Литмир - Электронная Библиотека

Голгофа

Палачи раздевают Иисуса, чтобы распять. Его тело уже не тот прямой белый ствол, что погружался в воды Иордана при крещении от рук Иоанна. Теперь его тело — изрубленное дерево, покрытое ранами и ссадинами. Его спина — полоска поля, изрытого кровавыми бороздами после сечения. Его плечи истерты в кровь корявой и тяжелой перекладиной. На его коленях, разбитых при падении о дорожные камни, запеклась кровь и пыль. Шипы тернового венца когтями впиваются в лоб, в голову. Его глаза — мутное и скорбное стекло, равнодушное к слепящему солнцу.

В последние часы он перенес самую страшную боль всей своей жизни. По воле Пилата он был привязан к мраморной колонне и жесточайше избит палачами, поочередно его истязавшими. Эти низкорослые и жидкобородые изверги распаляли самих себя истошными воплями и люто орудовали плетьми: палки с пятью длинными кожаными ремнями, каждый из которых нес на себе тяжелый и колючий металлический еж, со свистом резали воздух. Пилат приказал дать узнику тридцать девять ударов (это число было такой же иудейской традицией, как омовение рук), но палачи не утруждали себя счетом. Когда число ударов перевалило за шестьдесят, истязание сменилось бранью и плевками — старания изуверов отнюдь не были направлены на смягчение бесчеловечной расправы прокуратора. «Привет тебе, царь иудейский!» — кричали они жертве, оплевывая и пиная ее. Затем на изувеченное тело накинули пурпурную мантию, которая, впрочем, была не мантией[43], а куском старой римской хламиды; сплели терновый венец, напялили на голову, и казалось, будто тернии зелеными побегами выбиваются из-под волос. Сам Пилат показал его еще раз орущей толпе (уже избитого, уже истекающего кровью, уже в шутовском наряде царя), дабы еще раз услышать вопль «Распни его!» и окончательно успокоить свою совесть. Сам Пилат написал на дощечке слова «Иисус Назарянин, царь иудейский», чтобы все их видели на предназначенном ему столбе. Напрасно первосвященники и книжники возражали против такой надписи, заверяя, что иудеи не признают иного царя, кроме Тиберия, и клянясь, что дадут отрубить себе руку, лишь бы Иисус не был объявлен иудеем. Центурион, ведавший церемонией казни, и четверо его солдат вывели узника из крепости Антонии, взвалив ему на плечи бревно для креста. Конный центурион возглавлял процессию, обливаясь потом под солнцем, искрившимся на золотой чешуе его кирасы. Процессия направлялась к Эфраимовым воротам по узким улочкам, битком набитым людьми, отовсюду пришедшими на празднества Пасхи; из верхних окошек домов выглядывали широко раскрытые глаза, испуганные лица. Какой-то карлик, одетый в красное, семенил рядом и оглушительно бил в барабан, хотя делать этого никто его не просил и не обязывал. Следом бежали зловещие псы, которые умели карабкаться на столбы, чтобы урвать кусок-другой от тела казненных. Иисус спотыкался и падал на колени, но палачи стегали его и заставляли вставать. Центурион, боясь, что этот изможденный человек умрет раньше срока, подозвал крестьянина, возвращавшегося с работы, и велел ему помочь смертнику тащить бревно. В толпе поднялся дикий гам, но ни один крик не был криком одобрения или радости за Назарянина. Только ученица Иисуса по имени Мария Магдалина и другие женщины, в отдалении следовавшие за ней, заплакали и стали бить себя в грудь в знак печали. Одна из них подошла ближе, чтобы обтереть платком испачканное лицо мученика; ему почудилось, будто он узнал лицо Марфы, той, что всегда старалась услужить ему. Марфа бережно вытерла кровь на лбу и спрятала на груди платок, запечатлевший на своих нитях Христову боль. Подчиняясь пророчеству Исаии, раб Божий не издавал ни звука, ни стона, как агнец, ведомый на заклание. Был уже шестой час, и солнце сияло на небе, когда процессия подошла к холму, где должны были распять Иисуса.

Палачи обнажают изувеченное тело приговоренного к смерти. Его кладут спиной на бревно, которое он тащил от претории. Раскидывают в стороны его руки, как крылья альбатроса, и торопливо прибивают их к дереву. Сосновое бревно небрежно обтесано и усеяно струпьями коры и острыми зубьями щепок. Палачи, орудующие молотками с ловкостью кузнецов, бьют по шляпкам гвоздей. Гвозди пронзают кожу, ткани, нервы, дробят мелкие кости ладони. Ручейки крови струятся из перебитых вен. Пальцы судорожно скрючиваются, как корешки, а большие пальцы, словно вывихнутые, топырятся в сторону. Палачи привязывают веревкой перекладину вместе с телом Иисуса к голому стволу, который одиноко высится на холме в ожидании двух своих ветвей, и столб становится крестом. Так же, как прибивали руки, прибивают болтающиеся ноги: пронзая мускулы, разрывая нервы, разбивая кости, проливая ручьи крови. Во время этого действа жрецы Каиафы трясутся в патриотическом экстазе: они убивают одного человека, чтобы спасти целый народ. «Ты, разрушающий храм Божий и снова созидающий его в три дня, спаси себя, сойди с креста!» — говорят они. «Если ты Сын Божий, если ты угоден Богу, пусть Он избавит тебя теперь», — говорят они. Солдаты Пилата чуть не падают со смеху и ждут минуты, когда смогут поделить между собой одежду умирающего. Обессиленный, полумертвый Иисус едва шевелит губами, тщась произнести слова покаяния.

Рядом высятся еще два креста, на которых висят мужчины, как и он, приговоренные к смерти. Иисус не видит их, но слышит их проклятия и хриплые стоны. Это два зелота, последователи Вараввы, которые должны были быть распяты со своим вожаком, но Пилат распорядился иначе. На дощечке, где указана их вина, кратко написано: «бандит». Так именуют римляне всякого, кто участвует в мятежах против власти цезаря. Это же слово должно было стоять и на дощечке Иисуса, если бы не злокозненность Пилата, придумавшего издевательскую фразу. Одного из обреченных зовут Димас, и он очень известен в бедняцких кварталах Иерусалима. Имя другого осталось тайной: он отказался отвечать на допросах в претории и не выдал себя под пыткой. Оба в криках изливают муку, но люди слышат не жалобные вопли, а дикий рев проклятий.

Иисус Назарянин не кричит. Молча страдающий, обливающийся кровью и потом, он терзается еще и жаждой, мучающей всех распятых, жгущей нутро каленым железом. Он видит облака, слышит шум, ощущает свои страдания, но гвозди обрекают его на неподвижность, руки не могут отогнать даже мух, облепивших раны; когда ноги тянутся к земле, которая от них так далека, пытка становится невыносимой, боль пуще того обостряется. Там, внизу, горланят торговцы съестным, тявкают собаки, спорят из-за его хитона солдаты, плачет и целует его ступни Мария Магдалина, непрерывно бьет в барабан мрачный карлик. В его мозгу, бесконечно страдающем, и по его губам, бесконечно сухим, легким отзвуком скользят строки псалмов Давида, которые Иосиф, его отец, читал ему в Назарете: Боже мой! Боже мой! Для чего Ты оставил меня? Боже мой! Я вопию днем, — и Ты не внемлешь мне ночью, — и нет мне успокоения... Не удаляйся от меня, ибо скорбь близка, а помощника нет... Ибо псы окружили меня, скопище злых обступило меня, пронзили руки мои и ноги мои... Поспеши на помощь мне: избавь от меча душу мою и от псов...

Смерть наступает неторопливо, по капле вычерпывая жизнь изнурением и жаждой. Один из солдат прикоснулся губкой, смоченной в уксусе, к его рту. Воздух уже не проникает в опавшие легкие; голова болит больше всех ран, дуновением проносится стих Давида: «К Тебе, Господи, возношу душу мою. Боже мой! на Тебя уповаю...» В начале псалма сердце разрывается, он роняет голову на грудь и умирает.

вернуться

43

В синодальном русском переводе Библий — «багряница».

28
{"b":"137307","o":1}