вместо этого мы видим заместителей шерифа или судебных приставов со сверкающими в ярком свете значками и пистолетами, готовыми стрелять при малейшей провокации. Клиента могут привести в наручниках. Адвокаты в этом пугающем месте переговариваются шепотом, даже если судья еще не открыл заседание.
Это территория власти. Она создана, чтобы окружить нас психической оградой с пущенной поверху эмоциональной колючей проволокой. Ее назначение — обезоружить нас еще до начала сражения, потому что ее невозможно реализовать внутри эмоциональной темницы — по крайней мере реализовать свободно и эффективно. Мы понимаем, что мы не на пикнике в лесу, где все сидят на бревнышках и глядят в прекрасное весеннее небо. Напротив, мы попали в это враждебное помещение по принуждению и теперь не можем бежать, не разоблачив ложное всесилие власти.
