…Отпустив Ланге, Панцингер стал еще раз обдумывать складывающуюся ситуацию. У него не было сомнений, что еще в этом месяце удастся ликвидировать группу, организовавшую взрыв на Домской площади. Партизаны из Освеи точно убрались к своим за линию фронта. Он, Панцингер, их все-таки выжил. Та их немногочисленная группа, что осталась, большой опасности не представляет.

Надо было подумать и о собственном возвращении в Берлин. Он размечтался на какой пост сможет претендовать. По его предположениям выходило, что занятие им должности начальника одного из управлений РСХА вполне реальная вещь. Но какого? Мюллера из четвертого управления никто не выпихнет, слишком много ему всего известно обо всем и всех в руководящих кругах рейха. Шелленберга? Его шестое управление вне конкуренции. Третье управление — СД? Но им командует сам Кальтебруннер. Остается пятое — криминальная полиция. Тоже неплохо. Намеки из Берлина уже были…

Выйдя от Панцингера, Ланге вернулся в свой кабинет. Следовало практически отрабатывать вывод Судмалиса сюда, в Ригу. Рассуждения оберфюрера о театре и сцене, конечно, красочны, но из них смирительной рубашки для этого террориста не сошьешь. Да, в уме и воображении оберфюреру не откажешь… Наши люди по углам затемненной сцены… И в Освею через Гаецкого была направлена шифротелеграмма о том, что для Андерсона (так шифровался Имант в телеграфном обмене между Ланге и Гаецким с отрядом) подобрана надежная явочная квартира на улице Руенас, у сестер Гейдан. Этим был заполнен один темный угол рижской сцены борьбы, на которую должен был выйти Имант.

Через несколько дней в отряд тем же путем ушла еще одна депеша, что для Андерсона приготовлена квартира на улице Слокас, у некоего Зенона. Этим еще одна бомба замедленного действия была заложена в другой темный угол. Постепенно на площадке, готовящейся для Иманта, скрупулезно выкладывалось лассо, или попросту удавка, чьи свободные концы находились в руках Ланге, Тейдеманиса и Пуриньша. Рывок, и петля на шее Иманта затянется. А что наши «слоны»? Да ничего. Они играли в плохой детектив. Глотали отправленные телеграммы, как слоны глотают бананы с деревьев — свое лакомство. Сестры, Зенон, явочные квартиры, шифротелеграммы об Андресоне, полученные от Гаецкого. Таинственно звучит, а?

Для чего вообще потребовалась вся эта возня? У Иманта были в Риге и в республике надежные помощники, те же Банкович, Скрейя, Туснелда Балоде-Розентретере, Арвид Балодис, Валия Балоде, Алма Микелсоне — десяток человек, проверенных, храбрых, предприимчивых и не подводивших своего лидера. Они и должны были стать его опорой. Кого-то из них можно было вывести в лес, проинструктировать, определить и на кого опереться в Риге. Опора только на своих, только на проверенных! Это закон подполья. Очевидно, «слоны» из штаба партизанского движения в Москве об этом законе забыли начисто. Балод и Гром, руководившие из Освеи всей операцией, попросту не имели опыта в этих делах, но их никто и не контролировал. Бригада 24–25 декабря перебазировалась к своим, за линию фронта. Парадокс заключался в том, что революционером-профессионалом, подпольщиком с десятилетним стажем Судмалисом руководил Балод, до войны работавший директором райпромкомбината в Московской области!

Где-то 20 января Эмилия прибежала к Марии.

— Мария, Валя, — крикнула она, — беда, беда пришла! Я встретила мать Густава. Все наши друзья арестованы: и бедная Ольга, и Густав с женой, и Федор, и Леша Мартыненко с Еленой! Все, все! А Елена ждет ребенка! Всех, кто на этой свадебной фотографии, всех забрали. Вот какое несчастье принес в их дом этот ушастый гестаповец, как его там! Кто его привел в дом Елены и Анны? Что за сволочь? И родителей Елены арестовали. За что?

— Что будет с нами? — тихо спросила Мария.

— То же самое, — ответила Валя и закусила чтобы не разреветься.

— Валя, тебе надо уходить, бежать в лес. Немедленно! — командовала Эмилия.

— Куда мне идти? — тихо ответила Валя. — На мне замкнуты люди. Я их опора. Тот же Иван Рагозин! Он через меня посылает свои сообщения. Как же я подведу людей? Будет команда — уйду. Вчера шла по улице, встретила двух бывших студентов с юридического. Остановились, потрепались, не знала как и улизнуть. Еле убежала. Дела, говорю, свидание ждет.

Об этой уловке распорядился Пуриньш: пусть думает, что ее опознали на улице эти два студента. Ни грамма подозрений на Рагозина! Так Валя и стала думать…

— Что делать? — тихо повторила Мария. — Будем ждать своей судьбы. Куда я от своего дома побегу? Мне бежать некуда.

— Почему Ольгу не мог Шабас в отряд переправить? — высказала вслух давно мучившую ее мысль Эмилия. — Он был так дружен с семьей Густава, мог и позаботиться.

— Знаешь, как в отряде, туда только мужиков переправляли. Об Ольге им только недавно стало известно, они хотели ее взять к себе, да не успели.

— У меня из головы этот турок не выходит, — вымолвила Мария, — поди накрыли их со всеми листовками, что они делали. Мне как-то читать давали последние новости из Москвы. И Елена ребеночка ждет. Господи, что с нею будет?..

Долго так сидели три женщины и перебирали судьбы тех, тюремные ворота за которыми уже захлопнулись. Они знали, что такое же будущее ожидает их самих, но не были в состоянии изменить его. Так складывалась их жизнь.

В середине января Пуриньш по указанию Ланге вызвал на встречу Рагозина, и между ними состоялся разговор, от которого многое теперь зависело.

— Вот что, Иван! После всех чисток, что мы провели за прошедшее время, ты у нас выдвинулся в так называемом подполье в фигуру номер один, почти руководителя. Так? — решил подмазать Рагозина лестью Пуриньш.

— Вы хотите сказать, что на безрыбье и рак рыба? Рак с перебитой клешней, — и он с трудом плечом двинул, которое, нет-нет, да и побаливало.

— Допустим и так. Вопрос вот какой. Мы бросили в отряд несколько наживок, но настоящая рыба, ты знаешь о ком я говорю, их то ли не взяла, то ли не распробовала, к крючкам не приближается, — продолжал свою мысль Пуриньш.

Рагозин молчал. О всех шагах гестапо, предпринятых для вывода Иманта в Ригу, он попросту не знал.

— Мы думаем тебя послать в отряд. Придешь, доложишь, что не знаешь, что и делать. Много народу арестовано, эти аферисты «центра» разбежались в разные стороны. До них, черт их побрал, должно дойти, что для продолжения борьбы, — он подмигнул Рагозину, — в кругах латышской публики нужен настоящий организатор. Ты же фигура временная.

Рагозин заволновался, он трусил.

— Да вы что, господин начальник? Мне идти в отряд? Это никак невозможно. Мы же не знаем, что им известно об истории со Смушкиным. Что этот еврей знал обо мне? Если он знал больше встречи с Ирисом, и это просочилось в отряд, что тогда? Может быть, из-за этой истории и Имант побаивается и не идет? Как они рассудят, правильно ли я сделал, что придушил его? Плечо же болит. О том, что он стрелял, где я получил рану — тоже надо рассказать. Все об этом знают. Рига город небольшой, а круг моих корешков весь на ладони. Врать нельзя. Слово за слово, и тень на меня такая наползет, что не отмоешься.

Пуриньш задумался. Резон в словах Рагозина был. На всякий случай он сказал:

— Ни черта им об этой истории неизвестно. Все каналы связи с отрядом у нас в руках.

— Вдруг не все? Кто-нибудь да прорвался без нас? — заметил Рагозин.

— Были такие, пробовали, но ничего у них не вышло, — вспомнив Кириллыча и Соломатина, сказал Пуриньш. — Ладно, давай прервем разговор. Завтра продолжим. Захвати Степана.

На следующий день встретились вновь.

— Доктор Ланге учел твои возражения. Пойдет Степан.

— Я? Как что, так Степан, — заверещал Гудловский.

— Молчать! — рявкнул Пуриньш. — Отъелись, отпились, не то слово — отожрались, обнаглели так, что уже мышей ловить не можете? Захотели на лагерный паек перебраться?

— Да что мы, господин Пуриньш! Раз надо, сделаем, — заговорил нормальным голосом Степан.

— Вот так-то лучше. Понесешь письмо от Ивана. Рагозин, вот короткий текст. Перепиши своей рукой, — сказал Пуриньш.