Что, если просителя, который хочет получить от компании повышения зарплаты, лучших условий труда, укороченного рабочего дня, или менеджера по продажам, который должен сбыть товар, а иначе его выкинут с корпоративного корабля, как балласт, настигнет неудача? Что, если человек, противостоящий власти, потеряет работу или начнет считаться ненормальным, стоящим лишь на ступеньку выше городского дурачка? Что, если он навлечет позор на свою семью или его будут унижать на глазах коллег? Что, если случится самое страшное и его отторжение от общества подтвердит то, что он всегда подозревал, — он не стоит ничего и не нужен никому: ни себе, ни боссу, ни даже своей семье? Для человека, который начинает свои маленькие войны, имеющие для него первостепенное значение, ставки чрезвычайно высоки.

Понимание страха оппонента. Итак, мы боимся? Но и враг тоже боится. В каждой войне агрессору страшно. Он понимает, что страх, который он вызывает у другого народа, заставляя этот народ активно обороняться, и делает его опасным. Обе стороны испытывают сильнейший страх, и обе заявляют о своем бесстрашии. И так в каждой битве. Снова слышны боевые кличи: «Враг будет уничтожен! Нас невозможно победить! Наше дело правое! Бог на нашей стороне!» Но за всем этим стоит взаимный страх.

Чем измерить страх нашего оппонента в зале суда или любом другом месте? Мы начинаем измерять собственный страх. Если мы сможем просто жить этим моментом, если перестанем ощущать внутренний и внешний беспорядок и, заглянув внутрь, почувствуем свой испуг, то начнем понимать страх, который движет врагом. Он может не демонстрировать его и казаться спокойным, смеяться или шутить. Может угрожать, может поднять шерсть дыбом, как готовая напасть собака, или распушить хвост, словно загнанный в угол скунс, но он боится. А мы способны измерить его страх своим собственным. Мы сделали одну и ту же ставку и рискуем потерять ее. Боязнь поражения, которое приведет к дискредитации положения или репутации, ухудшению финансового или душевного благополучия, отражает те же чувства, которые испытывает наш оппонент. Если мы станем нападать с еще большей энергией, то обострим страх оппонента и силу его ответной реакции.

Мы надеялись, что враг побежит, заплатит или сдастся, что он перевернется кверху лапками, как виноватый щенок. Но люди, особенно группы людей — правительство или корпоративные организации, — как правило, реагируют на свой страх, идя на мировую или сдаваясь на милость победителя. Мне никогда не встречалась корпорация, желающая сложить оружие, или правительственная организация, готовая отступить.

Однако лица, управляющие этими структурами, боятся. Что, если они будут побеждены, несмотря на свою власть? Что, если выиграют, но потеряют лицо? Что, если против них восстанет общественное мнение? Что, если их раскритикуют за заявления, которые окажутся пагубными для организации, и они потеряют часть власти или даже всю власть? Что, если они потеряют самое драгоценное — зеленые бумажки с портретами президентов?

Единственная наша забота — справиться с собственным страхом. Как оппонент преодолеет свой — это его проблема, с которой он, возможно, справится не так хорошо, как мы. Может быть, он усилит натиск, потратит больше денег, прибегнет к угрозам, попытается дискредитировать нашу репутацию в суде или в любом другом учреждении, но это лишь усилит нашу мотивацию. Чем более испуганным становится оппонент, тем труднее задача выиграть у него. Я утверждаю, что ни в коем случае нельзя намеренно вселять страх в оппонента. Если мы сможем свести его страх к минимуму, нам будет легче победить его.

Справляемся с собственным страхом. Я всегда боялся. Боялся с детства. Я думал, что я трус, и чувствовал себя трусом. Мой отец был смелым и мягким человеком, но мне он казался бесстрашным. Я понимал, что он никогда не полюбит меня безоговорочно, потому что я не такой смелый, как он. Как может бесстрашный отец любить сына, который в душе маменькин сынок? Даже сейчас, входя в зал суда, я все еще испытываю страх. В моих руках жизни людей и собственная карьера. Я боюсь поражения. На самом деле, став стариком, я завершаю жизненный цикл страха. Я боюсь так же, как в юности, во время моего первого дела. Я всего лишь научился признавать свой страх. И передо мной всегда стоит вопрос: как справиться со страхом?

Для меня страх — одно из самых болезненных переживаний. Это безобразный, болезненный эмоциональный нарыв, пачкающий все, о чем я думаю и что делаю. Я не могу от него убежать, не могу скинуть его прилипчивый, саднящий покров, не могу освободиться от чувства ужаса. Грудь сжимается, а в животе начинаются спазмы. Мне легче прищемить палец автомобильной дверцей, чем ходить весь день, задыхаясь от страха.

Тем не менее за многие годы я обнаружил, что страх может стать драгоценным даром. Во-первых, не боятся только мертвые. Страх напоминает, что я жив. Я никогда не встречался с совестливым человеком, перед которым стояла трудная задача и который бы не боялся потерпеть неудачу. Если человек не боится, значит, он не переживает за свое дело. И страх вскрывает наши лучшие стороны.

Хотя я скорее страдал бы от физической боли, чем от страха, мне нужно ощутить его, принять в себя. Страх похож на стаю собак: он преследует нас, и, если мы пытаемся убежать или спрятаться, он в конце концов догоняет, и мы в изнеможении прекращаем сопротивление, позволяя уничтожить себя. Но если мы поворачиваемся к стае собак лицом, концентрируемся на страхе, начинаем ощущать его, то переносимся в другой мир. Когда поворачиваешься к собакам лицом, с ними что-то происходит: они поджимают хвост. Принимая в себя страх, мы лишаем его силы — он начинает бояться нас.

Когда мы испытываем страх, не воспринимая его как разумный, полезный инструмент, когда прячемся от него, он надевает разные маски. Моя реакция на неконтролируемый страх — атаковать, я становлюсь агрессивным. Когда боишься противника, он нападает. Некоторые люди стараются спрятаться, как кролик в нору. Напуганный зуек, хромая и плача, словно у него сломано крыло, убегает и уводит от гнезда. Он обманывает. Мы не доверяем тем, кто прячется или обманывает, мы отвергаем их. Мы видим, что свидетели реагируют на страх точно так же, как и мы сами. Единственный подходящий метод справиться со страхом — стать его хозяином.

Когда подошло время начать мою заключительную речь в защиту Рэнди Уивера из Руби-ридж в деле об убийстве, судья повернулся ко мне и произнес:

— Мистер Спенс, можете привести свои аргументы.

Сердце заколотилось. Присяжные ждали, готовые оценить меня, моего клиента, нашу линию защиты. Мог ли я ответить федеральному прокурору? Его аргументы звучали так убедительно! По словам прокурора, Рэнди Уивер был злобным скинхедом, хладнокровным палачом, подготовившим убийство федерального маршала. Поверят ли они правде, которая была мне известна: убийцей было правительство США, а не Рэнди Уивер. В горле пересохло. Разум опустел. Все затопил страх. Я испугался и выпустил зверя. У меня появилось желание атаковать оппонента. К черту страх!

Я посмотрел вниз и попытался определить, где прячется страх. Он был там, где всегда, — в груди.

Я почувствовал его целиком, чтобы принять в себя. Потом посмотрел на присяжных.

— Дамы и господа, — начал я, — мне жаль, что я так боюсь. — Я слышал собственные слова так, словно говорил кто-то другой. — Жаль, что после стольких лет выступлений в суде я не могу чувствовать себя иначе. Вы, наверное, считаете, что я мог бы давно перебороть свой страх.

Мне показалось, что некоторые из присяжных удивились. Перед ними стоял адвокат, выступивший против правительства Соединенных Штатов, опросивший более пятидесяти враждебно настроенных свидетелей от правительства — агентов ФБР, маршалов, экспертов, — и вдруг он признается, что ему страшно?

— Боюсь, я не смогу предъявить вам те аргументы, которых заслуживает Рэнди Уивер, — сказал я. — После судебного процесса, длившегося почти три месяца, боюсь, что не оправдаю надежды. Мне хотелось бы быть лучшим адвокатом.