Из комнаты Катарина вышла в тот момент, когда в коридоре показалась Кира Вениаминовна в компании рыжеволосой девицы.

– Илья, – обратилась Кира к мужу. – Где ты пропадаешь?

– Хм… да вот, разговаривали.

– Но мы уже уезжаем, – быстро вставила Катка, потянув Лику за руку.

– Анжелика! – крикнула Кира. – Останься.

– Я заеду к вам на днях, Кира Вениаминовна. Обязательно заеду.

Насытившись десятком блинчиков с мясом, Гликерия Модестовна похлопала себя ладонью по животу и блаженно протянула:

– Ух, хорошо-о-о! Давненько я таких блинчиков не ела. Натка, выражаю тебе благодарность и дарую неприкосновенность. Ты ее заслужила своей стряпней.

Натали зарделась.

– Спасибо, конечно, только я не поняла, чего вы мне подарили?

– Неприкосновенность, – повторила Шухеровская. – С этой минуты я тебе полностью доверяю, и впредь ты не будешь подвергаться обыскам.

Натали просияла.

– Кат, ты слышала? Розалия Станиславовна, мне подарили…

– Мы не глухие, – буркнула свекровь. – И хватить лыбиться! Налей мне еще кофейку.

Катарина исподлобья посмотрела на Розалию. Последняя то и дело нервно одергивала рукав блузки и вообще вела себя как-то неестественно.

– Вы плохо себя чувствуете? – спросила она, стараясь улыбнуться.

– Я отвратительно себя чувствую! Всю ночь мне снилась чертовщина. Прыгающие мартышки, засохшие пальмы и летающие корабли.

– Это к перемене погоды, – прогремела Гликерия.

– Не знаю, не знаю. – Розалия вздрогнула. – Интуиция мне подсказывает, что должно произойти нечто ужасное.

Шухеровская насторожилась.

– Что конкретно?

– В том-то и дело – я понятия не имею.

– Будьте спокойны, с вашего парика не упадет ни одна волосинка.

– Я, кажется, просила не упоминать про парик! Трудно запомнить?

– Вырвалось.

В гостиной ожил звонок. Шухеровская вскочила со стула с таким шумом, что на пол упало сразу две чашки, блюдце и собственно сам стул.

– Тише ты, лошадь! Всю посуду нам перебьешь, – Розалия застонала. – Я ее придушу, – сказала она Катке, когда Гликерия с Наткой вышли из столовой.

– Я пойду, посмотрю, кто пришел, – проговорила Копейкина, дабы не оставаться наедине со свекровью.

На этот раз тщательному обыску была подвергнута Инна Волкова – приятельница Катки.

Лицезрев в гостиной Инну и – о господи! – ее дочурку, одиннадцатилетнюю Лизку, Катарина выпучила глаза.

– Инна, что ты здесь делаешь?!

– Кат, в чем дело, почему меня обыскивают? Эй, полегче вы. Ката, кто эта женщина?

– Эта женщина мой личный телохранитель, – прохрипела свекровь, появившись в гостиной, а затем, переведя взгляд на Лизку, рявкнула: – Гликерия, детка, ты лучше дочурку обыщи.

– Ребенка? – удивилась Шухеровская.

Розалия метала молнии.

– Она не ребенок, она – исчадие ада!

Получив назад сумочку, Инна потупила взор.

Дело в том, что некоторое время назад, когда Волковы-старшие отправились отдыхать за границу, их горячо любимая дочурка-сорвиголова пятиклассница Лизавета в течение трех недель выматывала нервы семейству Копейкиных.[1] За ангелоподобной внешностью Лизы скрывалась самая настоящая катастрофа с косичками. Девица была способна за считаные часы довести до ручки наиспокойнейшего человека со стальными нервами. А уж о способности Лизки изображать из себя саму невинность говорить даже не приходится. Эта еще та актриса, причем актриса с большой буквы. Вот, например, сейчас, дотронувшись до косички, Лизавета захлопала пушистыми ресницами и мило прочирикала:

– Доброго всем вам денечка, дорогие мои Розалия Станиславовна, Катариночка, Наташенька и большая тетенька, похожая на лошадку. Да благословит всех вас Бог! Да снизойдет на вас небесная благодать! Аминь!

Розалия сложила руки на груди.

– Не нравится мне что-то эта пламенная речь. Ох не нравится. Недаром меня трясет с самого утра как в лихорадке. Нет, Гликерия, ты была неправа, мартышки и летающие корабли снятся не к смене погоды. Они снятся к концу света! И конец, судя по всему, наступил. Так, Волкова-старшая, предупреждаю тебя сразу: если ты посмеешь заикнуться о том, о чем я сейчас подумала, лучше сразу проваливай подобру-поздорову.

Инна закивала.

– Извините, я не должна была к вам приезжать. Не сердитесь, Розалия Станиславовна, Кат, и ты тоже не серчай. Пошли, Лизок.

Все тем же ангельским голоском Лизавета запела:

– До свидания, дорогие наши Розалия Станиславовна, Катариночка, Наташенька и большая тетенька, похожая на лошадку. Спаси вас Бог! Пусть небесные ангелы вас охраняют. Да не убудут в вашем холодильнике мясные деликатесы! Аминь!

Катка взяла Инну за руку.

– Быстро садись на диван. Выкладывай, каким ветром тебя задуло в наши края?

– Хотела просить вас приютить на время Лизку.

– Опять?

– Ой, можно подумать, я вас каждую неделю об этом прошу. Всего второй раз. И не надо на меня так смотреть, я все поняла, вы отказали. Мы уже уходим.

– Тебе никто не отказывал.

Розалию передернуло.

– Ката!

Отмахнувшись от свекрови, Копейкина спросила:

– Вы с Петром снова собрались понежиться на теплом песочке, я угадала?

Инна шмыгнула носом.

– Только песочка мне сейчас и не хватает для полного счастья. Нет, ты не угадала. Все намного хуже. Намного! Петьки нет в городе, а у меня… У меня вчера тетка в Белоруссии умерла. – Инна заревела. – Тетя Вика. Инфаркт у нее был. Двоюродная сестра телеграмму прислала, просит приехать.

– Ин, не плачь. Наташ, принеси водички.

– Поехать-то надо, – всхлипывала Волкова. – А Лизку оставить не с кем, думала, вы поможете. Теперь придется ее с собой брать.

Розалия Станиславовна поправила челку.

– Что ж ты сразу про тетку не сказала? Мы не звери, и у нас тоже есть сердце. – Она с неодобрением посмотрела на хмурую Лизавету и добавила: – Лети в свою Белоруссию.

– С Лизкой?

– Одна!

Инна рассыпалась в благодарностях.

– Я вас всех очень люблю. Очень!

– Хватит этого подхалимажа! Я терпеть не могу, когда кто-нибудь начинает лебезить. Сказала же, мы согласны, кончай сырость разводить.

Инна обняла Катку и прошептала:

– Это ненадолго, через две недели я вернусь.

Потом Волкова наклонилась к дочери и едва слышно молвила:

– Ты ничего не хочешь сказать присутствующим?

Лиза упрямо замотала головой.

– Нет.

– Лиза! Мы же договорились.

– Ну ладно-ладно, скажу.

Приблизившись к Розалии, Лизка вытянула руку и жалостливым голоском простонала:

– Граждане пассажиры, помогите Христа ради. Сами-то мы приезжие. Отстали от поезда, денег нет, кушать нам нечего. Подайте сколько не жалко, по курсу ММВБ, включая НДС.

Гликерия Модестовна плюхнулась на диван.

– Че-то я не въеду, чего это было?

Инна нервно захихикала и ткнула дочь в плечо.

– Ты у меня эти шуточки брось! Немедленно поклянись, что будешь вести себя как шелковая.

– Клянусь!

– Не верю, – прикрикнула Инна.

– Тогда тащи детектор лжи, – высказалась Лизка.

– Смотри у меня, узнаю, что нарушила клятву, выпорю как сидорову козу.

Лизавета ухмыльнулась и, отвернувшись от матери, уставилась в пол.

Инна уехала. В гостиной воцарилась тишина, которую никто не смел нарушить.

Когда молчание слишком затянулось, Лизка обратилась к Шухеровской:

– Тетенька, а вы правда охраняете Розалию Станиславовну?

– Угу.

– Класс!

– Между прочим, у тетеньки есть имя, – проворчала свекровь. – Ее зовут Гликерия Модестовна.

– Отпад! Гликерия Мордестовна. Класс!

– Не Мордестовна, а Модестовна.

– Я фигею!

Натали задала свой коронный вопрос:

– Лизонька, блинчиков хочешь?

– Начинается. Блинчики, кашки, как будто в дом престарелых попала. Вы мне еще памперс предложите надеть и слюнявчик.