– Может, нам и видно. Но кто знает, может, мы тоже давно на соломинке, — у Веры было философское настроение.

– Вера, ты знаешь, у меня, наверное, провалы памяти, — начал было я, поменяв тему.

– Что? — Вера испугалась. Или чем-то встревожилась. — Ты чувствуешь, что что-то забыл?

– Да, мне кажется, что я совсем забыл смысл одной операции. Причем, она совсем недавняя.

– А… — разочарованно произнесла Вера. — Это же просто выяснить. Ты имеешь доступ к своим архивам. Конечно, ты мог забыть. Столько блоков и подстановок. Мозги могут не выдержать.

– Так понимаешь, нету ничего про это дело в архивах. Может, сбой где-то в базе данных? Ты же эту кухню лучше меня знаешь. Не поможешь?

– Если смогу, конечно.

Я вкратце изложил историю с Максимом, Лилей, не упомянув, правда, про Брика.

– Да, я пороюсь в архивах, а что тебя там интересует?

– Меня интересует все. Я совершенно не помню ни целей, ни места. Только смутно имена и образы. Мне кажется, я забыл что-то важное.

– Ой, слышишь, кукушка. Давай загадаем, сколько нам жить! — Вера обрадовалась, как ребенок.

– Кукушка-кукушка, а сколько нам жить??

Подлая птица демонстративно замолчала.

– Ну вот! — рассмеялся я, нашла у кого спрашивать. — Спроси лучше у меня!

– Зачем мне спрашивать у тебя? Я и так знаю. Нам ещё долго жить.

Кому нужна эта вся суета? Кто дал нам право управлять судьбами? И управляем ли мы ими? И вообще, нам ли дано понять, кто кем управляет? А пока есть лес с затаившейся кукушкой, муравей, давно потерявший свою лушпайку и отправившийся за новой, и два человека в лесу. Нужно ли ещё что-то?

Джованни Поллента был главный в гараже. Хотя, как можно иначе назвать стойбище болидов во вневременных гонках? Но сначала вкратце — что такое вневременные гонки. Давно было выяснено, что коридоры вневременных переходов представляют собой нечто, наподобие тоннеля. С одной разницей, что в этом тоннеле не выполняются законы ньютоновской механики. И в те моменты, когда тоннель не открыт для пространственно-временного перехода, он являет собой просто громадную трубу, как правило, не очень прямую. Любой студент второго курса физфака сошел бы в этой трубе с ума от восторга. Никакой Ландавшиц там рядом и не валялся. Сила действия там не равна противодействию. Центробежные и центростремительные приводят только к изменению цвета стенок тоннеля. Ну а скорости движения… Да кто их измерял?

Вот и затеял народ Разведки, много событий назад, гонки в этих тоннелях. Оказалось, что простой прямоточный движок позволяет катить в этом тоннеле и производить странные пространственно-временные преобразования. Если разогнаться как следует — можно выскочить намного впереди соперника, в другом месте тоннеля. Но задача соперника — не дать разогнаться, а сделать это самому. Некоторые особо сумасбродные говорили о том, что все тоннели идут рядом и гонки — это просто обгоны друг друга по параллельным тоннелям. Но пилот болида этого не ощущал, а всего лишь, выжав газ до упора — выскакивал впереди. И потом также оставался сзади. Все это и было гонкой — безумным спортом сотрудников Разведки. Но пока я просто пришел к своему другу Джованни.

Никто не знал, откуда взялся Джованни. Был он тут всегда. И всегда чинил, красил и приводил в порядок болиды к гонкам. Он не был бог весть каким механиком, он был мастером по кузовам. Да в болиде особенно и чинить было нечего. Движок — циклопический примус, как правило, ворованный с боевых истребителей начала двадцать первого века, и кузов. Кузов был гордостью участника гонок. Где кто их добывал для себя — тайна. Я свой выменял у Ларина за ящик нормандских устриц много лет назад. Устрицы были свежие, уложенные в изготовленном из щепы ящичке слоями и проложены водорослями. На ящике была выжжена надпись — кто их поймал и дата — «1815 год». В общем, экологически чистый продукт. Ларин заказал их мне заранее. Его болид (Ларин не умел ездить даже на велосипеде) был стар, мят и беспомощно лежал на брюхе в дальних закоулках гаража Джованни. Но был он сделан по чьему-то заказу у Бертони, и когда я сообщил Джованни, что буду на нем ездить, то вызвал бурю восторгов.

Поковырявшись пару дней с движком, я выкатил это антикварное чудо на асфальтную площадку у гаража. Гараж находился в самом тылу оранжереи восточного ландшафта. Умники говорили — чтобы перебить вонь сакур. В общем, движок завелся с пол-оборота. Меня спасло то, что до стены гаража болид не смог разогнаться как следует. Всего лишь, чтобы расквасить его перёд в жутковатого вида лепешку. От обиды за себя и аппарат я чуть было не расплакался. Но когда я заявил, что хочу его починить, Джованни страшно зауважал меня во второй раз. И согласился руководить работами (читай чинить с моей помощью).

Было это в тот короткий период, когда я застрял в Службе между двумя заданиями без отправки в спящий режим. Несколько коротких недель я кромсал мятое железо, вытягивал его гидролебедкой, потом варил, потом клепал и опять варил, грел и стучал молотком. Потом Джованни лично красил его кузов волшебной краской РРР. Потом бегал в истерике и орал: «Porca, porca, porca!! Porca merdaca!», когда капля воды, упавшая с крыши оранжереи, убила его ювелирную покраску. Потом мы выкатили это все из гаража. И тут стало ясно, почему Джованни согласился восстанавливать эту тарантайку. В чистой, снежной белизны машине угадывался силуэт птицы. Те неприметные изгибы, которые мог создать только великий художник, неважно, что он рисовал — машину или мадонну. Я, увидев впервые в первозданном виде болид, понял — он всегда будет первым. С Джованни мы стали друзьями. И хоть в гонках я участвовал редко и совсем непонятно, как это соизмерялось с жизнью Джованни, всегда мой болид был готов на все «пять». Надо было только прийти к Джованни и спросить — «Как дела? Come stai?»

Вот и сегодня я пошел к Джованни. Ведь гонки скоро. Еще издали я понял, что у Джованни новая идея-фикс. Посреди гаражного двора стояло странное сооружение, вроде и похожее на передвижное средство, но уж больно авангардистское. C радостными воплями, яростно сверкая лысиной в лучах осветительных ламп, из недр гаража выскочил Джованни. Был он, как всегда, в жуткого вида болоньевой куртке на синтепоне. Сколько аппаратов и механизмов она пережила? Вся в краске, с дырками от сварочных брызг, она ухитрялась сохранять оттенки изначального красного цвета. В правой руке Джованни держал маленький гаечный ключ.

После объятий, целования воздуха за ухом, расспросов «что и как» и всяких «а правда, что…» Джованни стал рассказывать главную новость. Он восстанавливает знаменитую 2CV! На мой вопрос, где он её взял, Джованни стал что-то рассказывать про родственников в Бари, про знакомого дона Пижини и что главное — иметь друзей на родине… Надо сказать, что Джованни попал к нам в Службу из Италии примерно четырнадцатого века. Причем, что никто не знает, зачем. И как его знакомые на родине могли помочь с такой рухлядью? Потом он посвятил меня в свои великие планы. Он залатает днище, сделает кожаный салон, и что уже заказал (где???) новые, аутентичные бирки, и что ему обещали разрешить ездить потом на этой штуке по одной из оранжерей. При изложении планов этих громадья Джованни весь светился.

Потом Джованни повел меня вглубь ангара, картинным движением сдернул покрывало и включил столпившиеся у потолка прожекторы. Мой болид, отполированный, без единой царапинки стоял на небольшом подиуме. Джованни был верен себе, как всегда. К гонкам я был готов. Но до них еще было время.