— А для Иисуса кто он, Яхве? — с испугом спрашивает Гамалиил, садовник.

Старый Иаков ему отвечает:

— Для Иисуса Яхве просто отец. Очень добрый отец, одинаково любящий всех своих детей, даже неблагодарных и порочных. Древние верили, что Бог — это безграничная далекая-предалекая сила, живущая где-то там, за звездами, за небесной лазурью, употребляющая свое всемогущество, чтобы карать неверных. Иисус видит в Боге словно бы отца близкого и любвеобильного, который выбирает милосердие, чтобы выразить свое всемогущество. Бога — доброго отца, обитающего где-то среди нас, не могут допустить книжники со своими забитыми наукой головами, но для простого народа это ясная и чистая истина. Потому, сын мой, ее и выбрал Иисус.

Шагов через двадцать, задержавшись у насыпи водоема, говорит старый Иаков:

— Обращаясь к Всевышнему, Иисус называет его Авва, папа, по-детски, по-родственному, как никто до него ни в какой религии ни один священнослужитель не называл. Вот молитва, сходящая с его уст, когда он молится: Авва, папа, Отец, да святится имя твое, да придет Царство твое, пошли хлеб нам насущный и отпусти грехи наши, ибо и мы прощаем должникам нашим. Вот так и не иначе, так, как говорит сын малый своему отцу.

Старый Иаков и Гамалиил, садовник, проходят мимо странного дома, где никто не высовывается ни из окон, ни из дверей. Босоногая девочка перебегает пустынный двор. Порыв ветра колышет ветви смоковницы и стряхивает наземь спелые винные ягоды. Сумерки овладевают небом, выпустив на волю табуны пепельных лошадей. В грустном доме зажигается первая лампа. Молча пройдя последний отрезок пути, говорит старый Иаков:

— Древние призывали Яхве и громко просили его обратить в прах врагов. Иисус Назарянин призывает Отца, чтобы умолять его простить недругов. «Прости их, Авва, они не ведают, что творят», — говорит он в их оправдание.

Да, тот самый Иосиф Каиафа, иудейский Верховный первосвященник, который исхлопотал такой высочайший сан не самым, казалось бы, естественным образом — ибо раньше был старшим управителем храма[35], — а за взятку в двести талантов, которую его тесть Анна замыслил дать и дал (прокуратору Валерию Грату, который тогда был римским префектом в Иудее и который, взяв левой рукой предложенную мзду, протянул правой назначение Каиафы, и Анна продолжал править иудеями через своего зятя точно так же, как правил ими от собственного лица предыдущие девять лет). Тот самый Иосиф Каиафа, именитый глава еврейской общины, которому подчиняются и льстят более двадцати тысяч человек, трудящихся в храме или живущих под его сенью: жрецы, левиты, литургисты, служки, музыканты, псаломщики, привратники и отряды вооруженных стражников, расправляющихся с нечестивыми; сборщики подати, торговцы со скрепленным печатью разрешением вести торговлю, наследственные нищие. Тот самый Иосиф Каиафа, в чьих руках находится все богатство храмово и который распоряжается им по собственному усмотрению, и пускает в продажу ради собственной выгоды весь скот, предназначенный для жертвенных закланий, и получает немалые доходы от мелких торгашей, которые продают голубей и меняют монеты в священных портиках. Тот самый Иосиф Каиафа, который владеет кораблями, что пересекают проливы и бороздят моря, доставляя из Тира пурпурные ткани и хрусталь, а возвращаясь обратно, забивают трюмы рабами для сбыта их в портах Великого моря. Тот самый Иосиф Каиафа, чей дворец с коринфскими колоннами и вавилонскими садами возвышается на Иерусалимском холме. Тот самый Иосиф Каиафа, единственный из всех смертных, которому дозволено проникать в святая святых в День искупления. Тот самый Иосиф Каиафа, наитипичный саддукей и по рождению и по убеждениям. Тот самый Иосиф Каиафа, недоброхот и проныра, завистник и властолюбец, ханжа и лукавец, который добился наконец своего, к чему так упорно шел — к смертному приговору для Иисуса из Назарета, плотника из Галилеи, который шляется повсюду и твердит про любовь и равенство людей.

Не слишком легко досталась победа высшим иудейским сановникам, горевшим желанием принести в жертву Иисуса, но теперь это уже представлялось неотвратимым и близким будущим. Иосиф Каиафа вполне мог объединить в заговоре против жизни Иисуса всех влиятельных людей Иерусалима, включая римских завоевателей, но мог ли разуверить и разубедить толпы обездоленных, которые шли по городам и весям за Иисусом?

Саддукеи, священническая знать, старейшины синедриона, ростовщики, владельцы крупных лавок — все они с нетерпением ждали смерти дерзкого проповедника, который своими речами бросал вызов богатым, и намерен был воспрепятствовать им вступить в Царство Божие, и отворачивался от денег, как от навоза сатанинского; и превозносил сказочный мир, где не будет ни богатых, ни бедных и где первые станут последними.

Иродианские царедворцы во главе с тетрархом Иродом Антипой тоже не терпели пророка, напоминавшего им о грозной фигуре Иоанна Крестителя. Этот был обезглавлен, но нашелся другой прорицатель, который и учит и проклинает почти как он, словно бы Иоанн Креститель и не думал умирать.

Что касается фарисеев, они проклинали равви, который осмеливался толковать Закон на свой лад и по своему усмотрению, и не почитал традиции древних, и подвергал сомнению незыблемые предписания Торы, и прибегал ко всяким ухищрениям, чтобы не предаваться привычному субботнему отдохновению, и подавал руку блуднице, и запрещал мстить — око за око, зуб за зуб; и пил вино в погребках с рыбаками, и клеймил тех, кто деланно молился или показно раздавал милостыню, и обзывал белёными гробами тех, кто наизусть зазубрил Писания и не мог отойти от буквы псалмов.

Иродианский двор, саддукеи и фарисеи — все боялись растущей славы Иисуса, страшились огнива его учения, распалявшего страсти народа.

— Если его не трогать, чернь уверует в него, возьмется за оружие, а тогда придут римляне и разнесут вдребезги наше Святое место, — говорили они.

— Понтий Пилат заставит все еврейское общество поплатиться за бредни какого-то неученого и болтливого галилеянина, — говорили они.

Верховный первосвященник Иосиф Каиафа рассеивал их притворные сомнения и успокаивал их совесть, говоря:

— Надобно знать и понимать: лучше, чтобы один человек умер за всех людей, нежели чтобы погиб весь народ.

Но какие аргументы мог привести этот Иосиф Каиафа, чтобы уверить в необходимости смерти Иисуса немощных, в руки которых Иисус вложил кедровый посох надежды; прокаженных, тело которых очистил от язв, а сердце — от ужаса; паралитиков, которых заставил ходить по дорогам и улицам Палестины; слепых, которым возвратил завтрашний день; мучимых жаждой, которым возвестил о царстве воды; женщинам, которых обещал освободить от унижений и презрения; детей, которых звал с собой и которые шли с ним рядом, чирикая, как воробьи, и прыгая, как козлята? И к каким доводам мог прибегнуть этот Иосиф Каиафа, чтобы заставить слушать себя других, ярых фанатиков, которые провозглашали Иисуса Сыном Давида, избавителем, способным вышвырнуть римские войска из завоеванного Иерусалима, и укротить своевластие аристократии, и освободить храм от всякой нечисти, и сотворить мессианские чудеса, чтобы воздвигнуть в сиянии Апокалипсиса трон для суда Божьего?

Доносчики, посланные Верховным первосвященником следить за каждым шагом Иисуса, приносили неутешительные вести:

— Народ говорит, что он успокаивает припадочных, заставляет говорить немых и изгоняет беса из больных.

— Народ говорит, что в Кане он превратил воду в вино, а на берегу Тивериадского озера умножил рыб.

— Народ говорит, он не только исцеляет недужных, но и осмеливается отпускать им грехи.

— Народ говорит, что он по-братски обходится с самыми нечистыми врагами нашими. У одной женщины, вольноотпущенной из Самарии, он попросил напиться из кувшина и пообещал ей взамен воду жизни вечной. В его иносказаниях мерзостные самаритяне выглядят людьми сострадательными и милосердными.